Книга о русском еврействе. От 1860-х годов до революции 1917 г. - Сборник Статей

В 1903 г. Плеве объявил сионизм «противоправительствен­ным движением». Начался ряд процессов, — против А. Д. Идельсона, редактора «Рассвета», и других. Защитой сионистов руководил Грузенберг.

Затем он участвовал в деле о Кишиневском погроме и защи­щал Дашевского, покушавшегося на одного из подстрекателей к погрому, Крушевана.

В 1911—1913 гг. — дело Бейлиса. Грузенберг вел защиту, в которой участвовали Карабчевский, Маклаков, Зарудный и Гри­горович-Барский. Среди защитников он был единственным ев­реем и чувствовал ту огромную ответственность перед еврей­ским народом, которая лежала на его плечах, ибо на его долю выпала защита не только Бейлиса, но и еврейской религии и всего еврейского народа.

Свою пламенную шестичасовую речь, в которой он разобрал и разбил все улики против Бейлиса, Грузенберг закончил так:

«...Для того, чтобы сказать виновному злодею, что он — зло­дей, не требуется мужества. Но если сказать о невинном, вопре­ки очевидности, что он виновен — для этого требуется не муже­ство, а нарушение судейской присяги. Избави Господь русского судью от такого мужества... Я твердо надеюсь, что Бейлис не по­гибнет. Что, если я ошибаюсь; что если вы, гг. присяжные, пой­дете, вопреки очевидности, за кошмарным обвинением. Что ж делать! Едва минуло двести лет, как наши предки по таким же обвинениям гибли на кострах. Безропотно, с молитвой на устах, шли они на неправую казнь. Чем вы, Бейлис, лучше их? Так же должны пойти и вы. И в дни каторжных страданий, когда вас ох­ватывает отчаяние и горе, — крепитесь, Бейлис. Чаще повторяй­те слова отходной молитвы: «Слушай, Израиль! — Я — Господь Бог твой — единый для всех Бог!»[67]

Началась первая мировая война, и Грузенбергу вновь при­шлось выступить в защиту своего народа.

После первых неудач на фронте, командование без всяких оснований стало обвинять евреев, живших в пограничных районах, в шпионаже и предательстве. Приказы о выселении всех евреев из западных губерний вглубь страны двинули сот­ни тысяч разоренных людей на восток. В прифронтовой поло­се пошли процессы против отдельных лиц и целых еврейских общин, обвиняемых в сношениях с неприятелем. Эти процес­сы по большей части подлежали ведению военно-полевых су­дов без участия защиты. Все же как-то защищать было необхо­димо. И вот Грузенберг взял на себя организацию этой защи­ты по делам о мнимом шпионаже и предательстве. «И как все­гда он отдал этой задаче весь свой талант, все свое святое бес­покойство. Только тот, кто стоял близко к этой страшной, му­ченической работе Грузенберга, мог иметь понятие о том, что значит самопожертвование. Грузенберг метался от главных военных прокуроров в штабы армий, ища где только возмож­но было найти защиту, не щадя ни себя, ни своих сил, ни здо­ровья».

Грузенбергу удалось спасти мельника Чеховского, обвинен­ного в сигнализации немцам, смягчить участь портного Гольц­мана, приговоренного к смертной казни, доказать невиновность мариампольского еврея Гершоновича, присужденного к ка­торжным работам. Процесс Гершоновича был особенно серьез­ным и чреватым последствиями: военные власти обвинили Гер­шоновича в том, что он убедил мариампольских евреев достав­лять немцам фураж и лошадей. Таким образом обвинение было косвенно направлено против всей еврейской общины Мариамполя. Грузенберг в течение целого года собирал материал по этому делу. В 1916 г. он добился от главного военного суда пе­ресмотра дела, и Гершонович и вместе с ним вся еврейская об­щина были оправданы. В этом снятии с целой общины позорно­го пятна — одна из величайших заслуг Грузенберга перед рус­ским еврейством.

Но защита евреев была лишь одной из областей адвокатской деятельности Грузенберга. Всероссийскую славу снискал он се­бе выступлениями по политическим и общеуголовным делам. Он защищал Милюкова, Гессена, Набокова, как редакторов «Речи»; Пешехонова, Мякотина, Анненского и Короленко по делам «Русского Богатства». Довелось ему также защищать и Троцкого по делу С.-Петербургского Совета Рабочих Депута­тов в 1906 г.[68]

В период «ликвидации революции» имело место множество политических процессов в судебных палатах с участием сослов­ных представителей, в военных судах и в кассационных инстан­циях. Каждый обвиняемый находил себе защитника в рядах ад­вокатуры, что вовсе не означало, что защитник разделял поли­тические убеждения подсудимого или хотя бы сочувствовал им. Так, например, Н. П. Карабчевский, по своим убеждениям весь­ма умеренный либерал, защищал Сазонова, убийцу Плеве, из че­го никак не следует, что Карабчевский сочувствовал террорис­тическому акту Сазонова.

«Как это случилось, что я, — пишет Грузенберг, — немолодой уже адвокат, с твердой репутацией «кассатора», примкнул к по­литическим защитникам? Что привело меня к ним? Политичес­кие страсти? — Нет, — и тогда, как теперь, я был далек от поли­тики. Честолюбие? — Еще менее: честолюбцы идут через поли­тику к известности, но никогда — наоборот. Привел меня слу­чай, а оставили там навсегда переживания юности. Тяжелые, обидные, они вспыхнули через много лет с непобедимой силою, сжигая тонкий налет сытого покоя».

К политическим процессам привела Грузенберга также его вера в роль адвоката, как защитника личности от напора госу­дарства, а где же этот напор больше всего проявляется, как не в политических процессах.

«Адвокат может быть пешкой в общественной работе, кото­рую он ведет вне суда. Но когда он вступает в защиту преследу­емых государством, он делает свое дело, великое дело! И это де­ло не меркнет по сравнению ни с какой политической борьбой. Государственный строй меняется. Власть приходит и уходит. Партии слагаются и распадаются. Но незыблемыми остаются те принципы права и свободы, во имя которых адвокат встает на защиту личности», — сказал Грузенберг в одной застольной речи.

Редкий громкий уголовный процесс проходил без участия в нем Грузенберга, если не в первой, то в кассационной инстан­ции. Не было в России равного ему кассатора по уголовным де­лам. Тому служило его исключительное знание кассационной практики, прекрасный дар слова, а главное необыкновенная на­ходчивость и быстрота умственной работы. Это был не холодно-­рассудительный человек, оперирующий превосходным мозго­вым аппаратом; это была на редкость эмоциональная натура, всецело отдающаяся своему делу. «Драчун милостью Божьей», — назвал его П. А. Потехин.

Вот как Грузенберг, уже в изгнании, предается воспоминани­ям о былых переживаниях во время защиты в военных судах:

«Вспоминается метание, вместе с моими сотоварищами, по раз­ным концам страны. Припоминаются мрачные залы судов, уг­рюмые судьи, равнодушно сосчитывающие человеческую гре­ховность. Наискось от них, за моей спиною, бьется судорожно, жертвенно-радостно молодая, безжалостная к себе самой жизнь. Вот-вот захлестнет ее петля палача. Вот-вот навсегда закроются ставшие мне, почему-то, дорогими глаза, западут виски, заост­рится нос, — и ужас сжимал мое сердце».

Вспоминается Грузенбергу и охватывавший его душу вос­торг, когда ему удавалось отвести смертельный удар от своего подзащитного: