Мозаика Парсифаля - Роберт Ладлэм

— Федеральное бюро расследований, нью-йоркское отделение, — раздался ответ.

— Отделение внутренней безопасности, пожалуйста! Агента Абрамса.

— Абраме слушает, — послышался через несколько секунд мужской голос.

— Надеюсь, ваше путешествие было благополучным?

— Полет прошел гладко, — последовал ответ. — Продолжайте.

— Существует некий Р.Б. Деннинг, исполнительный директор отдела новостей «Всеамериканской телевизионной сети». Он передал пленки из своей фильмотеки в государственный департамент, но совсем не тому человеку. Это психически неуравновешенный тип по имени Брэдфорд, чьи намерения враждебны интересам правительства Соединенных Штатов. В припадке ярости пленки были Брэдфордом уничтожены. Для блага компании в целом Деннингу следует хранить молчание. Государственный департамент весьма сожалеет... приносит свои... et cetera et cetera[66]. Все это весьма срочно.

— Я позвоню ему немедленно и все сообщу, даже если он приканчивает свое второе мартини.

— Можете добавить, что госдеп может решить сократить в будущем свое сотрудничество со «Всеамериканской», так как они направляют свои материалы без должной проверки по существующим официальным каналам. Однако если все станут сотрудничать во благо страны...

— То все будет в порядке, — закончил «памятливый путешественник» из Нью-Йорка. — Я все понял.

Пирс положил трубку, подошел к телевизору и аккуратно откатил его к стене. Надо распорядиться, чтобы видеомагнитофон унесли в какой-нибудь другой кабинет. От пленок не останется и следа; ничего нельзя будет доказать.

Не было ни вопля ужаса, ни крика протеста, ни проклятья богам; был всего лишь звон разбившегося стекла в огромном окне седьмого этажа и стремительное падение тела.

Те, кто видел Брэдфорда утром, сказали, что он был вне себя и, видимо, поступил так, как и должен был поступить — в последнем приступе отчаяния решив разом покончить со всем, что его мучило. Он больше не имел сил бороться с собой. Все знали, что он так и не смог до конца избавиться от душевных терзаний конца шестидесятых годов. Он принадлежал к тому поколению, чье время ушло. И он так и не смог осмыслить той роли, которую сам сыграл для ускорения этого ухода. Существо дела ускользало от него и, в конце концов, он остался лишь шепотом в тени, шепотом, беспокоившим некоторых, но оставляющим равнодушными большинство. Это большинство видело его бессилие изменить что-то.

Такие мысли появились в некоторых вечерних изданиях. Тон некрологов колебался от теплого до ледяного в зависимости от того, под какими знаменами выступали редакции газет. Обращал на себя внимание тот факт, что все публикации отличались краткостью; по-настоящему его смерть никого не взволновала. Непоследовательность не шла ни в какое сравнение с наиболее обожаемым прессой грехом — твердолобостью. Кто меняет позиции — тот слабак. Нам нужен либо Иисус, либо ковбой с квадратной челюстью. Скажите, кто способен вместить в себе обоих?

Заместитель государственного секретаря Эмори Брэдфорд, убежденный ястреб, превратившийся в страстного голубя, умер. Умер. Разумеется, покончив с собой.

В его кабинете каким-то образом оказался видеомагнитофон — совершенно неуместный для серьезного политика. Оказалось, что его доставили не туда. Сотрудники из Г-12 на третьем этаже подтвердили свой запрос на видео. Телевизор так и остался стоять у стены. По всей видимости, им никогда не пользовались.

Глава 30

— Ты не мог предотвратить этого, — твердо произнесла Дженна, остановившись перед письменным столом Хейвелока. — Тебе не разрешили появляться в государственном департаменте, и ты с этим согласился. Если «крот» тебя увидит, то либо тихо убьет тебя и останется на своем месте, либо испугается и рванет в Москву. Ты хочешь поймать его, а твое появление — лучший способ помешать этому.

— Может, я и не смог бы предотвратить, но смог бы сделать так, чтобы его смерть, да и жизнь оказались более осмысленными. Он хотел мне все рассказать, но я приказал ему молчать. Эмори сказал, что мой телефон так же стерилен, как и дом, но я не согласился.

— Нет, ты ответил не так. Ты сказал, что его телефон, его кабинет могут оказаться не стерильными. И это вполне логично, учитывая твой многолетний опыт. И я до сих пор уверен, что в госдепе сидит какой-нибудь «памятливый», который мог поставить «жучки» в его кабинете.

— Ты знаешь, что лет тридцать назад одному параноику по фамилии Маккарти тоже повсюду чудились вражеские агенты. Он чуть не разрушил страну и восстановил всех против всех при помощи страха и ненависти.

