Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник) - Александра Бруштейн

Так закончил свой доклад Александр Степанович.

Позже всех гостей уходят самые близкие: друг наш – доктор Иван Константинович Рогов и его приемный внук Леня Хованский.

– Шашура! – отзывает меня Леня в сторону. – Правда, замечательно?

– Замечательно!

– Скажи-ка… – говорит он не сразу, помолчав. – Ты сегодня Тамарку звала?

Тамарка – это его сестра, моя одноклассница.

– Звала, – отвечаю я неохотно. – Сказала: «Приходи, Александр Степанович будет рассказывать про Париж, про дело Дрейфуса…»

– А она?

– Ну, она! Не знаешь ты ее? Сделала гримаску и говорит: «Ну-у-у! Хоть бы о модах парижских рассказал! Нет, я пойду к Леночке Атрошенко – у нее танцы нынче». И всё!

Проводив всех гостей, уходит и дедушка.

Мрачно качая головой, он, по своему обыкновению, говорит на прощание:

– Ох, попал бы я к ним, в эту ихнюю Францию!

– Я знаю! – говорит папа очень серьезно. – Ты бы научил их сморкаться. И быть людьми, а не свиньями!

– А чем это плохо? – отзывается дедушка. – Насчет сморкаться – не знаю. Но быть человеком – это и президенту ихнему не повредило бы, поверь мне!

На этом мы расстаемся.

Ночью я сплю очень тревожно. Мне снится, что за папой гонятся городовые. Они кричат: «Бордеро! Бордеро!» Они срывают с папы пальто и пиджак. «Именем закона!» – орет толстый пристав Снитко и, выхватив у папы из бокового кармана стетоскоп (трубочку для выслушивания больных), ломает его пополам.

Я бросаюсь к папе и просыпаюсь с отчаянным криком, на который сбегается весь дом!

Долго еще – много лет! – мои полуребячьи страхи будут питаться образами страшной повести о человеке, невинно осужденном и сосланном на Чертов остров.

Глава четвертая

«На вече!»

Дня через два-три начинается суета, укладка вещей, сборы на дачу. И в этой суматохе немного рассеивается тяжелое впечатление от доклада Александра Степановича, забываются ночные кошмары.

С чердака принесли большие, вместительные тростниковые корзины, обшитые потрескавшейся клеенкой. В эти корзины укладывают белье, платье, книги – это делает мама, спокойно, без ненужной суеты.

Посуду, хозяйственную утварь и всякую «хурду-мурду» укладывает Юзефа со всегдашним своим вдохновенным азартом. Она носится по квартире, командует и, конечно, ворчит. Ну зачем набирать с собой столько кастрюль? Ведь дача же – не балы задавать! А вилок столько куда? «Куды, спрашую я вас!» Ведь дача же – не хватит кому вилки, а пальцы на что? Не в губернаторском дворце – дача!..

В общем, Юзефа так понимает, что «на даче» – это отмена всех городских «фиглей-миглей», возвращение к образу жизни первобытных людей. Все эти соображения Юзефа пересыпает сердитыми вскриками: «А бодай тебя!» – по адресу, например, дачного самовара, который расселся, по ее выражению, «як король в бане», и мешает ей пройти.

Очень волнуется Сенечка – как бы не забыли захватить на дачу его игрушечную лошадку Астанти́на. Полное имя лошадки «Иван Константинович», так ее назвали в честь подарившего старого доктора Рогова, – но Сенечка зовет лошадку сокращенно: Астантин. Сенечка не только тревожится, как бы Астантина не забыли в городе, он хочет, чтобы Астантин ехал с удобствами, с комфортом, потому что Астантин – лошадь болезненная. Главный недуг Астантина – он минувшей зимой потерял свой мочальный хвост. Сенечка играл, будто он скачет верхом на Астантине по трудной дороге и будто Астантин увяз передними ногами в болоте. Сенечка, спешившись, мучительно вытаскивал Астантина из болота за хвост. Болото было, правда, воображаемое, но Сенечка очень старался вызволить несчастного коня из беды. Принатужившись, он дернул за хвост так самоотверженно, что хвост остался у него в руках. Когда он увидел, какое увечье получил при этом Астантин – хвост был вырван «с мясом», и на Астантиновом заду образовалось зияющее отверстие! – Сенечка заплакал:

– У Астантина стало теперь совсем не то лицо!

Мы отнесли раненого Астантина в починку (над дверью в мастерскую красовалась вывеска: «Парижский больниц для куклов и разных игрушков»). В мастерской Астантину приделали новый хвост – и какой! Можно сказать, всем хвостам хвост! Густой, могучий, длинный, не по Астантинову росту! Хвостище был сделан из свернутой жгутом рыжей пакли. Но этот устрашающий хвост Сенечке не понравился, он продолжал уверять, что у Астантина стало с этим хвостом «не то лицо». Тогда Юзефа подвязала хвост узлом так, как подвязывают деревенским клячам.

