«Мой бедный, бедный мастер…» - Михаил Булгаков

Супруга вышла, а Никанор Иванович погрузил разливательную ложку вглубь и поволок из раскаленного озера ее — треснувшую вдоль кость.

Послышались звуки снимаемой цепочки, послышались шаги, послышалось ворчание Никанора Ивановича, взбешенного тем, что Пелагея Антоновна все-таки впустила кого-то, и в комнату вошли двое граждан, а за ними — побелевшая Пелагея Антоновна. Неизвестно почему, побелел и поднялся и Никанор Иванович.

— Где сортир? — спросил озабоченно первый, тот, что был в белой косоворотке.

На обеденном столе что-то стукнуло (Никанор Иванович уронил ложку).

— Здесь, здесь,— скороговоркой ответила Пелагея Антоновна.

Пришедшие устремились в коридорчик.

А в чем дело? — тихо спросил Никанор Иванович.— У нас ничего такого в квартире не может быть… А у вас документик, я извиняюсь…

Второй пришедший утвердительно кивнул и вынул документик.

Первый в это время уже стоял на табуретке, засунув руку в дымоход. В глазах у Никанора Ивановича потемнело.

Развернули сверток, и в нем вместо червонцев оказались совсем другие деньги. Они были какие-то зеленоватые или синие, Никанор Иванович видел мутно — шея его налилась темной кровью, перед глазами что-то плавало пятнами.

— Доллары в вентиляции,— задумчиво сказал первый и обратился к Никанору Ивановичу: — Ваш пакетик?

— Нет,— ответил Никанор Иванович страшным голосом.

— А чей же?

— Не могу знать,— ответил бедный председатель и вдруг возопил: — Подбросили враги!

— Это бывает,— согласился тот, что был задумчив, и мягко добавил: — Ну что же, надо остальные показать.

— Нету у меня! Нету! Богом клянусь, нету! — отчаянно вскричал председатель.

Он кинулся к комоду, с грохотом вытащил ящик, ухватился за портфель, бессвязно вскрикивая:

— Вот контракт… переводчик-гад подбросил… Коровьев… в пенсне!

Он открыл портфель, глянул в него, посинел и уронил его в борщ. В портфеле ничего не было: ни Степиного письма, ни контракта с иностранцем, ни паспорта, ни денег, ни контрамарки. Ничего не было.

— Товарищи! — отчаянно закричал председатель.— Держите их! У нас в доме нечистая сила!

И тут уж неизвестно что померещилось Пелагее Антоновне, но только она, всплеснув руками, вскрикнула дрожащим голосом:

— Иванович! Что ты? Покайся лучше! Тебе скидка выйдет!

С налитыми кровью глазами, Никанор Иванович занес кулаки над головой и прохрипел: «Дура проклятая…» — кинулся к жене.

Но его удержали.

Тогда он ослабел, опустился на стул и решил покориться неизбежному.

Перелыгин Тимофей Кондратьевич в это время припадал к замочной скважине в дверях квартиры председателя то ухом, то глазом, замирая от любопытства.

Через полчаса примерно жильцы дома, находившиеся во дворе, видели, как председатель в сопровождении еще двух лиц проследовал через двор прямо к автомобилю, в коем и уехал.

Рассказывали, что на Никаноре Ивановиче лица не было, что он пошатывался, проходя, как пьяный, что-то бормотал.

А еще через час неизвестный гражданин явился в квартиру № 11, как раз тогда, когда гражданин Перелыгин рассказывал в кухне соседям по комнате, как замели председателя, пальцем выманил из кухни Тимофея Кондратьевича и увез и его, тоже в машине. Куда — неизвестно.

Глава X

История Варенухи

В то время, когда случилось несчастье с председателем, в двух шагах от дома, где находилась проклятая квартира № 50, в кабинете финансового директора Кабаре Григория Даниловича Римского сидело двое: сам Римский и администратор Кабаре Иван Савельевич Варенуха.

Большой кабинет во втором этаже театра двумя окнами выходил на площадь, а одним, помещавшимся как раз за спиною финдиректора, сидевшего за письменным столом, в летний сад, где публика развлекалась в антрактах, стреляя в тире, или прохлаждала себя напитками в будочках.

Убранство кабинета заключалось, помимо письменного стола, в пачке старых афиш, висевших на крюке, маленьком столике с графином воды, двух креслах и четырех стульях. Впрочем, в углу еще была подставка, на которой стоял пыльный макет какого-то обозрения.

Сидящий за столом Римский был в отвратительном расположении духа с самого утра, а Варенуха, в противоположность ему, оживлен и необыкновенно деятелен, даже как-то беспокойно деятелен.

