Без названия - неизвестен Автор

Юре было не по себе, хотя он и привык, уже начинал осваиваться с подобными необъяснимостями, но все равно неожиданность каждой новой встречи с ними заставила даже его настороженность врасплох.

Вот и теперь, после сегодняшнего Наташиного появления в кинотеатре и одновременного ее же нахождения у себя дома, Юра опять разволновался. Тут же ему припомнился и разговор, его разговор с Наташей по дороге к Вике в роддом, и опять же сегодня!

У самых ворот храма стоял человек, позади него стул с растрепанной и замусоленной спинкой, прислоненный вплотную к церковной изгороди. Человек опирался на костыли, обеих ног у него не было, вместо них из-под коротких брюк на асфальте стояли две заостренные деревяшки протезов с разорванными резиновыми наконечниками. В одной руке человек держал протянутую кепку. Когда Божив приблизился к нему, он ужаснулся про себя: вся поверхность тела человека, не прикрытого одеждой: руки, шея, лицо - была покрыта гнойными струпьями. Омерзение и жалость, желание помочь и отвергнуть, остановиться и пройти мимо, - и от этого Божив в нерешительности замедлил шаг.

- Помоги мне, - слюняво произнес человек, нашаривший шатким взглядом Юру.

Божив полез в карман и достал оттуда рубль, положил эту бумажку в кепку, протянутую кепку человека.

- Положи... мне в карман, - сказал человек, обращаясь к Боживу.

И Юра, с внутренним отвращением все-таки, но положил невпопад, не сразу, но засунул деньги в едва отщеленный карман обтрепанной дерматиновой куртки этого калеки, рукава у куртки были некогда оторваны, и в душе ему стало гадко за свои пальцы, выполнившие это.

- Помоги мне, - опять заговорил человек.

- Чем помочь? - спросил Юра.

- Помоги мне... присесть... на стул... - будто выкорчевывая слова из глотки, прикусывая свой непослушный язык, сказал калека.

Несколько секунд Божив стоял в нерешительности, множества "нет" и "да" столпились в его душе, они расталкивали друг друга, и Божив стоял лишь потому, что он смотрел на них, он вспомнил урок Истины "о свободе прикосновений", и тогда он просто забыл об этой толпе, хотя она продолжала шуметь, толпа его чувств.

Божив схватил калеку под локти, ощутил ладонями влажные струпья, но теперь он не придал этому значения, свобода прикосновений торжествовала в нем. Юра отозвался на помощь с восторгом.

Но все-таки, в какой-то момент, одно из брезгливых чувств его как бы отшатнуло слегка назад голову Божива от лица калеки, ибо их лица были в это мгновение совсем рядом друг подле друга, и от того, что Божив немного подернулся назад, калека вырвался у него из рук, соскользнули его локти с подставленных ладоней Божива: изуродованный кожной болезнью калека скользнул спиною по кирпичной колонне ограды, рухнул на свой стул, и его лицо все перекосилось от боли.

- Извините, я не удержал вас, - только и проговорил Божив, едва наклонившись к стонущему человеку, но тот не слушал его, боль продолжала кривить лицо, но постепенно улеглась, и Божив, отпятившись назад на пару шагов, торопливо зашагал прочь, в храм.

Толпилось много людей, и приходилось от проталины к проталине протискиваться среди них, так в помещении храма Юра приближался к иконе Казанской Божьей Матери.

Шла большая праздничная служба: народу было так много, что мало кому удавалось отвести локоть в сторону, и от этого казалось, что каждый молящийся через невероятную скованность движений будто украдкой накладывал на себя крест, будто стесняясь его, будто каждый незримый его крест был украденным, будто здесь, в храме, витала незримая Божья Милость, и каждый исподволь пытался принять ее в себя побольше.

Еще издали Божив заметил и признал даже со спины, среди прихожан, своего недавнего знакомого: он тоже стоял в нескольких метрах от иконы Казанской Божьей Матери.

Этот человек стал как бы поерзывать головой, словно почувствовал устремленный взгляд Божива на него.

Наконец, Юра приблизился к иконе насколько мог, и хотя прихожане на всем его пути через храм к алтарю огрызались, он все-таки сумел найти в себе спокойствие, искреннюю расположенность помолиться, теперь он стоял бок о бок с Васильевым, с тем самым Купсиком, который совсем недавно так зловеще тащил его по вечерней улице города за руку на очную ставку с Остапом Моисеевичем - таинственным Магистром "астральной шайки".

Васильев стоял в костюме и галстуке, в черных солнцезащитных очках. Из дневников Сергея Истины Божив был уже знаком с тем, как действует зло, с тем, как невежество осуществляет свои безнаказанные расправы.

Только если невежество наказывает по дозволению Бога, оно не будет наказано последним, потому что здесь вступает в силу первородный закон Космической Справедливости, Вселеннского Равновесия: "Лишнего не возьмешь, лишнего не потеряешь".

Купсик только изредка бегло накладывал на себя кресты, озираясь по сторонам, и было ясно одно, что он пришел в храм по какому-то тайному умыслу, и не исключено, чтобы сотворить наказание кому-то в миру.

- Купсик, - негромко обратился Божив к Васильеву.

- Васильев, - тут же отозвался тот.

- Здравствуй, - поздоровался Юра.

- Здравствуй, Божив... Что ты тут делаешь?

- Грязненький я, Купсик, как и все люди, очиститься пришел, покаяться перед Богом.

- Понятно, - подытожил Васильев. Разговаривая, они даже не посматривали друг на друга: их взгляды были устремлены на икону Казанской Божьей Матери.

Две горки свечей на двух никелированных подсвечниках освещали Божественный Лик, пронзительно пылающий разноцветием красок, казалось, икона была не освещена свечным огнем, а сама светилась.

Божив ощущал между собой и этой иконой какое-то незримое соприкосновение, какое-то напряженное пространство, и он усердно молился, и учащенно кланялся в пояс, отчего Купсик стал искоса поглядывать на него, словно Васильеву от этого соседства стало неуютно у иконы.

И тут Юру словно осенило, будто что-то заставило его внутренне заговорить с иконой, обратиться к ней: "Божья Мать Казанская, заклинаю тебя именем Бога Всевышнего и всеми именами Святых, Ангелов и Архангелов, не слушай больше словеса..."

"Грез невысказанный - наполовину прощенный!"

Любое наказание происходит только по Божьей Милости, Господь наказывает или дозволяет быть наказанию, привести его в исполнение лишь за грехи наши.

Всем, чем ты обладаешь, можно и нужно поделиться с любым человеком из мира сего, но: грехом своим поделиться можно только с Богом!

Ведь если ты расскажешь о своем грехе кому-либо из простых людей, то человек, услышавший о твоем грехе, ранее не знавший такого, будет испачкан тобою, его душа испачкается твоим грехом, невольно он будет иметь дурной пример для своей жизни, да и ты сам, каждый раз, когда будешь встречать этого человека или вспоминать о нем, или даже будет вспоминать о твоем грехе сам человек, знающий о нем, вспоминать без тебя или в твоем присутствии, каждый раз ты неминуемо будешь чувствовать, как этот грех твой высказанный постоянно обновляется воспоминанием, энергетически подпитывается. Таким образом, ты привязал свой грех на физический план, материализовал некогда возникшую только в тебе его энергетическую конфигурацию: обронил его и спотыкаешься.