Получилось так всамделишно, что Сенечка расцвел.

– Чудный хвост! – И, помолчав, он повторил с восторгом: – Очень чудный!

Конечно, Астантина, как коня, много пережившего на своем веку, надо уберечь от дорожной тряски и толчков, от новых несчастий и увечий. Обняв Астантина обеими руками за шею и прижимая его к груди, Сенечка пытается запихать его в корзину с бельем и платьем: пусть Астантин едет «на мяконьком». Но мама обещает, что Астантин поедет с нами на извозчике – ему будет очень хорошо и удобно.

Сенечка успокаивается, но ненадолго. Теперь у него новая забота: все заняты укладкой, ну он тоже хочет помогать.

– Можно, – просит он, – я принесу? Можно?

Наконец мама говорит ему очень решительно:

– Хорошо. Хочешь помогать? Сбегай на кухню и посмотри, есть я там или нет?

Не поняв шутки – ведь он еще маленький! – Сенечка, счастливый тем, что ему дали поручение, устремляется на кухню.

Через минуту он возвращается и растерянно докладывает:

– А тебя на кухне нету… – Но тут же, широко улыбнувшись, он соображает: – Мамочка, ты же вот она! Здесь!

Все смеются, а мне жаль бедного мальчишку. Я сама недавно была маленькая и очень хорошо помню, как меня обижало недоверие взрослых. Я, как теперь Сенечка, хотела помогать, всерьез помогать, взрослые не верили, что я гожусь на что-нибудь, и поручали мне всякие пустяки.

– Знаешь что? – говорю я Сенечке. – Пройдись по комнатам, погляди: вдруг что-нибудь очень нужное забыли уложить?

Сенечка, радостно кивнув – понимаю, мол, понимаю! – устремляется в папин кабинет. Спустя минуту-другую он возвращается – мордочка у него веселая. Осторожно, с большим напряжением, он что-то тащит.

– Вот! – говорит он, довольный собой. – Папина чернильница… И чернила… Ведь это нужно на даче, да?

И он собирается опустить в корзину с бельем и платьем чернильницу, полную чернил.

– Ох ты, лихо мое! – даже взвизгивает Юзефа, отнимая у него чернильницу. – И пальцы спачкал, и штанишки… А нос, нос! Ты что, пил этую чернилу или что?

Сенечка немножко сконфужен. Но не проходит и пяти минут, как он, пыхтя и сопя не столько от усилий, сколько от восхищения собственной толковостью, приволакивает из столовой графин с водой.

– Вот! – торжествует он. – Вода! Это на даче очень нужно. Вдруг – пожар? И вообще летом хочется пить.

Мы с мамой хохочем, а Юзефа отнимает у Сенечки графин.

– Шаматоха! – вздыхает она. – Не хлопчик, а шаматоха!

Наконец все уложено. Приезжает подвода за вещами.

Юзефа сперва поит на кухне возчика чаем – это уж такой обычай при переезде на дачу и с дачи. Напившись чаю, возчик Авром-Гирш (он всегда перевозит наши вещи) входит в комнаты. Сенечка с завистью смотрит на длинное кнутовище в руке Авром-Гирша. Если бы Сенечке такое кнутовище, Астантин бежал бы, как наскипидаренный… За возчиком входит подручный – его сын Рува.

– Ой, как много вещей! Ой, какие тяжелые вещи!

С этой фразы Авром-Гирш каждый раз начинает перевозку.

– Такие тяжелые вещи… Мадам докторша, три рубля за подводу немислимо! – И Авром-Гирш проводит кнутом по воздуху, словно пишет это слово. – Не-ми-сли-мо!

– Авром-Гирш! – говорит мама с упреком. – Мы же с вами вчера подрядились: три рубля за подводу. А теперь вы скандалите! Хорошо это?

– Кто скандалит? Я скандалю? Божезбави! Я не скандалю – я радуюсь, что Бог вам помогает и у вас много вещей… Но надо же иметь состриданию!

– Пожалуйста! Я имею к вам сострадание. Довольны вы? Так нагружайте подводу и едем…

Подняв глаза к потолку, Авром-Гирш трагически вопрошает:

– Боженька, ты это слышишь? Так почему ты молчишь? Что я, Эстергази какой-нибудь или другой ги́цель (собаколов)? Мадам докторша, надо иметь состриданию к моей коняке! Если она животная и не умеет говорить, так ее уже и жалеть не нужно? И меня тоже надо пожалеть: после таких тяжестей коняка стрескает черт ее знает сколько! А почем сено – вы знаете? Про овес я, конечно, уже и не говорю: она не графиня, чтобы каждый день кушать овес. Но кормить ее хотя бы сеном, как по-вашему, надо? Без еды она же не умеет, она подохнет, а где я тогда возьму хлеб для моих детей? У меня же четверо детей, чтоб они были живы и здоровы! Мадам докторша, имейте состриданию!