А между тем выхода его энергии не было. Варенуха пребывал в кабинете финдиректора, а не в своем, по двум причинам. Во-первых, с минуты на минуту ждали Степу, чтобы составить с ним совещание и разрешить на нем накопившиеся неотложные вопросы, а во-вторых, Варенуха прятался от контрамарочников, которые ему отравляли жизнь, в особенности в дни перемены программы. А сегодня как раз и был такой день.

От нечего делать Варенуха пил воду из графина, дважды перечитал некролог Берлиоза. Когда звонил аппарат на столе, Варенуха брал трубку и лгал в нее:

— Кого? Варенуху? Его нету. Вышел из театра.

— Позвони ты, пожалуйста, ему еще раз,— раздраженно сказал Римский и злобно поглядел на администратора сквозь роговые очки.

— Нету его дома! — ответил Варенуха.— Я Карпова посылал. Никого нету в квартире.

— Что же это такое…— ворчал Римский, щелкая на счетной машинке.

Дверь открылась, и капельдинер, пыхтя, втащил толстую пачку дополнительных афиш. Крупными красными буквами на зеленых листах было напечатано:

СЕГОДНЯ И ЕЖЕДНЕВНО

В ТЕАТРЕ «КАБАРЕ»

СВЕРХ ПРОГРАММЫ:

Д О К Т О Р  М А Г И И  В О Л А Н Д

СЕАНСЫ ЧЕРНОЙ МАГИИ

С ПОЛНЫМ ЕЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕМ

Варенуха проверил афишу, тотчас распорядился о направлении афиши в расклейку. Капельдинер унес пачку, а Варенуха, отделив несколько экземпляров, один из них пристроил на крюк и издали еще раз полюбовался буквами.

— Хорошо. Броско,— одобрительно заметил Варенуха.

— А мне до крайности не нравится эта затея,— косясь на афишу, отозвался Римский,— вообще я удивляюсь, как это разрешили поставить…

— Нет, Григорий Данилович, не скажи,— возразил Варенуха,— это очень тонкий шаг. Тут вся соль в разоблачении!

— Не знаю, не знаю,— ворчал расстроенный Римский,— никакой тут соли нет. И всегда он придумает что-нибудь такое… Хоть бы показал этого мага. Ты его видел? Откуда он его выкопал?

Выяснилось, что Варенуха, так же как и Римский, не видел мага. Степа вчера прибежал с написанным черновиком договора, тут же велел его переписать и выдать деньги.

Римский вынул часы. Увидел, что они показывают пять минут третьего, и совершенно остервенился. В самом деле! В одиннадцать звонил, сказал, что придет через полчаса, и не только не пришел, но совсем исчез!

— У меня все дело стало! — рычал уже Римский.

— Уж не попал ли он, как Берлиоз, под трамвай? — сказал Варенуха, держа у уха безнадежно гудящую трубку и поглядывая на прочитанную газету.

— А хорошо бы было…— чуть слышно сквозь зубы сказал Римский.

В этот самый момент дверь открылась, вошла женщина в форменной куртке, в фуражке, в черной юбке и тапочках. Из маленькой сумки на поясе женщина вынула беленький квадратик и тетрадь и сказала:

— Где тут Кабаре? Сверхмолния вам. Распишитесь.

Варенуха черкнул какую-то закорючку в тетради у женщины и, лишь только дверь за той захлопнулась, вскрыл квадратик.

Прочитав написанное, он воскликнул: «Что за черт?!» — и передал телеграмму Римскому.

В телеграмме было напечатано следующее:

«Владикавказа. Москву. Кабаре. Сегодня двенадцать дня угрозыск явился блондин ночной сорочке брюках без сапог психически расстроенный назвался Лиходеев директор Кабаре Молнируйте Владикавказ розыск где Лиходеев».

— Здравствуйте, я ваша тетя! — воскликнул Римский и добавил: — Еще сюрприз!

— Лжедимитрий,— сказал Варенуха и, взяв трубку телефона, сказал в нее так: — Телеграф? Сверхмолния. Владикавказ. Угрозыск. Лиходеев Москве. Финдиректор Римский.

Независимо от сообщения о владикавказском самозванце Варенуха принялся по телефону разыскивать Степу где попало и, конечно, нигде его не нашел.

Как раз тогда, когда Варенуха, держась за трубку, думал, куда бы еще позвонить, вошла та самая женщина, что принесла первую молнию, и вручила Варенухе новый квадратик.

Варенуха торопливо вскрыл его, прочитал и свистнул.

— Что еще? — спросил, нервно дернувшись, Римский.

Варенуха молча подал ему телеграмму, и Римский прочитал в ней:

«Умоляю верить брошен Владикавказ силой гипноза Воланда Молнируйте подтверждение моей личности Лиходеев».

Римский и Варенуха, касаясь друг друга головами, молча перечитывали телеграмму, а перечитав, молча же уставились друг на друга.

— Граждане! — вдруг рассердилась женщина.— Расписывайтесь, а потом будете молчать. Я ведь молнии разношу.