Героиня мира - Танит Ли

Никакие отговорки не помогут. Мне оставалось лишь вскинуть голову и посмотреть ему в глаза. Вид у него был вполне дружелюбный. Похоже, происшедшее позабавило его. В конце концов, разве может представлять собой угрозу девушка в густо-розовом платье, залившаяся еще более густо-розовым румянцем.

— Арадия, — сказал Фенсер.

И тут я дрогнула, ведь, конечно же, я провинилась перед ним. Но Ретка повел меня в комнату, и тогда мне показалось, что и Фенсеру тоже смешно, не более того.

— Видишь, как она по тебе скучает, — сказал Ретка. — Ох уж эти молоденькие жены.

Мне следовало бы радоваться, что я так легко отделалась. Но что-то словно подтолкнуло меня, и я проговорила:

— Прошу прощения, господа. Я пришла узнать, почему вы так громко кричите.

Ретка разразился громогласным хохотом.

— Что ж, вот нас и поставили на место. — Он отвесил поклон губернатору, глядевшему на меня не то с сомнением, не то с досадой. — Сэр, прошу вашего позволения вернуться к танцам. Пойдемте, Завион. Да, Оберис, прихватите Сидо, она там, верно, вконец засиделась.

Таким образом нам удалось скрыться с глаз высокой особы. Губернатор жестом отпустил нас, алмаз слегка дернулся.

Оберис вышел следом за нами на террасу и подхватил Ретку под локоть.

— Зулас, ты напрасно его сердишь.

— Знаю, он как осел в стойле. Стоит дать ему пинка, иначе он и с места не сдвинется.

Оберис нахмурился. Он и был тем самым снисходительным супругом — седовласый, с большим животом и странными, очень молодыми, как у мальчишки, глазами.

— Хорошо бы нам поговорить на эту тему, — сказал он Ретке, — завтра утром.

— Прекрасно. В какое время вам удобнее?

— В десять часов. И еще… будьте любезны, составьте компанию моей жене. Мне придется уйти. Сегодня вечером в суде слушается дело по вопросу о взяточничестве.

— Почту за честь и удовольствие, Оберис.

Тот кивнул, торопливо зашагал по террасе, обогнул угол стены и скрылся. В желтой комнате продолжались дебаты. Мне удалось различить голос Цветника и заметить, как он, рисуясь, остановился у окна, но потом губернатор велел ему задернуть занавеску.

— Мы несколько поспешили, — сказал Ретка Фен-серу, — и навлекли на себя немилость.

— И что теперь?

— Завтра утром я приласкаю Обериса, и с его помощью мы добьемся своего. У Китэ будет своя армия, и обучением бойцов займутся такие умелые воины, как ты. А на долю губернатора останутся игра на скачках да марципаны. Он упустил свой шанс.

Я шла между ними; оказавшись у окна комнаты, где играли музыканты, я увидела, что концерт закончился. Блистательная Луна словно по магическому сигналу повернула голову, встала и сразу же подошла к Ретке.

— Он приносит свои извинения, работа в суде, — сказал Ретка. — Сидо, нам с тобой придется утешать друг друга, чтобы смягчить потерю.

Они отправились прочь, ступая по плитам террасы. Последние лучи солнца заиграли блестками на ее платье, словно никак не желая отрываться от нее.

— Дама у окна, — сказал Фенсер.

— Мне очень жаль, что я…

— Губернатор подумает, что ты состоишь на службе у кронианцев.

— Вполне возможно, если ему известно мое прошлое.

— В той мере, в какой это касается губернатора, у нас с тобой нет прошлого. Давай спустимся вниз и потанцуем.

Мы принялись танцевать в зале, ярко освещенном люстрами. Он больше не отпускал меня ни на миг, даже когда явился Цветник, чтобы пригласить меня на обещанный тур, Фенсер сказал, ему хочется, чтобы я все время оставалась рядом.

Ретка и его лунная богиня куда-то запропастились.

Лишь наутро, уже вернувшись в комнаты, снятые в Эбондисе, Фенсер объявил мне, что станет жить в городе. Он получил должность на службе у Ретки. Ему необходимо оставаться поблизости. А мне будет куда веселей в стороне от всего этого, возле моря, столь благотворного для меня, помогающего сохранить мою красоту.

Я было подумала, не закатить ли сцену, по-женски, с плачем, воплями и расшвыриванием вещей вроде обездоленной возлюбленной из какой-нибудь театральной пьесы. Но я сочла это бессмысленным. Подобная сцена лишь оставит в душе темное пятно и неприятный привкус перед разлукой, которая, похоже, неизбежна.

Между городом и местом, расположенным дальше по побережью, курсирует пассажирский дилижанс, на котором я смогу добраться до старой проселочной дороги, ведущей в Ступени, оттуда несколько часов ходьбы до дома. Мы с Фенсером частенько забредали туда во время прогулок. На дворе лето, и две крестьянки, с которыми я познакомилась возле печей, когда готовила еду, отправятся той же дорогой. Я сама решила, что лучше всего мне добираться таким способом. Раз уж я в тягость Фенсеру, надо мне с ним распрощаться как можно скорей.

Выйдя из дилижанса, я избавилась от попутчиц, сказав крестьянкам, что мне хочется заглянуть к известной по всей деревне знахарке, которая жила на склоне вздымавшегося у дороги холма.

Похоже, они ничуть не удивились. Я догадалась по их понимающему виду: они решили, будто я беременна и хочу либо убедиться в этом, либо избавиться от плода.

Но на самом деле у меня не было такой причины, да и вообще ни малейшего повода для посещения знахарки. Она не в силах мне помочь. Я уже ломала над этим голову. И ответа не нашла.

Я хотела его любви и, вероятно, добилась ее. Но мы существовали раздельно. Его тело утоляло мой голод. Но ум и сердце оставались за прикрытым ставнями окном. Мне удавалось посмотреть сквозь щелочку на свет и кое-что заметить мельком, но стать частью происходящего внутри него я не могла.

Так было всегда. Ничто из виденного мной не убедило меня в обратном. Даже моя мама, которая последовала за папой в украшенную башнями клетку для смертников, даже ей приходилось разлучаться с отцом и жить со мной, хотя — о, я ничуть не сомневалась в этом! — она всей душой желала лишь одного: остаться с ним. Она стойко переносила испытания, не теряя обаяния. Научусь ли я вести себя так же?

Я напрасно задержалась в дороге, позабыв о вероятной опасности, а может, мне было все равно.

День сгустился, на всем вокруг лежала позолота. В траве пробегали зайцы. В какой-то момент мне показалось, будто я вижу на одном из высоких уступов козерога, застывшего среди прозрачного золота. Дикая мята, лаванда и шафран окутали холмы дымкой; я слышала, как журчит речная вода. В небе, подобно божеству, парил орел. От всей этой красоты у меня еще сильнее сжалось сердце. Стоило моей душе потянуться к радости, как тут же являлось напоминание, жгучая боль утраты, а возможно, и предчувствие.

Но тем не менее все, что когда-либо принадлежало мне, еще не потеряно. Я и раньше знала, что нынешних событий не миновать, и они не могут вызывать у меня страха.