Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат Владимирович

И попробуй тут скажи, что не замечал. Ты ведь проницательный! Ну сколько обычно стоит разрешение на торговлю? Ну четвертина серебром, и только в исключительных случаях — полсеребряного рубля, все-таки не абы кто даёт разрешение, а проницательный человек.

«И не ближе двухсот шагов от ворот!» — предупредил проницательный. Стюжень уверил, что конечно, конечно, самолично отмерит двести и поставит скамеечку на двести первом.

Нет, само собой пробовали подобраться ближе — стража пинками прогнала. Дуртуровы волкодавы даже церемониться не стали, старик потом полдня кривился и разогнуться не мог, а Сивый посмеивался. Но к концу третьего дня всю ближнюю дружину княжича знали в лицо: высоченные близнецы всегда ходят парой, с прочими меченосцами не ручкаются, вой с пушистыми усами кругом смотрит колко, настороженно, несколько раз верховный ловил на себе его внимательный взгляд, усач даже близко подошёл, спросил, что продается, да и шёл так, что Стюженю показалось — шаги, сволота, считает. Двое коренастых ниже шеи похожи ровно двойняшки: плечи широченные, руки мало не до колен, ноги под портами короткие и мощные, хоть вместо коней в телегу запрягай, зато выше шеи… У первого башка ровно печной горшок, здоровенная, угловатая, у второго — наоборот какая-то несуразная, меньше, чем должна быть при таких плечах. Двое высоких и гибких, один высокий и здоровенный, и к концу второго дня Сивый-таки углядел жиденькую тень единообразия у ближней дружины, при том, что справа у них разная, и одеты непохоже, и доспех у каждого свой, а вот поди ж ты: в навершия рукоятей мечей и кинжалов посажен жёлтый камень, не сильно блескучий, не сильно прозрачный и гранёный, не великан среди камней, но яркий и тёплый. На второй день узнали, что помимо главных ворот, ближники также выходят из малых, и то, чего боялись, как огня, сделалось былью.

— Еслибыдакабыть твою в растуда! — поздно вечером, уже «дома» Стюжень в сердцах расплевался направо и налево. — Тут ещё и вторые ворота имеются! Как их теперь отлавливать?

Безрод пожал плечами. Как-нибудь.

— Хорошо хоть наш молчит, да рот не разевает, — старик махнул головой в сторону хозяйского дома, где лежал Дасмэ и старательно болел. — Если бы и тут порвалось, уж не знаю, что делали бы.

А на четвёртый день, в самом вечеру, уже смеркалось — верховный как раз сворачивал торговлишку — из ворот резким, торопливым шагом на площадь вынесло близнецов. Почти дойдя до Стюженя, они заозирались каждый в свою сторону, ровно искали то, чего нет.

— Ну и где это искать?

— Дерабанн Зла побери этих баб! Всё у них не как у людей. Это уму непостижимо.

— Может разделимся? Быстрее найдём.

— Давай! Ты налево, я направо!

И когда левый уже было влетел в переулок, краем глаза он выхватил из набирающей силу темени странного вида торговца, который вот уже несколько дней высиживает на углу.

— Что у тебя?

— У меня?

— Что продаёшь, спрашиваю?

— Травы. Видишь ли, если у коровы…

Левый, не дослушав, ущипнул из горки перемолотых листьев, закинул в рот.

— Горчит… Тьфу, гадость!

— А должно кислить?

— Должно отдавать тухлятиной.

— Тухлятиной? — старик аж рот раскрыл в изумлении и не было в этом скоморошьего наигрыша ни на ягодку, а только всамделишная челюсть старика, упавшая наземь, в пыль. — Хотите лиходея пытать?

— Нет, старик, нюхаться это будет добровольно и с большим удовольствием.

И видя безумные глаза торговца с полуночи, левый, похлопал Стюженя по плечу.

— Не ломай голову, старик, ещё никому не удалось понять баб, тем более беременных.

И убежал.

— А я, глав дело, понять не могу, что он несёт, — уже придя домой, Стюжень рассказывал забавный случай Безроду. — Я хизанский-то знаю, но не до тонкостей. Говорит: «Фессель, фессель», а я про себя думаю — воняет где-то что ли? Жалуется он мне или где? Может быть, я грешным делом порты коричневым испачкал, да сам и принюхался, не замечаю? А это он тухлятину искал для какой-то беременной! Всё «фессель» да «фессель»! Сколько живу, такого ещё не встречал. Ну кислого хотят, сладкого требуют, то горького дай, но тухлятину…

— А ты его так и не спросил? — Сивый с надеждой выглянул на старика исподлобья.

