Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том III. Книга I - Юрий Александрович Лебедев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заключение
Что, кузнечик, молчишь?
В глушь забился и тишь
Воле своей вопреки.
Петь теперь не с руки
………………………………………
Сча́стлив или счастли́в —
Вот примерный мотив.
Можно ль уйти, не сумев,
Спеть свой напев?[450]
Геннадий Калашников
Книга, которую Вы прочитали, наверняка вызвала «противоречивые чувства» – что-то понравилось, что-то – нет, что-то вызвало у Вас чувство признательности автору, «открывшему Вам глаза», но с чем-то Вы «категорически не согласны» и подозреваете, что автор в этих случаях ошибается или даже «корыстно лукавит».
Среди откликов на первое издание этой книги есть один, который принадлежит самому дотошному из известных мне читателей. Он относит себя к категории «посторонних читателей» (т. е. читателей, не являющихся профессиональными историками). Для меня это – самая точная оценка, отражающая Vox populi.
Оставляя в стороне аналитическую и комплиментарную части отзыва, приведу критическую:
«…повествование-то таково, что на таких «посторонних» читателей (ПЧ) возлагается не самая простая задачка. Ты, значит, копи в памяти то, что Автор – местами довольно прихотливо по отношению к незатейливой линейной хронологии – тебе сообщает. Плюс, как хомяк, закладывай впрок за обе щеки то, что Автор вдруг начинает тебе обильно сообщать сперва про все эти еврейские дела, начиная от царских погромов, кончая бытовым антисемитизмом 2000-х, потом про все эти атомные дела, начиная от ревностей разных советских разведок, кончая (не помню уже чем, да и не суть важно). Плюс изволь раздваивать, растраивать, расчетверять и т. д. версии, когда Автор ударяется в метод на букву Э<вереттика>… <А ещё> есть (очень немного, но есть), между прочим, места, где не очень правильно сшито из разных предшествующих книг и статей. Либо о чём-то сперва спокойно пишется, пишется, а в какой-то совсем последующей главе, а то и томе, вдруг даётся пояснение… Либо же что-то так же в разных местах дублируется».[451]
Нисколько не претендуя на сопоставимость масштабов и значения наших книг, хочу отметить удивительную сопоставимость обстоятельств их написания, и ответить на эти замечания словами А. И. Герцена, сказанные им в ответ на критику первой публикации «Былого и дум»:
«…говорят, что отрывки, помещенные в «Полярной звезде», рапсодичны, не имеют единства, прерываются случайно, забегают иногда, иногда отстают. Я чувствую, что это правда, но поправить не могу. Сделать дополнения, привести главы в хронологический порядок – дело не трудное; но все переплавить, d’un jet < сразу (франц.)>, я не берусь.
«Былое и думы» не были писаны подряд; между иными главами лежат целые годы. Оттого на всем остался оттенок своего времени и разных настроений, – мне бы не хотелось стереть его».[452]
Но сам факт того, что вы читаете эти строки, ясно свидетельствует, что текст не оставил вас равнодушными – Вам интересно было это читать. И, если это так (т. е. если Вы читаете эти строки после прочтения книги), я считаю свою задачу выполненной.
Интерес – эмоция созидательная. Я совершенно согласен с автором, книги которого, без сомнения, вызвали «противоречивые чувства» у огромного большинства читателей именно потому, что читаются с интересом:
«Люди останутся людьми только в том случае, если разбудят свои эмоции, если будут их развивать, как спортсмены постоянными и упорными упражнениями развивают свои мышцы.
Знания, которые не имеют никакой эмоциональной окраски, бесполезны. Человек начинает мыслить только в тот момент, когда его чувства чем-то задеты.
Память человека бездонна и безгранична, но, в отличие от компьютера, запоминаем мы лишь то, что нам интересно, и то, что вызвало в нашей душе какие-то чувства».[453]
С точки зрения эвереттики эмоции – это одна из уникальных особенностей разума. Они побуждают к выбору действия, а каждый выбор ветвит альтерверс как в Будущем, так и в Прошлом.
Собственно, отсутствие в Прошлом единственной онтологической сущности «того, что было», и является одним из главных постулатов эвереттического мировоззрения.[454]
Из него следует, что, хотя «всё, что было в прошлом», существует «объективно», никто не знает, что и как было «на самом деле», т. е. как Бывшее трансформируется в Историю.
Интуитивное ощущение этого проявилось ещё в «доэвереттическую эпоху» в известном в кругах профессиональных историков высказывании американского президента Гарри Трумэна:
«В мире нет ничего нового, кроме истории, которую вы не знаете».[455]
Вопреки распространённому мнению о не очень высоких интеллектуальных способностях Трумэна, в этом афористичном высказывании ему удалось подчеркнуть индивидуальный характер исторического знания и «перевернуть» сакраментальный вопрос «о роли личности в истории», переведя фокус внимания с «исторического деятеля» на «исторического наблюдателя».
С точки зрения эвереттической истории это принципиально важная новация, поскольку исторический нарратив творит «Я» именно наблюдателя.
Ответ на о вопрос о сущности «Я» любой личности с этой точки зрения может быть таким: «Я» – это определённая область в эвереттическом пространстве, состоящая из множества «ячеек» событий и связанных с ними наблюдателей. Каждая «ячейка» этой области имеет множество каналов связи с соседними ячейками, соответствующее множеству своих собственных состояний. Возможные графы связей ячеек и являются конкретными альтерверсами данного "Я".
В «нормальном состоянии» «Я» строит свою память по одному из возможных причинно-следственных путей, а в «изменённом состоянии» (не пугайтесь этого термина, «изменённым состоянием сознания» является, например, обыкновенный сон!) происходит «блуждание» «Я» по всем возможным путям и «переключение» на новый путь в новом «нормальном состоянии». Так что за свою жизнь мы можем поменять огромное множество воплощений своего "Я".[456]
На конструктивном, «материально-технологическом» уровне, такие переключения осуществляются в вещественном вместилище «Я» – мозге. И с этой точки зрения «Я» каждого из нас – это просто «комбинация структур своего мозга»[457] в конкретной телесной оболочке.
Это давно осознали поэты. Так, Владислав Ходасевич писал:
Я, я, я. Что за дикое слово!
Неужели вон тот – это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?
Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачных балах, —
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?
Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкладывал прыть, —
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
