Шрам - Чайна Мьевиль

«Ктенофор» плыл над шкурой аванка, как пылинка.

— Боги милостивые, что же мы делаем? — прошептал Иоганнес.

Круах Аум наспех делал наброски и записи, а Иоганнес взирал на животное, которое он помог вызвать.

— У нас света всего на пару часов, — встревоженно заметила Чион.

Батискафос перевалил через небольшую рощицу волос высотой с колокольню и снова спустился между двумя выступами — возможно, концами жабр, или шрамами, или плавниками. Шкура аванка дыбилась и морщилась из-за подкожных процессов. Ее очертания медленно менялись — поверхность приобретала уклон.

— Мы приближаемся к его боку, — сказал Иоганнес.

Неожиданно соединительная ткань под ними круто пошла вниз, образуя мозолистую кожистую впадину, дно которой исчезало в темноте. Иоганнес услышал свое отрывистое дыхание, когда «Ктенофор» заскользил вниз, вдоль бока животного. Свет играл на слоях ячеек, на паразитах внезапно открывшихся исследователям в этой органической пропасти.

Громада пациента приводила их в трепет.

В тех местах, где шкура аванка наслаивалась сама на себя мясистыми складками, стали появляться морщины — десятки глубоких морщин, напоминающих кромки тектонических сдвигов и уходящих туда, где располагались то ли нога, то ли ласт, то ли хвост.

— Я думаю… — сказал Иоганнес, делая знак другим, — я думаю, мы сейчас увидим конечность.

По воде проходила судорога, а потом на время все опять успокаивалось. Морщины на коже появлялись все чаще. Здесь с каждым биением аванкова сердца проявлялась сеть огромных вен — замысловатая, словно трещины на разбитом стекле, — очерчивались горообразные мышцы. Свет спугивал крабов, которые опрометью бросались в складки аванковой кожи.

Вода была полна примесей. Свет выхватывал потоки матовой жидкости, напоминающей чернила.

— Что это? — прошептал Иоганнес, и Круах Аум что-то написал для него на листе бумаги.

Кровь.

Еще одно биение сердца — и вода наполнилась темной жидкостью. Она быстро растворилась, разойдясь во всех направлениях. Свет фонаря пробился через сгустки крови и засверкал на чем-то вдали — на плотной, ровной поверхности.

Акванавты замерли в изумлении — это была металлическая кромка армадской узды. На ее поверхности образовалась корка из останков ракушек, давно уже убитых давлением, и жизнеформ, обитающих на этой глубине. Один угол, один зажим охватывающей тело аванка упряжи.

— О боги, — прошептала Чион. — Может, это мы виноваты. Может, все дело в этих застежках, уздечках… может быть, они вызвали у него раздражение.

«Ктенофор» проплыл назад через сгустки крови над телом аванка. Кровь фонтанировала откуда-то позади возвышений на его шкуре.

— Смотрите! — воскликнул Иоганнес. — Вон там!

В двадцати футах под ними шкура аванка была содрана, и оттуда что-то сочилось. Это было похоже на раскопки — широкая рваная траншея глубиной не меньше тридцати футов и длиной во много ярдов, искривляясь, исчезала в темноте. Внутренние ее стенки представляли собой комковатую массу разрушенных ячеек, загрязненную остатками вязкого гноя. Сгустки полужидкой субстанции прямо на глазах отрывались от тела и устремлялись вверх, а за ними — лоскуты материи.

В самой глубокой части раны, в ее основании, фосфор высвечивал влажное красное мясо.

— Джаббер его задери! — прошипел Иоганнес. — Неудивительно, что он остановился.

Круах Аум принялся что-то бешено писать, потом поднес клочок бумаги к свету. «Это для аванка ерунда — представьте себе его размеры, — прочитал Иоганнес. — Должно быть что-то еще».

— Смотрите, — прошептала Чион. — Кромки этой раны… Они не соприкасаются с уздечкой. Здесь что-то другое. — После этого на несколько секунд воцарилось молчание. — Мы что-то упустили.

Рваная кожа аванка поднималась с обеих сторон от акванавтов, спускающихся в траншею в теле животного.

Словно исследователи какой-то затерянной реки, они намеревались обнаружить источник раны.

V-образный разрыв в аванковой плоти уходил далеко вперед, в темноте не было видно каких-либо признаков, что он кончается. С каждым ударом сердца вокруг начинал бить фонтан крови, ослепляя их на несколько секунд, пока вода не уносила загрязнение.

Под ними происходило какое-то движение. Движение наблюдалось и по сторонам — падалыцики вгрызались в обнаженное аванково мясо.

Батискафос медленно двигался в тени мясной расщелины, и все в маленькой металлической капле думали, хотя и не произносили вслух: «Кто же это сделал?»

