Внешняя политика Руси, России и СССР за 1000 лет в именах, датах, фактах. Выпуск 1 - Вильям Похлебкин

Будучи неудовлетворен службой в Адрианополе и испытывая на занимаемой им должности недостаток в средствах, Леонтьев начал хлопотать о переводе на другое место. 15 апреля 1867 г. он получает назначение вице-консулом в Тульчу с производством в надворные советники, а спустя год награждается орденом Св. Станислава. "Я здесь точно русский помещик. Сижу с утра в чистом белье, усы подкручены, лицо вымыто душистым снадобьем, туфли новые, комната простая, но хорошая, кухарка русская, труд, так сказать, на поприще отчизны", - напишет он в одном из писем.

Тихомиров напишет впоследствии: "До тех пор не признаваемый, отрицаемый и более всего игнорируемый родной страной, он теперь почувствовал как будто некоторое признание. Это его утешало и окрыляло надеждами; он начинал думать, что в России есть еще над чем работать, и планы работ начинали роиться в его голове. Вообще, ему дано было провести конец жизни в относительно светлом настроении. Он мог думать, что он не изгой в своей родине, а первая ласточка той весны, которая изукрасит своими свежими цветами Россию, совсем было посеревшую в пыли своего национального самоотречения, псевдоевропеизма".

Весной 1872 года Леонтьев напишет свою знаменитую "Записку об Афонской горе и об отношениях ее к России". "Мы постоянно встречаем в этих великорусских выходцах людей, любящих нас, и главное, людей, которым можно верить". Работая в Тульче, Леонтьев опять испытывает недостаток в деньгах и начинает ходатайствовать о своем повышении. 7 января 1869 г. его назначают консулом в Янину. Но вскоре ему стало тесно в затерянном в горах маленьком, тихом городке, и он обратился к своему непосредственному начальству, послу в Константинополе Игнатьеву, с просьбой перевести его в другое место, желательно на Дунай.

9 апреля 1871 г. Леонтьев получает должность консула, но не на Дунае, а в Салониках. 25 апреля он пишет большую "Записку о путешествии надворного советника Леонтьева от Янины через Фессалию до Солуня". В ней он сообщает о том, что местные христиане считают, что если "в старину действительно нельзя было дышать", то теперь "все перемены в обращении мусульман с христианами они приписывают России и только России, ее победам, ее трактатам с Турцией..."

Франк напишет о нем: "Среди наших русских мыслителей Леонтьев, бесспорно, один из самых интересных и своевременных, несмотря на некоторые явные уродства его умонастроения. Быть может, большинство еще и теперь обратит внимание лишь на общественные и моральные заблуждения Леонтьева и увидит в примере Леонтьева только предостережение против всяких новых исканий, против всяких попыток переоценки традиционных политических и нравственных ценностей".

Соловьев напишет позднее: "Хорошо было в Леонтьеве то, что односторонность, исключительность и фанатизм его взглядов не выходили из пределов теории и не имели влияния ни на его жизненные отношения, ни даже на его литературные суждения. Этот проповедник силы и сильных мер менее всего был склонен обижать и оскорблять кого-нибудь и в частной жизни, и в литературе. Он как писатель никогда не кривил душой из-за личного самолюбия или партийного интереса и всегда в полной мере отдавал справедливость и личным, и идейным врагам своим".

Хотя Леонтьев и поблагодарил Игнатьева за новое назначение, но местный климат оказался пагубным для его здоровья: открылась лихорадка. И уже в мае 1871 года он просит посла разрешить ему поездку на Афон, входивший в его консульский округ. В июле он настолько тяжело заболевает, что думает о смерти. Лекарства не помогают. В отчаянии Леонтьев обращается с молитвами и раскаянием к Матери Божьей. И, как он считал, произошло чудо: он почувствовал облегчение, болезнь отступила. В это время в его мировоззрении наступает перелом. Проблема религии в жизни и политике, взаимоотношения человека с Богом выходят для него на передний план. Леонтьев становится одним из самых беспощадных в России критиков либерализма, демократии, космополитизма, национализма, социалистических учений.

После болезни он отправился на Афон в Пантелеймонов монастырь, хотел постричься в монахи, но настоятель не дал благословения и уговорил его оставаться в миру. После возвращения в Салоники лихорадка возобновилась, и Леонтьев опять отправляется на Афон и приезжает в Салоники лишь в январе 1872 года, чтобы сдать дела, после чего снова едет на Афон, много молится, читает духовную литературу, постоянно общается со старцами и ведет жизнь аскета.

Георгий Иванов напишет позднее: "Я все рвусь мечтой то на Босфор, то в Герцеговину или Белград, то в Москву и в Петербург, и мне иногда тяжело в этой тишине и в этом мире. Оттого я и сюда помолиться приехал, чтобы заглушить тоску по жизни и блестящей борьбе". Весь он в одной этой фразе. Вот, приехал, молится, готовится принять монашество - и все для того только, чтобы "заглушить тоску" по "борьбе, по жизни".

