Ветер в его сердце - Чарльз де Линт

— Итак, — донесся до нее голос Стива. — Я понял, как ты собираешься поступить. Не желаешь выслушать и мою точку зрения?

Калико задорно рассмеялась в ответ, но дальнейший разговор было уже не разобрать. Лия повернулась к Морагу и Эгги:

— Это она серьезно? Насчет полакомиться чьим-то сердцем.

Шаман пожал плечами, а художница охотно отозвалась:

— Штука в том, что люди стали забывать простую истину: майнаво тоже могут быть опасны.

Лия со вздохом откинулась на спинку кресла.

— Значит, ужасные ведьмы действительно существуют, — произнесла она, обращаясь по большей части к себе самой. — И почему меня это удивляет…

— Ведьмы бывают разные, — рассудительно начал Морагу. — Для кикими, как и для навахо, хопи и многих других, они — воплощенное зло. В основном из-за них мы поддерживаем в постоянной готовности рувимовских псовых братцев, наш Воинский союз. Они защищают племя от всяческих угроз. Однако во внешнем мире роль ведьм не так однозначна. Викки[44], скажем, почитают природу, почти как хиппи — их можно разозлить, просто не сортируя мусор.

— Морагу! — осадила шамана Эгги.

— Хорошо-хорошо, я преувеличиваю. Смысл в том, что они не злобные. Так же как и бруха[45] — по крайней мере, эти не обязательно творят черные дела.

— И к какому же типу относится старуха из баррио, которую все знают как Абуэлу? — осведомилась художница.

Морагу задумался.

— Раз она эчисера, это подразумевает черную магию. Эти-то скорее колдуньи, нежели просто ведьмы. Бруха, например, никогда не стала бы пытаться повелевать духами.

— Но как ее остановить? — спросила Лия.

— Провалиться мне на месте, если я знаю, — покачал головой шаман. — Но помочь Руби как-то все-таки надо.

* * *

На вторую неделю после возвращения из больницы Эгги снова стала работать днем в мастерской. Порой Лия устраивалась там же в уголке с ноутбуком на коленях, но чаще просто наблюдала за художницей, даже не притрагиваясь к клавишам.

Когда же она все-таки писала, то уделяла время и обещанной Алану книге, и своему новому блогу о положении нелегальных мигрантов в районе гор Йерра-Мадерас. Однажды днем к ним заглянул Эрни, и они так заболтались, что Лия опоздала с ужином. После этого досадного случая они переключились на бурное обсуждение проблемы по электронной почте, и в конце концов писательница опубликовала первый пост в новом блоге. Реакция последовала незамедлительно: было много положительных отзывов и ужасающее количество расистских и человеконенавистнических комментариев. Эрни заверил Лию, что ярость оппонентов — наилучшее доказательство значимости избранной ею темы, и предложил познакомить с кое-какими людьми, которые помогут лучше уяснить ситуацию.

Работа над книгой продвигалась успешнее, чем Лия поначалу опасалась. Утренние бдения над дневником постепенно оживили в памяти и дружбу с Эйми, и ту роль «Дизел Рэтс», которую группа играла в ее жизни до и после смерти подруги. Тем не менее, хоть слова и давались легко, черновые наброски были настолько бессвязными и интимными, что Лия всерьез сомневалась, стоит ли их кому-либо показывать. Даже Алану и Марисе, хотя те очень хотели познакомиться с фрагментами заказанного и, что немаловажно, оплаченного произведения. А об абстрактных читателях, перед которыми Лие предстояло вывернуть душу, поделившись сокровенными мыслями и чувствами, ей и подумать было страшно.

Однажды Лия, привычно устроившись в мастерской, оторвала взгляд от экрана, решив немного отвлечься от особенно трудного эпизода — она как раз писала о своих переживаниях после первого знакомства с дневником Эйми, — и поймала на себе обеспокоенный взгляд Эгги. Художница, увлеченно трудившаяся над новым портретом, отложив кисть, внимательно смотрела на нее.

— Иногда я вижу, — заговорила Эгги, — как написанное наполняет тебя гордостью за свой труд. Но иногда — как, например, сейчас — мне кажется, будто каждое слово впивается тебе в кожу все глубже и глубже, словно колючка чоллы.

Лия, получившая опыт знакомства с упомянутыми цепкими колючками во время прогулок по пустыне, чувствовала себя именно так, только на этот раз шипы впивались ей прямо в сердце.

— Хочешь поговорить об этом? — осведомилась Эгги.

— Не очень, — пробормотала Лия.

Но в следующее мгновение она принялась выкладывать старушке всю эту историю. В Эгги было что-то располагающее, такое, что побуждало довериться, излить душу. Как-то определить, назвать эту черту личности художницы Лия не могла, но это не имело никакого значения. Важно было лишь то, что с первой минуты знакомства с Эгги она чувствовала себя в полной безопасности.

Закончив повествование, писательница приготовилась услышать какие-либо комментарии, однако Эгги долго сидела молча. Потом глянула в окно, кивнула самой себе и, снова обратив взгляд на Лию, заговорила:

— Знаешь, все становится историей. Не только наши воспоминания, но каждая часть нашей жизни — как мы влияем друг на друга, как все Колеса своим вращением затрагивают наше существование. Тебе не приходила в голову идея изложить свою историю по-другому, не в виде личных воспоминаний?

— Вы имеете в виду, как вымысел? Что-то придумать?

Эгги покачала головой:

— Нет, перескажи эту же историю, только притворись, будто она не твоя, а кого-то другого. Чтобы дистанцироваться от собственных переживаний.

— Но разве я смогу разобраться во всем, если вздумаю писать о ком-то другом? Мне кажется, так будет нечестно.

Художница не стала спорить. Она машинально потрепала спящую возле ее стула собаку и вновь заговорила:

— Давай-ка я расскажу тебе одну историю. Давным-давно жила-была девушка-кикими и влюбилась она в юношу, который не был человеком.

— Он был майнаво?

Эгги кивнула:

— Вроде Калико Стива. Его мать была ящерицей ядозубом, а отец — волком.

— А разве это возможно?

— Они познакомились и спарились как пятипалые. А теперь помолчи и послушай, — старушка улыбнулась, чтобы ее слова не прозвучали обидно.

* * *

Это произошло еще до того, как к нам из-за восточных гор пришли европейцы, и даже еще до нашествия испанцев. Племя пустыни обитало на берегах реки Сан-Педро, называвшейся тогда Песчаной рекой, и с майнаво практически не общалось. Жили мирно, охотились, менялись с другими племенами, хотя порой случались с ними и небольшие стычки.

Героиня истории — назовем ее Бегущая Лань — была младшей из трех сестер. Сегодня такую называли бы пацанкой, а в те времена считали одичалой. При каждом удобном случае она отправлялась в пустыню — исследовать, бродить, выведывать тайны земли — и совершенно ничего не боялась. Но однажды ей защемило ногу в расселине за Желтым каньоном.

Как я уже говорила, майнаво и пустынное племя общались тогда очень мало, однако некоторые семейства зверолюдей переносили нас с трудом. А вороны в те времена ненавидели нас больше всех. И вот стояла Бегущая Лань с застрявшей в трещине ногой, а вокруг собирались эти вороньи