Книга о русском еврействе. От 1860-х годов до революции 1917 г. - Сборник Статей

Есть много свидетельств об обаятельности Левитана в лич­ных отношениях. Женщины играли роль в его жизни, и Чеховы принимали живейшее участие в его душевных драмах. Левитан выставлял в Товариществе художественных передвижных вы­ставок, потом перешел к Союзу Русских Художников, экспони­ровал также в «Мире Искусства».

Москвичом можно считать и Леонида Осиповича Пастерна­ка (1862—1945). Родился он, правда, в Одессе и учился в Мюн­хене, но преподавал в Московском Училище Живописи, Ваяния и Зодчества. Всем памятны его сценки из Ясной Поляны, набро­санные углем портреты Льва Толстого, иллюстрации к роману «Воскресенье» Толстого и др., и иллюстрации к Лермонтову (Изд. Кушнарева, 1896).

Интимность и теплота манеры Пастернака тесно связаны с его русскими сюжетами и русским периодом его творчества. Ему было под шестьдесят, когда он покинул Россию в 1921-м го­ду, в период гражданской войны. Его портреты Бялика, Соколо­ва, метко схваченные, не имели уже обаяния непосредственнос­ти. Пастернак выставлял сперва у передвижников, потом, вы­ступив из Товарищества, перешел к Союзу Русских Художни­ков, выставлял также в «Мире Искусства».

В лице Наума Львовича Аронсона (1872—1943) мы имеем художника, более связанного с Западом, чем с Россией. Аронсон родился в м. Креславке и учился в Вильне в рисовальной школе. Перспектива мытарств, связанных с положением вольнослуша­теля Академии, не улыбалась ему, и он уехал 18-ти лет в Париж, где его ожидали годы тяжелых лишений. Он учился в Школе де­коративных искусств (Ecole des Arts dftcoratifs) и в свободной академии Colorossi. В 1897-м году он был принят в «Салон», и успех уже не покидал его. В его бюстах Тургенева, Толстого, Па­стера, Бетховена сказалась усвоенная в Париже широкая трак­товка пластических форм. В своих этюдах обнаженного женско­го тела Аронсон обнаружил стремление к элегантной идеализа­ции. Аронсон был слишком ровен и мягок в своих творениях, чтобы занять видное место в европейской скульптуре, но работы его высоко ценились, и он создал ряд памятников и фонтанов. В 1902-м г. он выставлялся в Петербурге. Умер он в Нью-Йорке, ку­да спасся во время второй мировой войны.

III

Было бы ошибкой думать, что роль евреев в русском искус­стве исчерпывается Антокольским, Левитаном и Пастернаком, хотя эти имена обыкновенно прежде всего приходят в голову в русско-еврейской среде и с ними ассоциируется все значитель­ное, сделанное евреями в искусстве.

После неудавшейся революции 1905 года культурный кли­мат в России переменился, наступила переоценка ценностей, ко­торая коснулась всех. Не пощажены были и еврейские художни­ки. Эта переоценка не проникла сразу в более широкие круги. Все же на Репина, например, стали смотреть уже как на пережи­ток славного, но оскудевшего прошлого. «Мир Искусства», «Зо­лотое Руно» и «Аполлон» выдвигали новые эстетические лозун­ги, подчеркивая свое пренебрежение к идейному и психологиче­скому содержанию. Однако, новые вожди отказывались видеть эстетические ценности в настоящем. Александр Бенуа, критик и художник, проповедовал возвращение к более далекому про­шлому, к классицизму, с которым в России была связана блестя­щая эпоха архитектуры и портретной живописи. Лидваль, Фо­мин и другие, в том числе еврей-архитектор Александр Клейн (сейчас преподает в техникуме в Хайфе), строили в неокласси­ческом духе.