Говоруха-Отрок впоследствии отмечал: "Широко образованный человек, глубокий аналитик, он веровал так же непосредственно и, если хотите, грубо, как любой умный и строгий в своей жизни крестьянин. И вот это-то было в нем дорого, и вот это-то в нем было необыкновенно оригинально: это сочетание широкого образования, по природе аналитического ума, изощренного постоянною умственною работою, с простою, здоровою, грубою - я не боюсь этого слова - мужицкою верою..."

В ноябре он подал прошение об отставке и назначении ему пенсии, которая и была определена с 1 января 1873 г. Отойдя от службы, Леонтьев еще около года жил на Афоне, отдаваясь литературному творчеству. Весной 1874 года он вернулся в Россию и поселился в своей деревне. В 1887 году Леонтьев поселился в Оптиной пустыни, где 23 августа 1891 г. принял тайный постриг под именем Климента, затем уехал в Троице-Сергиеву лавру.

После смерти Леонтьева Трубецкой напишет: "Он искренно чтил и любил церковь и умер монахом, доказав на деле свое благоговение перед идеалом монашества. Он ставил святыню православия выше племенного филетизма, выше собственных рассуждений и умствований. Он жил своим умом, и если он пользовался при жизни заслуженной неизвестностью, то это не вследствие недостатка оригинальности и таланта. Теперь, после его смерти, мы можем воздать ему должное, так как той "консервативной" партии, в которой он числился, нет расчета распространяться о его своеобразных воззрениях".

Соловьев отмечал позднее: "Своим убеждениям он принес в жертву успешно начатую дипломатическую карьеру, вследствие чего семь лет терпел тяжелую нужду. Свои крайние мнения он без всяких оговорок высказывал и в такое время, когда это не могло принести ему ничего, кроме общего презрения и осмеяния".

А.Ф. Орлов

Один из современников, генерал-лейтенант Муравьев, напишет о нем: "Он был одарен от природы отменными способностями ума, легко приобрел опытность, нужную при дворе, и в сем отношении без сомнения превзошел всех соперников своих. Он шел прямо к цели, пренебрегая обыкновенными путями искательства, не пристал ни к чьей стороне и остался при своем образе мыслей независимым от других. Он домогался важнейшего - звания любимца государя, коего и достиг".

Граф Алексей Федорович Орлов был незаконным сыном Федора Орлова - одного из знаменитых братьев, оказавших неоценимые услуги Екатерине II при ее восшествии на престол. По личному указу императрицы "воспитанники" Федора Орлова в 1796 году получили дворянские права и фамилию отца. Алексей Федорович выбрал военную карьеру и быстро преуспел на этом поприще. Участник Аустерлицкого и Бородинского сражений, в котором он получил семь ран, зарубежных походов русской армии, Орлов был "приближен" сначала великим князем Константином, а затем и самим императором Александром I. В 1820 году Орлов был произведен в генерал-адъютанты и вскоре сумел доказать свою преданность престолу. За участие в подавлении восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 года Николай I уже на следующий день наградил его графским титулом.

Многочисленные просьбы за декабристов император игнорировал. Исключение было сделано лишь для Алексея Орлова. За прощение своего брата Михаила Алексей пообещал посвятить всю свою жизнь государю. Результатом заступничества брата стала ссылка Михаила в родовое имение в Калужской губернии, где он жил под надзором полиции, а весной 1831 года ему даже разрешили поселиться в Москве. Алексей Федорович сдержал обещание: всю жизнь он преданно служил Николаю I, который на смертном одре поручил наследника заботам и опеке ближайшего друга.

Первая ответственная миссия, выполненная Орловым с большим успехом, была связана с подписанием Адрианопольского договора, который увенчал победу России над Османской империей в 1829 году. На первом же совместном заседании с турецкими уполномоченными в Адрианополе, состоявшемся 21 августа, Орлов убедился в том, что османское правительство не намерено заключать мирный договор на условиях русских. Турки заявили о том, что могут лишь подтвердить условия Аккерманской конвенции 1826 года, отмененной ранее специальным указом султана. Признав позицию турецкой стороны неприемлемой, главнокомандующий Дибич отдал приказ возобновить наступление: русские конные разъезды появились на расстоянии одного перехода от Стамбула. Оказавшись в критическом положении, Османская империя была вынуждена возобновить переговоры. Орлов в то время получил предписание правительства воспрепятствовать возобновлению "бесконечных словопрений". Новый этап переговоров начался в Адрианополе 31 августа. Заседание длилось шесть часов, в течение которых Орлов неоднократно с блеском выходил из сложных ситуаций, грозивших прекращением переговоров и новыми отсрочками в заключении мира. Михайловский описывает любопытный эпизод, свидетельствующий о живом уме Орлова, его умении легко и остроумно улаживать намечавшиеся конфликты. Турки возражали против передачи России островов в устье Дуная, "ибо острова сии, поросшие камышом, в котором гнездились змеи, никакой политической важности в себе не заключали". Орлов в ответ сказал им, что "острова сии так ничтожны, что ежели бы Порта их уступила лично ему, то он бы их не взял; возражение сие заставило турецких министров смеяться, и они по сему предмету более не прекословили".