Я, Клавдий - Роберт Грэйвс

- Будьте так добры, передайте сенаторам, что я свидетельствую им свое почтение, и сообщите, что в данный момент я не могу воспользоваться их милостивым приглашением. Я получил другое... еще раньше. Сержанты, капралы и солдаты императорской гвардии несут меня к себе в лагерь, где мне будет оказано всяческое гостеприимство. Я могу поплатиться жизнью, если оскорблю этих преданных воинов.

И мы снова пустились в путь.

- Ну и шутник наш новый император! - хохотали гвардейцы. В лагере нас встретили с еще большим энтузиазмом. Гвардейская дивизия состояла из двенадцати тысяч пехотинцев и приданной им конницы. Здесь уже не только сержанты и капралы, но и капитаны с полковниками провозгласили меня императором. Я поблагодарил их за благосклонность ко мне, однако попытался по мере сил их расхолодить. Я сказал, что не могу согласиться стать императором, пока меня не избрал на императорский пост сенат, облеченный на то полномочием. Я был препровожден в штаб-квартиру, где со мной обращались с непривычной для меня почтительностью, но где я фактически был узником.

Что касается заговорщиков, то, убедившись, что Калигула мертв, и убежав от преследовавших их германцев, а также носильщиков императора и придворной охраны, которые тоже кинулись за убийцами, призывая к отмщению, они поспешили скрыться в доме Виниция, возле рыночной площади. Здесь их ожидали командиры трех городских полков - единственные соединения регулярной армии, расположенные в самом Риме, кроме дворцовых караульных гвардейцев и городских стражников. Эти полковники не принимали активного участия в заговоре, но обещали предоставить свои полки сенату, как только Калигула будет убит и восстановлена республика. Кассий настаивал на том, чтобы кто-нибудь пошел и убил меня и Цезонию - при нашем тесном родстве с Калигулой нас просто нельзя было оставить в живых. Сделать это вызвался полковник по имени Луп, шурин командующего гвардией. Он поспешил во дворец и, пройдя с мечом в руке через множество пустых комнат, вошел наконец в императорскую спальню, где, окровавленное, ужасное, лежало тело Калигулы в том виде, в каком его оставил Ирод. Но теперь на кровати сидела Цезония, положив его голову себе на колени, а к ее ногам прильнула Друзилла, единственный ребенок Калигулы. Войдя, Луп услышал, как Цезония причитает:

- О супруг мой, почему не послушал ты моего совета?

Увидев меч в руках Лупа, она встревоженно взглянула ему в лицо и, поняв, что ее участь решена, вытянула шею.

- Сделай чисто свою работу,- сказала она.- Не так, как другие убийцы, которые изгадили все дело.

Цезония была не из трусливых. Луп нанес ей удар, и ее голова упала на пол. Друзилла кинулась на него, царапаясь и кусаясь. Луп ухватил ее за ноги, размахнулся и вышиб ей мозги, ударив головой о мраморную колонну. Конечно, слышать об убийстве ребенка всегда неприятно, но поверьте мне, если бы вы знали эту любимицу отца, крошку Друзиллу, вы бы с удовольствием сделали то же, что Луп.

С тех пор было много споров насчет значения слов, обращенных Цезонией к трупу, и действительно, толковать их можно по-разному. Одни считают, что речь шла о совете убить Кассия, о чьих намерениях она подозревала, прежде чем он успеет их осуществить. Так объясняли ее слова те, кто винят Цезонию в безумии Калигулы, она, мол, довела его до умопомрачения, давая ему приворотное зелье, которое полностью привязало его к ней. Другие думают, и должен сказать, я с ними согласен, что Цезония имела в виду свой совет мужу смягчить, как он называл это, "непреклонную твердость" и вести себя более разумно и гуманно.

Затем, чтобы выполнить до конца свою задачу, Луп принялся разыскивать меня. Но к этому времени уже послышались крики: "Да здравствует император Клавдий!" Он остановился в дверях зала, где собрались на совет гвардейцы и, когда увидел, насколько я стал популярен, испугался и потихоньку оттуда улизнул.

На рыночной площади возбужденные толпы горожан не могли решить, что делать,- то ли орать до хрипоты "ура!" в честь убийц, то ли вопить во все горло, требуя их крови. Прошел слух, что Калигула вовсе не убит, что все это - хитроумный розыгрыш, организованный им самим, и он только ждет, когда люди выразят радость по поводу его смерти, чтобы начать массовую резню. Это он и имел в виду, когда обещал показать вечером новую пьесу под названием "Смерть, разрушение и тайны преисподней". Осторожность восторжествовала, и толпа только начала было кричать, чтобы выразить свою верность: "Найдем убийц!", "Отомстим за смерть нашего славного императора!", как на ростральную трибуну взошел Азиатик, человек с внушительной внешностью, пользовавшийся полным доверием Калигулы.