В скульптуре стали увлекаться архаизмом, навеянным, на­родным лубком, деревянными игрушками и иконами. С. Т. Ко­ненков и Д. С. Стеллецкий руководили этим движением, а в жи­вописи его представляли Н. П. Крылов, С. Ю. Судейкин, Б. Ку­стодиев. Рерих создавал свой «варяжский» стиль. Наряду с ар­хаистами пользовались успехом поклонники пряного рококо и мечтательных 30-х годов во главе с Сомовым и Борисов-Муса­товым.

Художники стали ездить в провинцию зарисовывать старину. М. В. Добужинский ездил в Вильно и привозил оттуда интерес­ные этюды и зарисовки. Григорий Лукомский привозил из Лит­вы и Польши наброски церквей, синагог, ратушей и усадебных дворцов. В этой атмосфере исканий, увлеченья новыми кумира­ми и развенчиванья старых, симпатии и антипатии сильно обо­стрились. Антокольский, Васнецов, даже Левитан ничего боль­ше не говорили ни уму, ни сердцу. Скульптор Леопольд Бернштам (Рига, 1859 — ?), покровительствуемый Николаем II, вызы­вал только пожимание плеч. Даже преклонение перед Серовым несколько поколебалось, когда начало казаться, что он еще бли­зок к Репину. Малявинские «Бабы» в кумачевых сарафанах, ко­торыми недавно еще восхищались, были слишком «бытовыми». Чувствовалась нужда в более острых, необычных зрительных впечатлениях.

Критика приветствовала отвергнутую Академией картину Бориса Израилевича Аннсфальда (Бельцы, Бессарабской губ. 1879 — ), изображавшую оргию красного цвета. Портреты Ната­на Альтмана, по-новому экспрессивные, нравились своей вычур­ностью.

Из Парижа приходили сведения об исключительном успехе Дягилевского балета. «Шехерезада» с декорациями и костюма­ми Льва Самойловича Бакста (1910) произвела сенсацию. Бакс­ту суждено было сыграть совершенно необычайную роль в рус­ском искусстве. Родом из Гродно, Л. С. Бакст (1867—1924) посе­щал гимназию и Академию в Петербурге. В 1892-95 годах он учился в свободной Academic Julius в Париже. Он ездил в Гре­цию, Тунис и Алжир. Он обратил на себя внимание своей изощ­ренной графикой, которая появлялась в журнале «Мир Искус­ства» в Петербурге, основанном С. П. Дягилевым в 1898 году. Интернациональное имя Бакст завоевал своими сценическими декорациями для Дягилевского балета в Париже. Экзотика Бак­ста революционизировала даже женские моды. Никогда еще русское искусство не имело такого престижа на Западе, как в эпоху бакстовских постановок. Конечно, им содействовал не­сравненный русский балет с Идой Рубинштейн, содействовала Дягилевская организация, и на фоне всего этого мощь импера­торской России тех лет.

Когда после октябрьской революции блеск русского имени несколько померк, критики без труда убедились в том, что в по­становке «Спящей Красавицы» в Лондоне (1921) Бакст уже не тот. С поворотом колеса истории вкусы стали опять меняться. Да и творческие силы самого Бакста уже иссякли в эти послед­ние годы его жизни.

IV

Между тем, на Петербургском горизонте всходила новая звезда. Около 1910 года в школу Бакста и Добужинского явил­ся с рекомендацией Л. А. Сева Шагал. Марк Захарьевич Шагал (р. в Лиозно близ Витебска, по словам Шагала, в 1889 г.), жил в Петербурге, — вернее мытарствовал в Петербурге — с 1907 года. В школу барона Штиглица, которая давала право жительства, ему попасть не удалось. Он поступил в школу Общества Поощ­рения Художеств, а для обеспечения права жительства приписал­ся в качестве служителя к прис. пов. А. Гольдбергу. По рекомен­дации скульптора Гинцбурга, барон Д. Г. Гинцбург назначил ему на некоторое время стипендию в 10 рублей в месяц. М. М. Вина­вер устроил его в помещении издательства «Разум».

Бакст принял Шагала в школу, но к его рисункам относился весьма критически. Все складывалось очень