Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков - Андрей Болотов

Сии-то причины и льстительные надежды убедили короля спешить скорее иттить против цесарцев и дать баталию с Дауном. Многие, разумеющие военное искусство, обвиняют в сем случае короля великою погрешностью и говорят, что мог бы он стать с армиею своею в выгодном и таком месте, где бы он и не давая баталии, мог воспрепятствовать Дауну продраться до Праги, и что мог бы он чрез то взять сей город, который не мог более уже, как несколько дней держаться. Но король, привыкнувший к скоропостижности и жадничая уже слишком победы, восхотел сам атаковать, и тем испортил все дело.

Даун, избрав весьма выгодное положение места, ожидал спокойно нападения от короля прусского. Сей не успел приттить, как тотчас и напал на него, и 7 июня, в два часа пополудни, началась баталия. Левое крыло армии прусской приближается к атакованию правого цесарского. В единый миг крыло сие атакуется спереди и сбоку, и устремление жестокое пруссаков опровергает конницу цесарскую. Граф Сербелони, будучи хотя ранен, но с саблею в руках, устремляется против пруссаков, возобновляет сражение и получает опять верх над ними. Пехота дралась, между тем, с ужасным кровопролитием; шесть раз расстроиваны и прогоняемы были батальоны Фридериховы, и шесть раз возвращались они опять нападать на цесарцев с толикою же неустрашимостью. Даун и король прусский находятся повсюду сами! Принц Карл Лобкович, князь Эстергази и граф Одонель отправляют должность и командиров, и самых рядовых солдат. С прусской же стороны оба брата королевские, принц Гейнрих и Фердинанд помогают ему и разделяют с ним труды и опасности. Около семи часов вечера ослабевают обе армии от трудов тяжких, и власно как с общего согласия берут на полчаса отдохновение. Фридрих предпринимает употребить последнее усилие и поправить погрешность, учиненную генералом его, Манштейном, чрез начатие там сражения, где от короля ему запрещено было. Он собирает наилучшие свои войска, для нападения еще раз на храбрые батальоны цесарские, толико раз их прогонявшие, и идет предводительствовать сам оными. Он останавливает бегущих единым словом: "или хотите вы жить вечно" и возвращает иттить на смерть! А Даун, между тем, приказывает коннице своей на левом крыле устремиться на неприятеля и атаковать его с боку. Сие движение и храбрый отпор его пехоты решили, наконец, судьбу сего страшного дня и доставило ему совершенную победу. Пруссаки потеряли на сей достопамятном сражении до 8,000 человек наилучшей своей пехоты и до 12,000 ранеными и разбежавшимися. Король ретируется в довольном беспорядке. Все его пышные и великолепные замыслы и льстительные надежды разрушаются. Он возвращается в тот же вечер к армии, оставленной под Прагою и через день повелевает оставить осаду, и с стыдом и уроном выходит потом совсем из Богемии; цесарцы получают в добычу 22 знамя и 45 пушек со множеством снарядов. Сии трофеи служат ни доказательством их победы, которая не более стоит им 5,000 человек, коими покупают они себе великие выгоды и спасают целых 40 тысяч от плена, со множеством принцев и генералов. Не можно изобразить, сколь много обрадован был цесарский двор известием о сей решительной, славной и во всех обстоятельствах великую перемену произведшей победе. Даун первый имел ту славу, что разбил короля на баталии формальной и порядочной, и император с цесаревою были им так довольны, что поехали сами к его жене сообщать ей сие радостное известие. Впрочем известно, что цесарева при самом сем случае учредила свой военный орден, дав ему свое имя Марии Терезии. Она оказала генералу Дауну то отменное преимущество, что дозволила самому ему учинить произвождение в ее армиях. Сей знак почтения и доверенности был для фельдмаршала сего тем лестнее, что преподал ему случай изъявить опыты дружбы самым соперникам своим в чести. Выбор, учиненный им в сем произвождении, покрыл его иного рода славою и честию, которая, не будучи хотя столь громкою, как полученная чрез победу, однако не менее достойна великих похвал. Но я возвращусь к нашей армии и продолжению моей повести.

Из всего вышеписанного легко можно усмотреть, что славная сия баталия при Колине происходила в Богемии, в самый тот день, в который пришли мы с армиею в помянутое польское местечко Ковны. Цесарцы не преминули тотчас отправить к нам курьера с уведомлением о своей победе; но мы не прежде известие о том получили, как 16-го июня.

