Львы Сицилии. Закат империи - Стефания Аучи

В машине оба едут в полном молчании. Иньяцио перебирает в уме, гадает, что могло бы случиться: Винченцо попал в аварию? В Оливуцце произошла кража или пожар? А вдруг что-то случилось с матерью, уже пожилой и физически слабой? Какая мука знать, что она одна и далеко… А может, что-то стряслось с каким-нибудь из его предприятий? Да нет, ведь глубокая ночь…

Чем ближе они подъезжают к отелю, тем сильнее их тревога. Иньяцио теребит кольцо отца, сжимает и разжимает кулаки. Рядом Франка, бледная как мел, нервно сжимает перчатки.

Когда они выходят из автомобиля, им навстречу по длинной красной дорожке бежит управляющий «Метрополем». Хватает Иньяцио за руки, что-то говорит ему.

Большую часть этих слов он не сможет вспомнить даже спустя годы. Бывают такие болезненные воспоминания, которые хранятся в глубине души, укрытые милостивой завесой тьмы даже от тех, кому они принадлежат.

Несчастье.

– Какое несчастье? – переспрашивает он.

Франку бросает в дрожь.

– Страшное несчастье, месье Флорио! Врач пришел очень быстро, мы пытались привести его в чувства, но…

– Кого? – кричит он, но слышит звук своего голоса словно со стороны, глаза застилает черный туман, голос пропадает.

Обмякшее тело Франки медленно оседает на пол, но у него нет сил ее поддержать.

Хватая ртом воздух, он все же повторяет вопрос:

– Кого? – и бежит впереди управляющего.

Перед ним вырастает няня Беби-Боя, которую он с трудом узнает, но видит, что она кричит и рыдает.

Он с силой отталкивает ее, няня падает на пол.

Беби-Бой.

Иньяцино.

Иньяцио бежит вперед, обгоняя слуг, взбегает по лестнице, сердце разрывается в груди.

Длинный коридор, красный ковер, дрожащий свет, распахнутая дверь, какой-то человек и полицейский у кровати.

Его сын.

Не двигается.

Иньяцио, шатаясь, подходит к кровати, падает на колени, протягивает руку. У ребенка открыты глаза, из уголка рта тянется струйка слюны. Лежит в ночной сорочке, волосы разбросаны по подушке.

Иньяцио трясет его.

– Беби-Бой, – слышит он собственный голос как будто издалека. – Беби-Бой… Иньяцино…

Кладет свою онемевшую руку на его плечико.

Все. Все кончено.

Умер не только его сын. Умерло будущее дома Флорио.

* * *

Флорио возвращаются в Палермо с белым гробиком. Беби-Бой будет покоиться рядом с сестренкой, умершей меньше шести месяцев назад, под сенью кипарисов кладбища Санта-Мария ди Джезу. Унеся с собой тайну, которая так никогда и не будет раскрыта. В медицинском заключении написано: остановилось сердце. Но слюнка в уголке губ…

Иньяцио не захотел делать вскрытие.

– Давайте обойдемся без подобного надругательства, – слабо проговорил он, когда судебный доктор спросил у него разрешения. Упал? Няня дала ему смертельную дозу снотворного, потому что устала или хотела пойти на любовное свидание? Мысли похожи на колючую проволоку, только тронь – поранишься. Он не хочет больше об этом думать.

Все равно ничего не изменишь.

Все равно его сын мертв.

Все равно он не может помочь даже самому себе.

Остановилось сердце. Два сердца: его и мое, думает Иньяцио в своем кабинете глубокой ночью, открывая бутылку коньяка. Одну из последних. Ему пришлось прекратить производство и коньяка, и столовых вин. С одной стороны, слишком большие затраты, с другой – гибель от филлоксеры виноградников Западной Сицилии поставило на колени винодельню Марсалы. Не только у него, у Уитакеров такая же беда.

Трещины растут. Треск усилился. Он слышит этот оглушительный звук в голове.

Иньяцио хлопает ладонью по стопке бумаг на столе, роняет голову на стол. Утыкается лбом в сложенные на столе руки, глаза закрыты, стук сердца в висках.

Хотел бы заплакать, но не может.

Какой во всем этом смысл? – спрашивает он себя. Зачем упорствовать, если никто не сможет продолжить его борьбу? Что останется, если наследию деда и отца суждено исчезнуть вместе с ним? За что зацепиться его семье сейчас? Сын – ветвь, которая тянется ввысь к небу. Но, обломившись, новым ростком она не сменяется.

Таким чувствует себя Иньяцио – сухим деревом.

В последующие за смертью Беби-Боя дни в безмолвном, безжизненном доме Иньяцио много думает о том, что, может, лучше признать поражение. Прекратить борьбу.

Он облачился в гнев, как в плащ. Страдание и угрызения совести нарушают его сон. Впервые он боится, что не сможет убежать из этого дома, в котором количество призраков превышает число живых.

Пустота, темнота, тишина. Небытие казалось ему притягательным состоянием и уж точно не таким жестоким, как то безвременье, в которое погрузилась вилла в Оливуцце. Его чуть ли не пьянила эта возможность – взять и исчезнуть, не сказав никому ни слова. Но потом Иньяцио подумал, что все, включая Франку, посчитают его трусом, слюнтяем, неспособным побороться за то малое, что у него еще осталось. Слабаком, в отличие от его деда и отца.

И тогда он вернулся к жизни. Или нет: позволил себе жить дальше.

* * *

Проходит несколько недель.

Безжизненных, безмолвных, бессмысленных.

А затем, похоже, кто-то на небе заметил Франку и Иньяцио и решил, что они достаточно настрадались.

Пожалуй, так оно и было. Потому что случилось чудо.

Франка снова забеременела.

Сначала она не поверила, но потом обрадовалась большой, нечаянной и потому совершенной радостью. Они обнимаются, смеясь и плача одновременно, обнимают единственную оставшуюся дочь, маленькую Иджеа.

Может, у нас еще получится стать счастливой семьей, говорит себе Иньяцио. Может, судьба дарит нам еще один шанс.

* * *

– Путешествие в Венецию?

– Скорее длительное пребывание, чем путешествие, собственно говоря.

– Донна Франка, вы слишком ослаблены. Не советую вам никаких поездок, особенно в вашем положении. Вы всего на пятом месяце, и…

– Я буду осторожна. Постараюсь часто не выходить из гостиницы и буду много отдыхать. А мама с Маруццей за мной присмотрят. Обещаю вам вести себя хорошо, доктор. Умоляю вас…

Врач качает головой. В конце концов мягкая улыбка появляется на его строгих губах.

– Ну хорошо. Однако прошу вас…

Только Иньяцио могла прийти идея пожить в Венеции. Он верил, что если уехать подальше от того места, где ты страдаешь, то страданию наступит конец. Правда в том, что он действительно сильно настрадался в тягостной атмосфере Оливуццы, а еще ему нужен был повод, чтобы хоть на время оставить дела.

Поэтому – Венеция.

В роскошном отеле «Даниэли», окруженная близкими людьми, Франка почувствовала себя лучше, да и Иньяцио стало немного легче. Вместе с ними приехали Стефанина Пайно, сестры Виллароза со своими мужьями, Джулия Тригона и Джулия, сестра Иньяцио, не считая, естественно, Костанцы и Маруццы.

Месяцы покоя. Франка совершает недолгие прогулки в компании подруг или матери, позволяет