Они повернули вместе с изгибом раны, когда перед ними возникли твердые кромки разгрызенной кожи. «Ктенобор» развернулся в воде.

— Вы видели — там что-то двигается?

Лицо Чион побледнело.

— Вон там! Там! Видели? Видели?

Тишина. Фонтан крови. Тишина.

Иоганнес попытался разглядеть то, что увидела Чион.

Рана расширяется. Они на краю глубокой впадины. В ее основании кровь и гной. Шириной она в несколько десятков ярдов. Это и есть рана аванка.

Что-то движется. Иоганнес видит это и вскрикивает, остальные вторят ему.

Под ними в крови происходит движение.

— Боги милостивые, — шепчет Иоганнес, и голос его замирает, переходя в мысль. Боги. Здесь происходит что-то неизбежное и страшное.

«Ктенофор» раскачивается под новые вскрики. Что-то ударяет по его поверхности.

Часть мозга Иоганнеса оцепенела, и он думает: «Мы должны понять причину и вылечить его, понять, что с ним, и вылечить, отсечь, что загнило, и вылечить», — но по мере того как акванавты спускаются в яму — в центр болезни, — поверх этих мыслей, подавляя их, воцаряется страх.

(«Он был во мне с того момента, как волны сомкнулись над нами».)

Гнилая кровь под ними пульсирует в странном ритме. Батискафос снова вздрагивает — что-то невидимое ударяет его. Чион начинает причитать.

Медленно поворачивая голову и чувствуя, как внезапно остановилось время, Иоганнес видит, как руки женщины-струподела, неповоротливые и медлительные, точно культи, манипулируют рычагами. Чион дает задний ход, пытаясь увести аппарат, но на «Ктенофор» обрушивается еще один удар, и батискафос неустойчиво раскачивается.

Иоганнес слышит, как визжит вместе с Чион: скорей отсюда, скорей отсюда.

Что-то снаружи ударяет по люку «Ктенофора».

Иоганнес в страхе вскрикивает, глядя на озеро крови внизу.

Темный урожай, пучок черных цветов вырвался из раны в колеблющемся свете фонаря, цветы рванулись вверх, к этому холодному ложному солнцу на мощных стеблях, оплетенных мышцами и венами, которые на самом деле вовсе и не стебли, а руки, а там не цветы, а ладони, загнутые когти, хищно и широко распростертые руки, а потом тела и головы — они поднимаются, выныривают из кровавой слизи, где они грызли плоть и выпускали яд.

Словно духи, поднимающиеся над кладбищенской землей, существа возносятся вверх, разгоняя кровь хвостами, глядя на незваных гостей огромными глазами, в которые Иоганнес смотрит с трепетом и ужасом. Лица тварей застыли в невольных ухмылках, словно они насмехаются над ним, с их зубов (а зубы у них длиннее пальцев) свисают лоскуты аванковой плоти.

Они плывут к глубоковобному аппарату с изяществом угрей, и батискафос раскачивается под их весом; потом существа поднимают его на вытянутых руках, снаружи все раскачивается, иллюминаторы поворачиваются вверх, отчего три пассажира валятся друг на друга и кричат в страхе, смотрят наружу и кричат в умирающем свете фонаря при виде лиц за стеклом, при виде рук, тянущихся к ним.

Иоганнес чувствует, как растягивается в крике его рот, но ничего не слышит. Руки его колотят по телам других членов экипажа, и те колотят его в ответ, в свою очередь охваченные ужасом, но он ничего не чувствует.

Свет проливается из «Ктенофора» и поглощается бездной. Иоганнес видит, как существа давят на стекла иллюминаторов, и мысли взрываются в нем. «Вот она — болезнь, — истерически думает он. — Вот она — болезнь».

Болезнь, толпящаяся вокруг батискафоса, разбивает фосфорный фонарь, и тот гаснет, изойдя пузырями, и теперь эти раздутые лица освещаются только слабым желтоватым светом изнутри.

Иоганнес вперился взглядом через стекло в пару глаз снаружи, на глубине в четыре мили. На крохотную долю секунды он предельно четко и живо видит, каким он, судя по всему, представляется этим глазам — его собственное лицо налилось кровью после всех этих кульбитов, покрылось морщинами, подчеркнутыми светом, выражение испуга застыло на нем.

Он видит, как появляются прожилки на трескающемся стекле иллюминатора. Он видит, как трещинки деловито расползаются, соединяясь друг с другом, прокладывают себе путь, калеча стекло, которое наконец трескается; батискафос сотрясается. Иоганнес подается прочь от иллюминатора, словно несколько дюймов пространства могут его спасти.