Собрание сочинений в шести томах. т.6 - Юз Алешковский

– Честно говоря радуюсь, что власть – к сожалению, исключительно сверхсекретным образом – начинает раскусывать суть порочных отношения вульгарных агитпроповских тупиц к передовым проблемам, в моем случае, микробиологии и генетики… в остальном нисколько не удивлен: политические цели, не говоря о всегда важной для власти проблеме государственного престижа, напрямую зависят в наше время от вышеупомянутых ученых, конструкторов и прочих специалистов… понимаю так же, что в организационном смысле это будет сверхзакрытый концентрационный научный центр.

– Ничего не поделаешь, именно так… это следствие не просто чьей-то параноической подозрительности или маниакальной тяги к засекречиванию всего и вся, а, смею утверждать, плоды натурального страха перед военным и промышленным шпионажем, а также огромными гонорарами для некоторых спецов, особенно полунищих, всегда готовых схлямзить у государства ту или иную тайну науки, изобретение, инженерное решение, химическую формулу и так далее… конечно, паранойя – это всесоюзная зараза, особенно, в условиях слепого – сломя голову – умозрительного броска вперед, неведомо куда, но не в стихию нормальной, как в иных процветающих странах, человеческой жизнедеятельности… вот страна и соответствовует якобы всемирной идее свободы, равенства и братства, диктуемой армией идеологов-агитпроповцев – это строго между нами… понимаю, вам более чем странно все это выслушивать, но абсолютно вам доверяя, скажу так: я уже лет восемнадцать тайно презираю, тайно ненавижу и себя и проповедников светлого будущего, зажравшихся до заворота кишок… как руководитель проекта, всерьез надеюсь, что не за горами тот день, когда мы существенно смягчим жесткость организационной структуры нашего научного центра – таковая жесткость весьма пагубна для исправно действующей работы любой из государственных систем.

– Боюсь, что речь должна идти не меньше, чем о полувеке… насчет видов исторического содержания этого долгого срока я уж умолчу, да и, ручаюсь, – не доживу я до них, не доживу… к тому же – впереди дикая бойня, которая ухудшит генотип самого многочисленного в империи русского народа и на долгие годы задержит приход нормальных условий жизни, разумеется, не номенклатуры и придурков, а рядовых трудящихся – вот в чем беда.

– Так или иначе, я ведь тоже окажусь в закрытке почти в таком же положении, как вся наша небольшая «Академия Наук»… собственно, у вас есть время всерьез обдумать мое предложение.

А.В.Д. внезапно рассмеялся.

– Согласитесь, ваше замечание – это как если бы председатель ревтрибунала сказал: «Выбирайте, Доброво, приговор: высшая мера наказания, или десять лет по рогам, пять по ногам, пять по рукам»… так что никаких обдумываний – я буду рад жизни, занятиям наукой, дружбой с псом – мои поймут это желание – что и скрасит разлуку с семьей… вы только взгляните на Гена, взгляните!

– Никогда не сомневался, что умные собаки чуют многое гораздо тоньше человека… вам с Геном будет действительно веселее трудиться в науке, жить на лоне природы – леса, река, озера, спецгородок уже отгрохан контингентом строителей, установивших мировой рекорд скорости возведения научных учреждений, так как имели трудовые зачеты, почти все уже освобождены и назначены на руководящие должности… Александр Владимирович, я ведь очень старый собачник… с любыми вопросами работы и быта обращайтесь только ко мне, естественно, не забывайте о режиме секретности… строго цензурируемая переписка – два раза в месяц и только с семьей… пардон, с этим придется смириться не только вам, но и вашим коллегам… список их составлю сам, чтобы не поручать вам это довольно двусмысленное дело… с сегодняшнего дня вы с коллегами считаетесь не арестованными врагами народа, а людьми, формально осужденными к минимальным пяти годам по статье 58 У.К РСФСР, часть десять, в чем позже распишетесь… не сомневаюсь, что арестованные ученые разных возрастов буквально зааплодируют, когда им сообщат о работе в закрытом научном центре… я и сам зааплодировал бы… общение с коллегами разнообразит ваши будни… что добавите?..

– Ну что я могу добавить?.. для моих – это судьба, для меня тоже… буду ей следовать и считать себя счастливчиком… наука – тоже часть моей жизни… теперь уже большая, чем все остальное.

А.В.Д. чуть было не брякнул, что имеет одно условие: он ни в коем случае не примет участие в исследованиях, хоть как-то связанных со способами ведения бактериологической войны или химической… я, мол, в этих проблемах, извините, вообще ни дум-дум, ни тум-тум; однако он удержался, промолчал, вовремя сообразил, что иногда опережение удачного события ведет к преждевременному выкидышу оного.