— Что? — верховный в изумлении вскинул брови.

— Как найти потайную темницу Чарзара, чтобы выкрасть пять человек. Нам для благородного дела, должны же понимать.

Старик медленно закрыл глаза, поджал губы и закачал головой из стороны в сторону.

— Ещё раз заикнёшься про темницу Чарзара, чес слоф, за ухо оттаскаю и не погляжу на то, что ты воевода! Пока Жарик не повзрослеет, будешь с ним играть! Клянусь богами я это сделаю!

И швырнул в Безрода выстиранную рубаху, что попалась под руку. Рубаха прилетела прямо в лицо, на лету развернулась, одним рукавом обняла за плечо, другой рукав перекинула через макушку и повисла на голове, закрыв Сивому один глаз. Безрод фыркнул, ровно Тенька, со второго раза отбросил тканину с усов и, ухмыляясь, сделал страшные глаза. Вернее страшный глаз. Второго-то не видно за рубахой. Занавешен.

Уже глубоким вечером при свете маслянки Безрод сидел во дворе, чистил оружную справу, когда прибежала подружка хозяйки. Три дня приходила каждый день, глазки строила — так покажется, с другого боку нарисуется, но теперь лица на бедняжке не было: раскраснелась от бега, дышала с присвистом, тяжёлая грудь ходуном ходила и, едва влетев в ворота, она статями едва не снесла Сивого. Боян, пожав плечами, встал, приветливо кивнул и посторонился, пересев подальше к конюшне. Кессе что-то смущённо пробормотала по-своему, показала, дескать, я к Бирге, а когда хозяйка, ровно почуяв что-то, сама выскочила во двор, поздняя гостья затараторила так быстро, что Сивый только брови удивлённо вскинул: а где у них тут заканчивается одно слово и начинается другое? Неужели боянская речь на сторонний взгляд тоже как связанная в кольцо верёвка — длится и тянется, и не поймёшь, где начало, где хвост? Кессе что-то встревоженно причитала, показывая рукой куда-то на восток, а Бирга только рот прикрывала, удерживая в себе бабьи крики. Наконец, обе выскочили за порог, впрочем, жена Дасмэ быстро вернулась, скороговоркой сказала что-то Сивому, показав на дом, и умчалась, на этот раз безвозвратно.

— Пригляжу, пригляжу, — кивнул Безрод, отставил справу и, заглянув в конюшню, бросил Стюженю. — Я скоро.

— Дело-то молодое, можно и не скоро, — спросонья буркнул старик и повернулся на другой бок. — Гляди только, чтобы ревнивый муж не застукал.

— Дело делом, но про здоровые потребности забывать не след, — утром старик, масляно улыбаясь, плеснул Сивому в лицо с двух рук. — К бабе ходил?

— Ага, — Безрод открыл глаза, потянулся, встал.

— Ну что сказать, — верховный развёл руками. — Сволочь! Сволочь как есть!

— Не прибедняйся, — Сивый пригладил лохмы. — Уж на одну молодку тебя как пить дать хватит. Вон как по деревьям скакал!

— Да хватит-то хватит, но сволочь ты не поэтому.

— А почему?

— А никогда не бываешь заспан, — Стюжень состроил рожу заспанного: сощурил глаза, нелепо морщился, кривил рот. — Свеж, подлец, как яблочко наливное.

— Яблоки для нас всё, правда, дедушка?

— Правда, внучок, — буркнул старик, зачерпывая ладошками-заступами из ведра, — Я вот тебя, пострел, с утра-то и умою! Давай, хвастайся, кто такая. Титьки большие?

— Да чего хвастаться, деда, — Безрод зачерпнул из ведра сам, с наслаждением нырнул в ладони. — На лицо красивая, а титьки против моей — тьху. Да ещё дура.

— Дура?

— Ага. Как найдёт на неё, начинает блажить, аж глаза вылезают. Орёт: «Фессель, Дуртур, фессель!»

Стюжень так и замер с ладонями, полными воды. Уже сквозь пальцы сочилось, бежало на сапоги, а старик всё смотрел на Безрода, даже не моргал. Да что не моргал — верховный дышать забыл.

— Нашёл? — прошептал он на излёте дыхания. — Нашёл?

— Ну, если только беременные страдалицы по тухлятине не сбиваются тут в косяки.