Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях - Сильвио Пеллико

— Все твои друзья приходят осведомиться о твоем здоровье, — сообщила Хуанита Марко, — все это настоящие разбойники и невольно заставляют вспомнить о полиции. В долине, должно быть, нет ни мыла, ни цирюльников.

— Это все славный народ, хотя их наружность, действительно, может внушать страх.

— О, я нисколько не боюсь их! — воскликнула Хуанита, таинственно улыбаясь. — Зато кузина Пелигрос чуть жива от страха. Как она меня бранила за то, что я разговаривала с ними с террасы! Это разрушает пьедестал, на котором всегда должна стоять настоящая дама. А как ты думаешь, Марко, я стою на пьедестале или нет?

И она лукаво посмотрела на него сквозь складки своей мантильи. Она, очевидно, вызывала Марко на разговор, но он остался нем.

— Если они придут опять, — сказал он наконец усталым голосом, — то я хотел бы их видеть.

Но Хуанита уже успела переговорить на этот счет с аптекарем, и было отдано строгое распоряжение не допускать никого к больному. В конце концов пришлось, однако, уступить Марко, который быстро поправлялся.

Первым был допущен в комнату больного Короткий Нож. Это был простой человек, от которого пахло овечьими шкурами, но который был одарен таким же тактом, как и сильные мира сего. Он нисколько не смутился, войдя в комнату, и снял свой берет с гладко остриженной головы лишь тогда, когда заметил Хуаниту. Кивнув Марко, он, нисколько не смущаясь, опять надел его на голову.

— Это вы изволили недавно петь баскскую песнь там в горах? — спросил он, обращаясь к Хуаните. — Вы говорите по-баскски?

— Я не могу говорить так хорошо, как Марко, но во всяком случае понимаю этот язык.

— Ну, он наш, — промолвил баск, кивая головой в сторону больного, — вы знаете песни, которые женщины долины поют своим детям? Я не могу пропеть их вам, у меня нет голоса. Я могу петь только для горных козлов. А вы знаете, они очень любят музыку. Когда я пою, они становятся вокруг меня и слушают. Но если вы когда-нибудь будете в горах, моя жена споет их вам. У нас, слава Богу, детей довольно, и песни помогают укладывать их спать.

Считая, что он уже достаточно побеседовал с Хуанитой, Короткий Нож обратился к Марко и заговорил с ним по-баскски.

Хуанита вышла на балкон и, опершись на железную решетку, стала смотреть вниз, в долину. Она ясно видела, что Марко употребляет всевозможные уловки, чтобы удалить ее от себя, и старается найти для нее какое-нибудь занятие в другом месте.

— Ты не должен оставаться без меня, — заметила она ему однажды, — я вовсе не имею желания совершать прогулки с Пелигрос. Во время прогулки она только и думает, что о своих башмаках и платьях. Если уж я пойду гулять, то пойду с Перро. Впрочем, я вообще не намерена отлучаться.

Тем не менее она иногда исчезала. Попытки Марко найти для нее какое-либо дело в ином месте как-то вдруг прекратились. Хуанита обыкновенно сидела в гостиной, под комнатой больного, и посвящала много времени музыке.

Скоро она пристрастилась к народным песням басков, которые считались годными только для простонародья. Голос у нее был не сильный, но очень приятный, низкого тембра, так что казалось, будто поет какая-то много жившая и страдавшая в этом мире женщина. Она очень скоро освоилась с музыкальной манерой этих песен — перескакивать речитативом от слова к слову, манерой, оставшейся после мавров.

— Когда ты поправишься, — сказала она как-то Марко, — ты, вероятно, опять начнешь ездить верхом в долину и обратно?

— Да.

— А твои бесконечные наблюдения за карлистами?

— Они иногда приносят большую пользу, насколько я знаю.

И вот теперь, когда она стояла на балконе, эти разговоры припомнились ей с особой ясностью.

До нее долетали отдельные слова Марко. Он говорил о своих планах, о том, что он будет делать, когда можно будет опять сесть в седло. И в ее глазах отражалась какая-то мягкость и глубина, которую можно наблюдать у газели, когда она устремит на вас свой серьезный и задумчивый взор.

Вдруг внизу послышался стук копыт. От деревни ехал какой-то всадник. Ее глаза привыкли видеть в горах на огромное расстояние. Она быстро повернулась и вошла в комнату.

— Едет еще посетитель осведомиться о твоем здоровье. Синьор Мон.

От нее не укрылось, как вспыхнули черные глаза Марко.