— Может, он тоже был из «памятливых». Кто мог сделать это лучше?

— Вполне вероятно. «Памятливый» является «абсолютным патриотом». Он от всех постоянно требует клятв верности, потому что сам не испытывает угрызений совести, когда ставит подпись под присягой.

— Так вот кого тебе следует искать, Михаил. Тотального патриота, человека с абсолютно незапятнанным прошлым. Он и окажется «кротом».

— Если бы мне удалось узнать, чего ждал Брэдфорд вчера утром, мы бы вышли на нужного человека. Эмори сказал, что будет знать точно ближе к полудню. Это означает, что он ждал доказательств того, что некто не был там, где он должен был бы быть. Охрана на входе говорит, что пакет поступил в 12:25. Никто не знал, что в нем находилось. И само собой разумеется, потом никакого пакета в кабинете Брэдфорда не оказалось.

— Что, разве на нем не было ни обратного адреса, ни названия компании?

— Если и были, то никто на это не обратил внимания. Пакет был доставлен с курьером.

— Надо проверить компании, которые занимаются доставкой. Наверняка кто-нибудь да запомнил цвет униформы. Это сузит сферу поиска.

— Это был не обычный курьер. Это была женщина в твидовом жакете с меховым воротничком, на вахте запомнили лишь то, что она выглядела слишком тонно для простого рассыльного.

— Тонно?

— Привлекательно, с правильной речью, очень четкая. Это и есть тонность.

— Чья-нибудь секретарша.

— Да. Но чья? К кому мог Брэдфорд обратиться за такого рода доказательствами?

— Каков был размер и внешний вид пакета?

— Вахтер, который принимал пакет, сказал, что это был большой плотный конверт, довольно толстый и с заметной выпуклостью внизу. Бумаги и что-то еще.

— Бумаги? — переспросила Дженна. — Может, газеты? Не мог ли он обратиться в редакцию газеты?

— Конечно, мог. Вырезки четырехмесячной давности, в которых описывается событие или события, произошедшие в то время. Но он мог также получить документы из ЦРУ (у него там были друзья), что-нибудь из твоего досье или из материалов по Коста-Брава... Нечто, ускользнувшее от нашего внимания. Не исключено, что он проверял больницы, лыжные курорты, маленькие городские общины, дела о разводах, произведенных in absentia[67], бронирование мест на курортах Карибского моря, подписи на счетах ресторанов, показания метрдотелей или пляжных смотрителей — для всех них хорошая память — источник заработка. Все возможно, потому что именно эти варианты упоминаются здесь. — Майкл указал на стопы документов, лежащих перед ним на столе. — Имеются десятки иных возможностей, до которых мы еще просто не додумались. — Хейвелок откинулся на спинку кресла, сложив руки на груди. — Объект наших поисков, Дженна, великолепен. Это человек-невидимка.

— Тогда ищи кого-нибудь другого.

— Я это и делаю. Доктор из Мэриленда. Самый уважаемый врач графства Тэлбот.

— Михаил!

— Да?

— До этого... ты читал документы, связанные с твоим пребыванием в клинике. После Коста-Брава.

— Откуда ты знаешь?

— Я видела, как ты время от времени закрывал глаза. Те страницы были для тебя нелегким чтением.

— Очень нелегким.

— Ты узнал что-нибудь новое?

— Нет. Ничего, кроме описания твоей казни и моей реакции на событие. Абсолютно ничего.

— А можно мне прочитать?

— Видит Бог, я искал причину отказать тебе. Но не нашел.

— Если ты не хочешь, то это вполне достаточная причина.

— Нет, это не годится. Ты была той, кого там убивали, и имеешь право знать. — Майкл выдвинул правый ящик стола и вытащил из него толстый конверт с черной полосой. Он протянул его Дженне. На мгновение их глаза встретились. — Мне здесь нечем гордиться, — произнес Хейвелок. — Мне предстоит носить это в себе до конца дней. Теперь я знаю, что это такое.

— Мы станем помогать друг другу... до самого конца наших дней. Ведь я тоже им поверила.

Дженна с конвертом в руках присела на диван и вынула первую папку с чувством прикосновения к чему-то страшному и в то же время священному. Откинувшись на спинку, она начала читать.

Хейвелок словно застыл, не в силах сосредоточиться на своем. Строчки лежащих перед ним документов плыли перед глазами. Пока Дженна читала, он вновь переживал ту страшную ночь. Кошмарные образы замелькали в сознании, причиняя почти физическую боль. Перед ней сейчас открывались тайники его сознания, обнаженные чувства и эмоции, вскрытые с помощью психотропных препаратов. Это было похоже на смерть, и теперь она переживала это так же, как он в свое время — ее гибель на берегу.