Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

Согласно новым правилам, издание, получившее предостережение, должно было его опубликовать, платя штраф за каждый день задержки публикации, которая не должна была превышать 3-х месяцев. Катков заявил, что готов платить штраф, но публиковать предостережение не намерен, вновь пригрозив вовсе прекратить издание. Валуев раздражен, готовит второе предостережение (21–22, 414-15). Никитенко считает, что Катков «играет нехорошую роль»: успех отуманил его и сделал высокомерным до потери всякого доброго чувства; даже Тютчев, который всегда на его стороне, сейчас недоволен газетой (24).

Но второго предостережения «Московским ведомостям» не сделано, хотя Совет его уже заготовил. Министр внутренних дел в последний момент дал задний ход. Приверженцы «Московских ведомостей» торжествуют победу (25). Из верных источников стало известно, что Муравьев («вешатель») просил министра внутренних дел окончить как-нибудь скандальное дело с «Московскими ведомостями», прибавляя, что «прекращение этой газеты считает просто невозможным» (29).

Позднее все же газеты «Московские ведомости» и «Голос» получают по предостережению. Первые за статью, где опять говорится о праве не публиковать правительственные предостережения. Второй за оскорбительные отзывы, которые могут возбудить недоверие к местному начальству (32, 417). Никитенко пишет о том, что «Московские ведомости» возбуждают неприязнь к правительственным лицам, обвиняют их чуть не в измене; непонятно, за что дано предостережение «Голосу», разве для того, чтобы показать публике, что начальство преследует не только «Московские ведомости»; последние чуть ли не окончательно прекращаются; а жаль: они сами себя привели к самоубийству, успех ослепил их, а общество лишается «лучшего, полезнейшего своего органа»; происходящее имеет и еще один смысл — «ненавистная тупая бюрократия одерживает победу над общественным умом и сочувствием». В данном случае Никитенко явно на стороне Каткова (33–34).

Далее он записывает в дневнике о приостановке на 2 месяца «Московских ведомостей». Затем о том, что Д. A. Толстой отстоял газету у государя, но издавать ее будет не Катков, а Любимов. Запись в сентябре 66 г., уже после встречи Каткова с царем и победой его над Валуевым: «Московские ведомости» сильно допекли Валуева за его распоряжения о печати; Валуев — администратор, он видит в печати личного врага, все более и более против нее озлобляется. И здесь симпатия Никитенко на стороне Каткова.

На самом деле произошло следующее. Московский университет просит разрешения издавать приостановленные «Московские ведомости» под временной редакцией, «чтобы не потерпеть материального урона». Вопрос обсуждался в самых высоких инстанциях. 13 мая Валуев докладывал царю, что разрешение возобновить издание решено дать, о чем будет объявлено на следующий день. Временным редактором назначен Н. А. Любимов, единомышленник и почитатель Каткова. 18 мая, после десятидневного перерыва, вышел 99-й номер газеты, выдержанный в прежнем ее направлении. В заметке «От издателей», в заявлении «От временного редактора», в других статьях, напечатаны те же, что и прежде, нападки на администрацию, на систему предостережений и т. п. Это было сразу же замечено цензурой. Один из цензоров писал, что в заявлении Любимова выражается преданность тому направлению, «за которое, по объяснению самих Каткова и Леонтьева, они уже подверглись трем предостережениям и временной приостановке» (1391).

Цензурные инстанции готовят переход «Московских ведомостей» в руки новой редакции в конце июня, когда истечет трехмесячный срок, в течение которого разрешалось не печатать предостережение и ограничиваться уплатой штрафа. 6 и 7 мая «Московские ведомости» получают подряд второе и третье предостережение (за статьи в № № 81 и 95). Газета приостановлена на два месяца. Возобновиться под прежней редакцией она по планам цензурных властей не должна была. Валуев мог торжествовать победу. 8 мая 66 г. вышел, казалось, последний номер (98-й) «Московских ведомостей» под редакцией Каткова и Леонтьева. 10 мая московский генерал-губернатор отправил в III Отделение шифрованную телеграмму: «Всё исполнено точно. Третье предостережение вручено. Подписка взята. Отправлена по почте. Должные меры приняты. Пока всё благополучно». Как будто бы донесение о выигранной битве. Однако, это словечко пока.

Казалось, ничто не может спасти Каткова. Но случилось непредвидимое. 25 мая, после неудачного покушения Д. В. Каракозова (4 апреля 66 г.), император приехал в Москву. Катков встречается с его приближенными, ведет с ними продолжительные беседы. 14 июня он подает на имя царя пространную записку, утверждая в ней, что его газета всегда выражала интересы правительства, верховной власти. Он просит разрешения вновь возобновить свою журнальную деятельность. Доводы Каткова произвели впечатление. Разрешение было получено. 20 июня царь принял Каткова. Любимов, со слов последнего, передавал содержание беседы. «Верю тебе — считаю своим», — якобы сказал Александр; он сообщил, что внимательно следит за «Московскими ведомостями», регулярно читает их. Позднее, в начале 67 г. Катков говорил, что царь одобрил его деятельность и «выразил желание, чтобы мы продолжали ее в том же смысле, как прежде, и сохраняли уверенность, что в нем самом будем иметь поддержку, которая даст нам возможность действовать по совести» (1393). И хотя осложнения с цензурой у Каткова остаются, а нападки на администрацию сохраняются, речь об отрешении его от редактирования «Московских ведомостей» более не идет. Его главные недруги, Головнин и Валуев, вскоре после выстрела Каракозова уволены в отставку (первый в 66, второй в 68 гг.). А министром просвещения становится поклонник и единомышленник Каткова Толстой. Валуева же сменил 8 марта А. Е. Тимашев, еще более «крутой» в отношении к печати, чем его предшественник. Положение Каткова становится незыблемым. Позднее он становится одним из тех, кто определяет государственную политику.