Сарриона не было дома. Он рано утром уехал в одну из окрестных деревушек. Весть об этой поездке, может быть, уже дошла до ушей Эвазио Мона. Сеньорина Пелигрос предавалась отдыху, в расчете сохранить свои силы на вечер. Она принадлежала к числу тех неудачливых людей, которых никогда не бывает в тот самый момент, когда они нужны.

— Он не должен входить в эту комнату, — холодно сказала Хуанита, — я приму его внизу.

Эвазио Мон предстал с самой приветливой улыбкой.

— Я так рад, — начал он, — что Марко поправляется. Я узнал об этом несчастии в Памплоне. У меня выдался свободный денек, и я решил нанести визит.

Он посмотрел на нее, но счел лишним объяснить, относится ли этот визит к ней, как к новобрачной, или только к больному Марко.

— Ради одной вежливости не стоило совершать такой длинный путь, — отвечала Хуанита, которой ничего не стоило в случае надобности изобразить на своем лице такую же приветливую улыбку.

— Это не простая вежливость, — с серьезным видом продолжал Эвазио Мон, — я знал Марко с детства и постоянно следил за его успехами на жизненном пути, не всегда, впрочем, с легким сердцем.

— Это очень любезно с вашей стороны. Но зачем же следить за тем, что доставляет неприятность?

Мон быстро рассмеялся, желая показать, что он умеет понимать шутку.

— Нельзя забывать своих друзей. Нельзя и не огорчаться, когда они погружаются…

— Во что? — спросила Хуанита, направляясь к столу, где слуга уже поставил кофе.

— В политику.

— А разве заниматься политикой — преступление?

— Нет, но это занятие ведет к преступлениям. Впрочем, не будем говорить об этом, — вдруг перебил он сам себя, делая жест рукой, который показывал, что эта тема ему не особенно приятна. — Вы, как видно, чувствуете себя счастливой, — продолжал он, оглядывая ее с видом добродушия.

Эвазио Мон был человек быстрых жестов, но медленной, обдуманной речи. Он, по-видимому, всегда хотел сказать больше того, что заключалось в его словах.

Хуанита бросила на него быстрый взгляд. Откуда он знал, что она счастлива, и как он дошел до этой мысли? Ведь Марко, действительно, весь предался политике, о которой он, вероятно, говорит там наверху и в эту минуту. Намек Мона попал в цель.

— Леон очень беспокоился о вас, — продолжал ровным спокойным голосом Эвазио.

Это было, впрочем, совершенно не похоже на Леона, который не беспокоился ни о чем, кроме своей души. Но Хуанита не обратила на это внимания.

— Почему же?

— Ему очень не нравится, что и вы вовлечены в политику, — мягко отвечал Мон.

— Я? Каким образом я могу быть вовлечена в политику?

Мон пожал плечами и опять сделал жест, как бы желая показать, что он против своего желания поддерживает этот разговор.

— Да, — промолвил он как бы про себя, — мы живем в практическое время. Будем же практичны и мы. Он предпочитал бы, чтобы вы вышли замуж по любви. Впрочем, переменим этот разговор, дитя мое. Как поживает Саррион? Надеюсь, он в добром здоровье?

— Это очень любезно со стороны Леона, что он так заботится обо мне, — твердо сказала Хуанита, — но я могу позаботиться о себе и сама.

— То же самое говорил ему и я, — мягко заметил Мон, — я говорил ему — Хуанита уже не ребенок. Марко — честный человек и не станет ее обманывать. Он, вероятно, предупредил ее, что этот брак — дело политики, что тут и думать нечего о любви.

Мон пристально посмотрел на свою собеседницу, и Хуаните вдруг пришло на память, что так именно и говорил ей Марко. Мон угадал верно.

— С таким состоянием, как у вас, — продолжал он со смехом, — можно сделать или уничтожить любое дело. Ваше состояние, может быть, и окажется причиной вашего несчастья, кто знает?

Хуанита рассмеялась, желая показать, что эти слова она считает шуткой.

— Однако состояние принадлежит мне, — заметила она, сверкнув глазами, — и я предпочитаю, чтобы оно досталось Марко, а не церкви.

Эвазио Мон мягко улыбался.

— Конечно, конечно, — тихо сказал он, — вот это я и говорил Леону, и сестра Тереза согласна со мной. Но ведь могли быть и другие перспективы, и вашего состояния не получил бы ни Марко, ни церковь, а оно осталось бы у вас, как того и хотел ваш отец, мой старинный друг.

— Каким же образом оно могло бы остаться у меня? — спросила Хуанита, любопытство которой было уже возбуждено.

Мон пожал плечами.

— Папа мог бы уничтожить ваш брак одним росчерком пера, если бы захотел.