Сибирь как колония - Николай Михайлович Ядринцев

здесь не компания». С приездом Сперанского общественная жизнь оживилась, начались праздники, вечера. Они внесли в нашу житейскую обстановку новый элемент. Разумеется, при общей покорности Сперанскому принято беспрекословно и это нововведение. Бывали и скандалы, не крупные скандалы, а так, разные недоразумения, скорее, следствие нашей дикости взглядов на все новое. С его времени мы стали видеть новых людей; а прежде бывало, если пройдет по улице человек с крестиком, то за ним, наверное, бегут ребятишки». Сам Сперанский в одном письме из Сибири к дочери так описывал специальный склад и характер сибирского общества: «Сибирь есть просто Сибирь, то есть прекрасное место для ссыльных, выгодное для некоторых частей торговли, любопытное и богатое для минералогии, но не место для жизни и высшего гражданского образования. Худое управление сделало из Сибири сущий вертеп разбойников. Едва верят здешние обыватели, что они имеют некоторую степень свободы и могут без спроса и дозволения собираться, танцевать или ничего не делать. Мы впервые завели здесь общественные собрания, и на собраниях этих я, например, польский веду со старухой, одетой в глазетовую юбку и шушун и повязанной платком. У вас спектакли, а у нас своего рода маскарады: это сущая история всех наших диких костюмов. Тут китайцы, японцы, алеуты, шаманы и Бог знает, чего тут нет, и все одето с большой точностью. Умного разговора в обществе почти нет никакого. Я привык здесь к уединению, не с кем слова перемолвить. Словцов, один здесь умный и некогда острый человек, болен и стар: это потухающий огонек, который изредка только вспыхивает… Какое невыносимо тяжелое положение! Три почти года не слышать ни одной ноты, прибавь к сему — ни одного почти умного слова, три года ни разу с удовольствием не смеяться. Видел я здесь на бале у тобольского губернатора и женское общество, сурок да крот, да две-три набожные лани». Таково было мнение первого образованного человека своего времени о сибирском обществе и его жизни.

При господстве эгоистических, кулачески-приобретательных и семейно-родовых интересов в сибирских городских обществах крайне недостаточно было развитие общественной солидарности, социального общежития. Например, о городе Нерчинске иркутский епископ Михаил писал в 1821 году: «Тамошние граждане столь же несогласны в сердцах своих, как дамы их рассажены на больших расстояниях, подобно гнездам луковиным». О жизни и физиономии Иркутска после Сперанского мы можем судить по одному любопытному памятнику 1827 г., имеющемуся у нас в руках: «Внешность города крайне непривлекательная: ветхие дома выходили на улицу углами, иные задними, надворными стенами, иные полуразвалившимися сараями; неуклюжие и дырявые тротуары существовали только на двух улицах; берег Ангары, великолепный по своему местоположению, начиная от триумфальных ворот до сибирского дворца завален был мусором». Этот же путешественник передает свои впечатления, произведенные на него городом, так: «Я не слыхал нигде ни одного музыкального звука, ни одной рулады вокального пения. Все было тихо, как в пустой храмине, только изредка в торговых домах звучали цепи сторожевых собак и раздавался тревожный набат поколотки[138]. Если случались запоздалые дрожки, то они мчались по пустой улице опрометью и моментально исчезали во дворе за массивными воротами. Потом снова воцарялась могильная тишина — и какая-то безотчетная тоска закрадывалась в мою душу». Практически-узкий и эгоистически-деловой характер иркутского общества довольно хорошо обрисован одним местным поэтом тогдашнего времени:

У нас пока в Сибири два предмета: Мозольный труд и деловой расчет. Всем нужен хлеб да звонкая монета, Так любознание кому на ум пойдет? Купец сидит, как филин, на прилавке, Его жена чаек с кумою пьет; Чиновный класс хлопочет о прибавке И прочного гнезда себе не вьет. Сегодня здесь, а завтра — за Уралом, Кто нажился, тот едет генералом, Кто не сумел, тот с посохом идет. Коробочник несет ярмо торговли; Его девиз: труды, а не обман; Он тоже спит в тени наемной кровли, Его приют — походный балаган. Он тож глядит на Запад, как астроном, Он бредит иль Десной, иль Волгою, иль Доном; Там у него отчизна, там родня (И это все понятно для меня). Приказные с утра до поздней ночи, С пером в руках, хлопочут лишь о том, Как свесть итог круглей и покороче, В своем житье донельзя уж простом… А тот, кого судьба облобызала И гнездышко птенцам его свила, Гласит: не нам учить себя сначала, Молоденьким та очередь пришла.