Система экономических противоречий, или философия нищеты. Том 1 - Пьер Жозеф Прудон

В двух словах, мы рассмотрим, является ли человек Богом, является ли сам Бог Богом, или же, чтобы достичь полноты ума и свободы, мы должны искать более высокий предмет.

§ I. Вина человека. Разоблачение мифа о грехопадении

Пока человек живет по закону эгоизма, он обвиняет самого себя; как только он поднимается до концепции общественного закона, он обвиняет общество. И в том, и в другом случае это всегда человечество обвиняет человечество; и то, что до сих пор явственно вытекает из этого двойного обвинения, — это странная способность, о которой мы еще не сообщали, и которую религия приписывает Богу, как и человеку, ПОКАЯНИЕ.

В чем же раскаивается человечество? За что Бог, который также раскаивается в нас, хочет наказать нас? Pœnituit Deum quod hominem fecisset in terrâ; et tactus dolore cordis intrinsecùs, delebo, inquit, hominem… (И раскаялся Бог, что он создал человека из земли; и это огорчило его в его сердце…)

Если я докажу, что преступления, в которых человечество обвиняет себя, не являются следствием его экономических затруднений, при том, что они являются следствием его идей; что человек совершает зло бесплатно и без принуждения, так же, как он почитает себя актами героизма, которого не требует правосудие: из этого следует, что человек под давлением своей совести может привести некоторые смягчающие обстоятельства, но он никогда не может быть полностью освобожден от своего проступка; что борьба происходит в его сердце, как и в его разуме; что иногда он достоин похвалы и иногда достоин порицания, что всегда является признанием его дисгармонии; наконец, что сущность его души — это вечный компромисс между противоположными силами притяжения, его мораль — качающаяся система, одним словом, и это слово объясняет все, — эклектика.

Мое доказательство скоро будет приведено.

Существует закон, предшествующий нашей свободе, принятый от начала мира, дополненный Иисусом Христом, проповедуемый, свидетельствуемый апостолами, мучениками, исповедниками и девственницами, запечатленный в недрах человека и превосходящий всю метафизику: это ЛЮБОВЬ. Возлюби ближнего своего, как самого себя, говорит нам Иисус Христос после Моисея. Все здесь. Возлюби ближнего своего, как самого себя, и общество будет совершенным; возлюби ближнего своего, как самого себя, и все различия между князем и пастырем, богатым и бедным, ученым и невежественным, испарятся; все противоречия человеческих интересов исчезнут. Возлюби ближнего, как самого себя, и счастье труда, без всякой заботы о будущем, наполнит твои дни. Чтобы исполнить этот закон и стать счастливым, человеку нужно лишь следовать по зову своего сердца и прислушиваться к голосу сострадания: он противостоит! Он делает больше: не довольствуясь предпочтением ближнего, он постоянно работает над тем, чтобы уничтожить ближнего: предав любовь эгоизму, он ниспровергает ее несправедливостью.

Человек, говорю я, не верный закону милосердия, произвел сам для себя из противоречий общества, без всякой надобности, столько средств причинить вред; своим эгоизмом цивилизация превратилась в войну неожиданностей и ловушек; он лжет, он ворует, он убивает, без обстоятельств непреодолимой силы, без провокаций, без оправдания. Словом, он совершает зло со всеми характеристиками нарочито злой натуры, тем более преступной, чем более она умеет, когда хочет, совершать добро также безвозмездно, что заставило сказать с такой же рассудительностью, как и глубиной: Homo homini lupus, vel deus (Человек человеку волк…).

Чтобы не слишком распространяться, а главное, чтобы ничего не предрешать по вопросам, которые мне придется взять на себя, я ограничусь ранее проанализированными экономическими фактами.

Будь разделение труда по своей природе, вплоть до дня синтетической организации, неодолимой причиной физического, морального и интеллектуального неравенства среди людей, ни общество, ни сознание ничего не смогут с этим поделать. Это факт необходимости, в котором богач так же невиновен, как и рабочий, обреченный государством на всевозможные беды.

Но как случилось, что это роковое неравенство перешло в дворянское звание для одних, низкое положение для других? Как случилось, что если человек добр, что он не сумел своей добротой устранить это препятствие, такое метафизическое, и вместо того, чтобы усиливать между людьми братскую связь, беспощадная необходимость разрывает ее? Тут человек не может извиниться за свою экономическую неспособность, за свою законодательную непредусмотрительность: ему достаточно иметь сердце. Почему, в то время как мученики разделения труда должны были быть спасены, прославлены богатыми, они были отвергнуты как нечистые? Почему никогда не замечали, как хозяева иногда меняют рабов; князья, чиновники и священники перемещают занятых в промышленности; дворяне заменяют крестьян на земле? Откуда взялась у сильных такая жестокая гордыня?

Когда Бог сформировал внутреннее содержание человека, он сначала вложил в него добро. Любовь — наш первый закон: предписания чистого разума, а также наущения чувствительности появляются только во второй и третьей очереди

И обратите внимание, что такое поведение с их стороны было бы не только благотворительным и братским; это была самая строгая справедливость. В соответствии с принципом коллективной силы трудящиеся являются равными и соратниками своих руководителей; так же, как в самой системе монополии общность действий, восстанавливающая равновесие, которое нарушил индивидуализм, справедливость и милосердие совмещаются. Как же тогда, с учетом гипотезы о сущностной доброте человека, объяснить чудовищную попытку изменить власть одних на благородство, а послушание других на простоту? Труд между крепостным и свободным человеком, как и цвет между черным и белым, всегда пересекала непреодолимая черта: и мы сами, столь гордые своим человеколюбием, думаем в глубине души так же, как наши предшественники. Сочувствие, которое мы испытываем к пролетарию, похоже на то, что вселяют в нас животные: страх страданий, гордость за то, что мы отдаляемся от всего, что страдает, — вот из каких уловок эгоизма происходит наше человеколюбие.

Ибо, наконец, я не хочу, чтобы этот факт сбил нас с толку, не правда ли, что спонтанная благотворительность, столь чистая в своем первобытном понятии (elemosyna — милость, лат., симпатия, нежность), подаяние, наконец, стала для несчастного признаком упадка, публичного увядания? И социалисты, исправляя христианство, осмеливаются говорить с нами о любви! Христианская мысль, совесть человечества, поступила правильно, когда создала так много учреждений для облегчения несчастья. Для того чтобы постичь суть евангельского учения и сделать законное милосердие столь же почетным для тех, кто был бы его объектом, как и для тех, кто его осуществлял, нужно было что? меньше гордыни, меньше похоти, меньше эгоизма. Может ли кто-нибудь сказать мне, если человек такой хороший, то как право на милостыню стало первым звеном в длинной цепи нарушений, проступков и преступлений? Осмелятся ли еще обвинять злодеяния