Бессмертник - Белва Плейн

— Думаю, да. Наверняка. Знаешь, — медленно произнес он, — Стив ведь у нас гений. То есть захоти он — был бы самым настоящим гением. Ему все дается: языки, математика — все! Я говорил, что он набрал на итоговом школьном экзамене чуть не восемьсот? Высший балл. А ведь он практически не учится! То есть учится, но куда меньше, чем я. Я же как зверь занимаюсь, корплю с утра до ночи. А у него уникальная память: прочтет страницу и она прямо-таки отпечатывается у него в голове. Потрясающе.

— Чем он интересуется?

— Ничем. Увлекался историей, но потом заявил, что все это глупости, подтасовка фактов и ни единого слова правды. Потом вроде увлекся философией — это у него основной предмет, — но я, честно сказать, не знаю, насколько искренне это увлечение и что он намерен делать в будущем.

— А что можно делать, кроме как преподавать?

— Но он не хочет преподавать. К тому же теперь у него новый бзик: университетское образование — туфта, ничего не дает, кроме подкормки для мясорубки, которую затеяли вояки. — Джимми на мгновение задумался и вдруг засмеялся: — Помню, он сообщил дедушке, что выбрал основным предметом философию, а тот, естественно, спросил, что с этой философией потом делать. Для деда существовало только то, что имеет практический смысл. Стив не ответил, и дед сказал, вроде как в шутку: «Что ж, откроешь магазин: „Стив Штерн. Философия“». Все жутко развеселились, а Стив взбеленился и хлопнул дверью.

— Да, с юмором у него туго.

— Особенно сейчас. А все этот чертов Вьетнам. Некоторые ни о чем другом и говорить не могут.

— Но, Джимми, это действительно серьезно! — возразила Джанет.

— Я понимаю. Но нельзя, чтобы это отравляло людям каждую минуту жизни. Меня, к примеру, с пути не свернуть, все равно стану врачом! И ты тоже, верно?

— Разумеется.

Они затворничали не так уж долго, но мир за это время совершенно изменился. Снег, мягко сеявший с самого утра, превратился в колючую крупу, которая звучно ударялась о землю. Порыв ветра захлопнул дверь за их спинами и яростно тряхнул ветви деревьев — с них со звоном посыпались сосульки.

— Стихия разбушевалась не на шутку, — сказала Джанет.

Наверное, надо родиться здесь, в степях Среднего Запада, иначе не привыкнуть к ураганным ветрам и темным, беспросветным, морозным зимам. Ледяная снежная крупа обожгла щеки. Зажмурившись, они двинулись вперед, то и дело скользя и спотыкаясь. Джанет не удержалась — плюхнулась. Джимми помог ей подняться, и они кое-как добрались до ее корпуса. Свет из окон упал на запорошенные снегом волосы Джанет.

— Как красиво: белый снег на черных волосах, — произнес Джимми.

Она провела рукой по его щеке:

— Я люблю тебя, Джимми. Ты такой… мягкий. Я должна помнить об этом и никогда тебя не принуждать, не пользоваться твоей мягкостью.

— Я этого вовсе не боюсь.

— Ладно. Смотри, не заучись до ночи.

Он пробирался назад наперекор ветру и снежной мороси, упрятав лицо — до носа — в шерстяной шарф. Он ощутил вдруг безмерную усталость, не физическое, а душевное измождение и только теперь понял, как тяжело дались ему выходные, проведенные под родительским кровом. То он опасался, что Джанет не приглянется его семья, то наоборот: вдруг они ее не одобрят. Она же сразу почувствует и обидится — на него, Джимми. Но все обошлось. Зато теперь напряжение последних дней дало о себе знать.

Особенно его радовало, что Джанет подружилась с Лорой. Преодолев в себе вызывающую подростковую дерзость, сестра превратилась в самую что ни на есть приятную девушку, «девушку что надо». Она так живо и радостно воспринимает жизнь! И все в этой жизни приемлет — без надрыва и драм. Разумеется, чужая душа — потемки, и Лоре тоже порой приходится трудно. Но все-таки Джимми она представляется человеком легким — и для себя, и для окружающих. В этом она походит на папу.

А Стив — копия мамы, хотя об этом и заикаться не стоит: все тут же начинают возражать. И очень даже ясно — почему. Стив и мама ведут себя совершенно по-разному, никакого сходства! Мама — сама вежливость и тревожная заботливость. Она тревожится постоянно и постоянно сдвигает из-за этого брови, так что между ними образуются две глубокие вертикальные морщинки. А еще она старается никому не перечить и всегда подчеркнуто сдержанна. Может, боится, что дети не будут ее любить? В детстве она спускала им многое, слишком многое. Стив ведет себя иначе, но в нем та же неизбывная тревога.