Легко можно заключить, что известие сие было для всех нас весьма приятно, ибо как цесарцы были наши союзники, и мы за них сами воевать шли и в короле прусском имели общего неприятеля, то и произвело оное во всей нашей армии такую же почти радость, как бы победа сия одержана была над ним собственными вашими войсками. Фельдмаршал не преминул тотчас во всей армии оную обнародовать, и тотчас сообщены были во все полки копии с полученной цесарской реляции. После чего собраны были со всех полков и все полковые священники в главную квартиру, где, при громе пушек, принесено было Всевышнему торжественное благодарение. Все генералы обедали в тот день у фельдмаршала, и пушки принуждены были работать во весь тот день и оглушать громом своим ковенских жителей.

После чего не стали мы уже более тут медлить, но в тот же еще день отданы были приказы, чтоб мы в поход далее иттить готовились. Но я отложу повествование о дальнейшем нашем походе до последующего письма, а между тем, остаюсь и проч.

ПОХОД К ПРУССИИ

Письмо 40-е

Любезный приятель! Итак, не успели мы получить выше упомянутого радостного известия, как полководцы наши не восхотели долее медлить в Ковнах, но стали поспешать походом, и для того, на другой же день после того, то есть 17-го июня, велено уже было некоторым бригадам выходить в поход и понемногу перебираться за реку Немонт, чрез которую сделан был также изрядный мост на понтонах. В следующий затем день продолжала армия перебираться, и в сей день выехал и сам генерал-фельдмаршал из Ковен; но вся армия не могла никак перебраться прежде 21 числа, в который день перешел, наконец, и наш полк вместе с прочими.

Выступление сие из Ковен памятно мне в особливости и поныне, по причине одного печального приключения случившегося в самый тот час, как мы выступили. Я имел в полку нашем одного весьма хорошего приятеля, который сверх того мне и несколько сродни, а при том близкий сосед по моим деревням был. Он служил уже поручиком и назывался Федор Семенович Селиверстов. Поелику характера он был весьма хорошего, то и жили мы с ним всегда в дружбе и любили взаимно друг друга. Сей человек занемог во время нашего похода Польшею и далеко не доходя еще до Ковен. И как все те по справедливости названы могут быть несчастными людьми, которым случится занемочь в походах, потому что редким из них, а особливо страждущим тяжкими болезнями, удается выздоравливать, то таковому ж несчастному жребию подвержен был и г. Селиверстов. Его хотя и лечил наш полковой лекарь, но может ли порядочное лечение производимо быть в походе, когда больной, вместо нужного ему покоя, всякий день подвергается новым беспокойствам и когда самому врачу некогда о самом себе помыслить, а потому и его хотя и привезли в Ковны живого, но болезнь его уже столько усилилась, что он находился уже при краю жизни. А по сей причине, хотя в Ковнах мы и имели недели две спокойное стояние, но ему не помогали уже никакие лекарства. Но сего было еще не довольно; но несчастный его рок хотел, чтоб он в самую ту минуту лишился жизни, когда мы выступили только в поход и кибитку с ним тронули только с шеста. Не могу изобразить, сколь сильно поразился я и другие его приятели, когда, отыскав насилу нас, прибежали нам сказать, что он переселился в вечность. Взгоревались мы и не знали, что нам с ним тогда делать. Весь полк находился тогда уже в движении со всеми своими обозами, и сии понуждаемы были с великим поспешением переправляться за реку. Мы доложили о том полковнику и просились, чтоб уволить нас хотя на несколько часов для погребения его тела. Но обстоятельство сие было так трудно, что принуждено было докладывать о том вашему бригадному командиру, ибо от него накрепко запрещено было не отлучаться от своих мест никому: но и том не более нас отпустил, как на один час времени и приказал нам там его погресть, где мы найдем повозку его на дороге. Что было тогда нам делать? Мы принуждены были повиноваться строгому поведению нашего начальника и, позабыв о всех обрядах и погребательных церемониях, не столько погресть, как вырывши случившемся подле дороги лесочке небольшую ямку, засыпать его песком, ибо в скорости и за великим поспешением шествия и бывшей между всеми обозами превеликой сумятице и самого попа отыскать было никак не можно. Итак, слезы наши, которыми оросили мы бездушный труп нашего друга, и вздохи, возсылаемые к небесам, служили ему вместо всех церемоний и погребательных обрядов. Не могу вспомнить, коликою жалостию поражены были тогда наши сердца, когда песок закрывал труд его в последние от глаз наших. Мы воображали себе, что весьма легко статься может, что и мы подвержены будем таковому же несчастному жребию, и говорили взаимно друг другу: "Почему знать! может быть и нам также на походе случится умереть! может быть и нас таким же образом, или еще хуже сего, зароют в песок, и никто из родных наших не будет знать, где наша и могила"!