– О будущем говорить бестолку – во-первых, мы не мальчики, во-вторых, неизвестно, каким госпожа История изволит капризно двинуть плечиком… вам требуются неотложные услуги медиков?

– Спасибо, вполне хватает регулярных перевязок, уколов пары витаминов и прочих дел.

– Мне желательно ваше непременное присутствие на последнем допросе – он будет короток… Дерьмо свое уже получил, точней, полностью испытал на своей шкуре, не забывайте, что было бы и с нами при ином раскладе дел… не возражаете?

– Это предоставление свободного выбора?

– Безусловно.

– Я готов, вызывайте «извозчика».

30

Распорядившись по телефону, Шлагбаум ушел; А.В.Д., ненавидя клички, вновь почувствовал, что произносить «Люцифер» он больше не сможет даже про себя; и не потому что неглупый Шлагбаум сделался добрей и чище, чем был; просто имя есть имя – оно лучше человека чует: пристать ему навек к чему-либо/к кому-либо, или не пристать… и отлучить его от родного пристанища можно только насильно или из-за нелепой лицедейской любви к кличкам, как это обожали делать вождистские и прочие высокопоставленные нетопырские рыла, демоны перенаименований, творцы презренных плебйских мифов; дожидаясь надзирателя, А.В.Д. повозился с Геном, приласкал бедного пса порядком травмированного внезапным бедствием, успокоил, постарался снять нервозную тревогу с весьма чувствительной психики собачьей, заодно уж и внушить любимому существу необходимую уверенность в сегодняшнем дне, во дне завтрашнем, заключающем в себе прежнюю беззаботность и радость совестливо служить обожаемому человеку; почувствовал, что Ген, искоса поглядывая на заметно изменившуюся внешность хозяина, проникся его неплохим настроением и тоже уверовал, что все будет в порядке.

А.В.Д, все обдумывал и обдумывал странности не такого уж случайного, тем не менее, сказочно удачного оборота событий, но не решался твердо поверить в самый замечательный смысл случившегося – в близость яви, вот-вот готовой произойти – стать спасительной для жены и дочери; он был настолько рад пожертвовать ради них свободой – если нужно, самой жизнью – что относился к ситуации, всем сердцем желаемой, как к счастливейшей из всех воплощенных в жизнь возможностей; и все равно не чувствовал в себе ни сил, ни дара представить совершенный образ такой вот невероятной, выглядящей бекоризненно случайной, удачи.

Надзиратель – это был новый человек, более молодой, чем прежний, – явился, оказывается, для выгулки Гена; А.В.Д., как мог, разъяснил встревоженному псу, что все в порядке, милый мой, – в порядке – не беспокойся, сходи отлей, отбомбись и жди меня.

Ген вильнул хвостом и заспешил к дверям – он быстро врубался в смыслы и настроения пояснений.

Вообще, наблюдая за псом, А.В.Д. не мог не подумать о загадочности собачьей психики, о тех ужасах, которые Гену пришлось претерпевать до сегодняшнего дня: какой-то вихрь развеял всю их дружную стаю, исчез хозяин, мерзкие двуногие грубы и жестоки, буду лаять до хрипоты, потом помру… успокаивая кругообразным движением ладони остро занывшее сердце, А.В.Д. вспоминал, как Ген, учуяв его за дверью, потом бросился лапами на грудь – вылизывал израненное и избитое лицо и, должно быть, полагал, что все случившееся было кошмарным сном… если не так, то как иначе осознавать реальность существу претерпевшему черт знает что, но не одаренному абстрактным мышлением и способностью соотнесения следствий с причинами, – как после всего такого жить и, собственно говоря, решать: быть или не быть?.. наверняка, он должен обладать способностью возобновлять, если не похеривать в памяти картины происшедшего… кроме того, психика собаки, пережившей нечто немыслимое даже для человека, вряд ли осталась безразличной к беде, неожиданно свалившейся на плечи, на душу… не мог же Ген счесть чертовщину настояшего времени за приснившуюся только потому, что ею никогда не попахивало в прошлом?.. судя по безумной радости пса, собачья психика не останется травмированной на всю жизнь, что страшное ранение всего ее существа заживет, забудется… все же эта живая и любимая моя тварь – не человек, который сходит иногда с ума из-за трижды проклятущей неспособности избавиться от прошлого, мешающей даже мысленно приспособиться к возможной жизни в будущем… в отличие от животных, человек умеет отказываться от жизни вообще – столь сильным оказывается его нежелание существовать, безукоризненно выполняя природные обязанности и свято – до конца дней – отстаивая свои природные права…