Остановимся на приостановке еженедельной славянофильской газеты «День». Она выходила в Москве с 15 октября 61 г. под редакцией И. С. Аксакова и пользовалась довольно большой популярностью. В 62 г. у неё было около 4 000 подписчиков и тираж её превышал 7 000 экз., хотя популярность её после 62 г. резко снизилась.

Прежде, чем говорить о прекращении «Дня», следует напомнить о судьбе его предшественников, о запрещении в начале 30-х гг. журнала «Европеец», а в начале 50 х гг. — «Московского сборника», о чем говорилось в предыдущих главах. Правительство с подозрением относилось к славянофильским изданиям, чувствуя в них некоторую оппозиционность. Наиболее активные организаторы и участники славянофильских изданий И.С. и К. С. Аксаковы, А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, кн. В. А. Черкасский и др. были отданы под надзор полиции. Им запрещено было печататься, редактировать газеты и журналы. После смерти Николая I запрет был снят. В 56–60 гг., уже при Александре, выходил на паях славянофильский журнал «Русская беседа», редактируемый А. И. Кошелевым (4–6 раз в год). Позднее, с осени 58 г., его редактором становится И. С. Аксаков. Власти журналу не благоволили, но и у публики он успеха не имел, следовательно, не был опасен. В январе 59 г. под редакцией И. С. Аксакова стала выходить еженедельная газета «Парус». После второго номера власти её запретили, за требование гласности, критические отзывы о некоторых действиях правительства, об его внешней политике (статья М. П. Погодина «Прошедший год в русской истории», напечатанная во втором номере; см. часть первую шестой главы). «Дню» еще повезло: он выходил до 65 г. Направление газеты было довольно официальным: осуждались восставшие поляки, студенческие беспорядки 61 г., нигилисты обвинялись в поджогах и т. п. Тем не менее, начальство было ею недовольно. Прежде всего вызывали неодобрение выступления редакции с требованиями свободы печати, против цензурной политики правительства. Отчасти мы уже упоминали об этом выше. Головнин был недоволен газетой; всё в ней его раздражало (даже не столько общая суть содержания, сколько демонстративные выпады: сообщения, урезанные цензурой, печатались в черной рамке; на месте запрещенной передовой публиковалось, что она не появилась «по независящим от редакции обстоятельствам»; при помощи графини А. Д. Блудовой редакция добивалась разрешения какой-либо резкой статьи и т. п.). Головнин пожаловался царю об одной не пропущенной цензурой статье, опубликованной после запрета по настоянию Аксакова. Царь оказался либеральнее Головнина и московского цензора: не поддержал их мнения. Но вскоре нашелся более веский повод для репрессий: редактор «Дня» отказался повиноваться распоряжению самого императора. 3 июня 62 г. Головнин сообщил царю про неподписанную корреспонденцию в газете «День» о беспорядках в Остзейском крае, о духовенстве в Западных губерниях (№ 31). Последовал высочайший запрос: «кто автор?» Аксаков отказался ответить, о чем доложено царю. На повторный запрос последовало объяснение Аксакова, которое Головнин вновь довел до сведенья царя: там были рассуждения о чести редактора, об его ответственности перед авторами и т. п., т. е. редактор, вместо раскаянья, оправдывал свой отказ (Лем181). В итоге с № 34 за 62 г. «День» приостановлен. Аксаков лишен права его издания. Предложено объявить ему строгий выговор в присутствии всего московского цензурного комитета. Аксакова обязали подпиской отправлять статьи в цензуру только с указанием имени автора. Царь счел такую меру недостаточной. Он: распорядился: объявить Аксакову, что тот должен «немедленно исполнить мою волю» (т. е. назвать автора); в противном случае лишить Аксакова права издания журнала; «сообщить ему мои заметки» о понятии его о чести (весьма отрицательные — ПР). Аксаков упорствовал. 15 июня 62 г. Головнин извещал Валуева и Долгорукова (шефа III-го отделения) о лишении Аксакова права издания. 19-го июня «День» приостановлен. Правда, опала длилась недолго. 1 сентября газету разрешили возобновить под редакцией Ю. Ф. Самарина, который согласился приезжать в Москву и редактировать «День». По сути дела, Самарин был номинальным редактором до конца года. В это время номера выходили без подписи, а редактировали газету её сотрудники, в том числе и отставленный Аксаков. С нового, 63-го, года все вернулось к прежнему, но Головнин поставил газету под строгий контроль, назначил цензором «такого гуся, назначение которого почти равносильно запрещению». На запрещение «Дня» откликнулся «Колокол», осуждая русскую цензуру И все же эта история свидетельствовала о том, что времена изменились. Происходит своеобразная «полемика» между царем и литератором по вопросу о том, что такое честь, каждый остается при своем мнении, и никаким серьезным карам Аксаков не подвергся. При Николае о таком исходе спора подданного с императором и помыслить было нельзя. ((Лем182-84. Татищев. И. С. Аксаков в его письмах. СПб,1896?).