«Пожалуй, я не безнадежно толстокож и сумею понять своих будущих пациентов», — подумал Джимми.

Накануне Дня благодарения они с Джанет отправились в больницу к отцу. Он все им показал и рассказал подробно, как настоящим коллегам. Вернувшись из операционных в кабинет, они пообедали и еще долго беседовали о труде врачей и вообще о медицине. А потом незаметно перескочили на семью. Может, потому, что в больничном вестибюле Джанет заметила бронзовую табличку с именем деда?

«Мне очень его недостает, — признался папа. — Мы были совершенно разными людьми, часто расходились во мнениях. Но никого я не уважал и не любил так, как дедушку. — Помолчав, папа добавил: — Семью он ставил превыше всего. И знаете, он был прав. Однажды, в некий момент жизни, я не хотел иметь такие привязанности… семейные узы… Они делают человека уязвимым и беззащитным. Но потом я понял: ради этих уз и стоит жить. Иначе — пустота, зияющая пустота».

Неожиданно высокопарный слог напоминал скорее дедушкин, а не отцовский. Если честно, Джимми не вполне уяснил, о чем шла речь, но понял, что им с Джанет оказана большая честь: обыкновенно отец не откровенничает.

«Да, — подумал сейчас Джимми, — у меня по-настоящему достойная семья».

Конечно, ему хотелось спросить родителей, понравилась ли им Джанет, но он не осмелился. Все равно они не одобрят такой ранний брак. Скажут, что в двадцать лет рано принимать твердые, необратимые решения. А выбирать профессию не рано? Тоже ведь на всю жизнь. И на это ему зрелости хватило. Тогда почему нельзя выбрать жену? Но они наверняка рассудят иначе. Как и большинство предков в подобных обстоятельствах.

Главное — с деньгами туго. Не могут же родители и жену его содержать! Зарабатывает отец неплохо, но дать образование четверым детям — не шутка. Нет, об этом и помыслить невозможно.

С трудом переставляя налитые свинцом ноги, Джимми поднялся в комнату. Стив. Джанет. Гора учебников, которые надо проштудировать. Впереди — вступительный экзамен на медицинский. Но главное — Джанет.

В комнате без нее холодно. Пять лет! Что принесут с собой эти грядущие пять лет, чем обернутся для их любви? Так и встречаться украдкой то здесь, то там? Так и урывать то час, то миг? Да этого никакая любовь не выдержит!

Пять лет. Все равно что век. Все равно что никогда. До чего же он устал…

— Все войны до единой, — повторил Стив. — Не только вьетнамская. Все до единой войны ведутся в интересах горстки людей, которые на ней наживаются. Остальные же просто бессмысленно гибнут. — Вены на его висках вздулись под тонкой кожей. Словно шрамы. Один узелок подергивался, пульсировал.

За столиком в буфете собралась весьма странная, разношерстная компания. Джимми с Джанет забежали с мороза — выпить горячего кофе. Потом к ним подсел Адам Харрис. А вскоре ввалился Стив, очевидно вернувшийся из Калифорнии. «Он, верно, просаживает на эти путешествия все деньги, что дают родители», — подумал Джимми. Куртка у Стива была порвана. Он небрежно бросил ее на пол вместе с грудой книг в мягких обложках: Кафка, Фанон, Сартр…

— Все войны бессмысленны? — с сомнением повторил Адам Харрис. — Вот так же говорили студенты, которые клялись не воевать нигде и никогда, а у них под носом вооружался Гитлер. Были такие сообщества перед Второй мировой. Ну и что вы о них думаете?

— В основе своей наши посылки схожи. Гитлера выпестовали и вытолкнули на поверхность мировые финансовые интересы, иначе не было бы никакой войны. Война и система — суть две стороны одной медали. Одна без другой не существует.

Он договорил и устало оперся лбом на руки. Остальные смотрели на него молча, недоуменно. Стив провел с ними всего полчаса, но изводившая его маета начала их тяготить.

Вдруг он вскинул голову:

— На обратном пути я сидел в самолете и думал: рядом со мной на борту, по сути, одни мертвецы. Спроси их про Вьетнам, про современные школы, про Латинскую Америку — им на все наплевать. У них другие трудности: какая команда победит в следующей серии игр? как исключить негров из профсоюза? не стоит ли расширить рынок или выйти из дела вовсе? неплохо бы переспать с этой стюардессой. Вот их потолок!

— Вы не открываете ничего нового и сногсшибательного, — терпеливо начал Адам Харрис. — Людей интересуют и будут интересовать в первую очередь они сами. Потому социальные перемены и происходят так медленно и трудно. Но все же — происходят. И в конце концов, когда у войны в Юго-Восточной Азии наберется достаточное количество противников, страна наша из войны выйдет. Таков механизм демократии.