- Вы ищете убийц? - воскликнул он.- Я тоже. Я хочу поздравить их. Я об одном только жалею - что не я нанес удар. Калигула был низкий человек, и, убив его, они поступили благородно. Римляне, не будьте идиотами! Вы все ненавидели Калигулу и теперь, когда он мертв, можете спокойно вздохнуть. Расходитесь по домам и отпразднуйте его смерть песнями и вином.

Неподалеку стояли подтянутые сюда три или четыре роты из городских полков, и Азиатик сказал им:

- Солдаты, мы рассчитываем на то, что вы будете поддерживать порядок. Верховная власть в Риме снова в руках сената. Мы снова республика. Подчиняйтесь приказам сената, и, даю вам слово, к тому времени, когда все войдет в свою колею, каждый из вас станет значительно богаче. Следите, чтобы не было ни грабежей, ни уличных беспорядков. Любое посягательство на жизнь или имущество граждан будет караться смертью.

Горожане тут же переменили тон и принялись приветствовать убийц, сенат и самого Азиатика.

Те из заговорщиков, кто были сенаторами, стали уходить из дома Виниция в здание сената на срочно созванное консулами совещание, и тут с Палатинского холма сбежал Луп с известием, что гвардейцы провозгласили меня императором и теперь поспешно увозят в свой лагерь. Было решено послать мне угрожающее письмо с защитниками народа; их посадили на кавалерийских лошадей и велели обязательно меня перехватить. Они должны были передать письмо, умолчав о том, что оно послано сенатом не в полном составе; я уже рассказывал вам, как, когда дошло до дела, угроза потеряла почти всю свою силу. Другие заговорщики, гвардейские офицеры во главе с Кассием, захватили крепость на Капитолийском холме при помощи солдат одного из городских батальонов.

Хотел бы я быть очевидцем этого исторического совещания сената, куда собрались не только все сенаторы, но и многие всадники, и прочие люди, которым там было совсем не место. Как только стало известно об успешном захвате крепости, все покинули здание сената и перешли в храм Юпитера, который был поблизости, считая, что там безопаснее. Но сами перед собой они оправдывались тем, что официально сенатское здание называлось "Дом Юлия" и свободным людям не пристало собираться в месте, посвященном династии, от тирании которой они наконец счастливо избавились. Удобно устроившись на скамьях храма, все одновременно заговорили. Многие сенаторы кричали, что самую память о цезарях надо стереть с лица земли, статуи их разбить, храмы разрушить. Но тут поднялись консулы и призвали присутствующих к порядку.

- Не все сразу, сиятельные отцы,- говорили они,- не все сразу.

Консулы предложили произнести речь сенатору по имени Сентий - у него всегда была речь наготове, и говорил он громко и убедительно. Они надеялись, что, если кто-нибудь начнет говорить по принятой форме, сенаторы перестанут во все горло обмениваться с соседями поздравлениями и возражениями и можно будет спокойно приступить к делу.

Сентий:

- Отцы сенаторы,- начал он,- я не верю сам себе! Осознаете ли вы, что мы наконец свободны, что мы не рабы и не подвластны более безумству тирана? О, я верю: ваши сердца бьются так же сильно, с такой же гордостью, как и мое, хотя кто отважится предсказать, сколько времени продлится это блаженство. Так или иначе, будем радоваться, будем счастливы, пока это возможно. Прошло почти сто лет с тех пор, как в этом славном, древнем городе граждане провозглашали: "Мы свободны". Ни вы, ни я не можем припомнить, с каким чувством в те времена произносились эти дивные слова, но сейчас, в эту минуту, у меня удивительно легко на душе. Сколь блаженны дряхлые старики, которые, прожив долгую жизнь в ярме, могут испустить последний вздох с этим сладостным возгласом на устах: "Мы свободны!" Сколь поучительно для людей молодых, коим свобода была пустой звук, слышать всеобщий крик: "Мы свободны!", понимая, что это значит.

Но, сиятельные отцы, мы не должны забывать, что сохранить свободу может лишь добродетель. Зло тирании в том, что она стоит на пути добродетели. Тирания учит нас лести и малодушию. При тиране мы лишь соломинки, несомые ветром его прихотей и капризов. Первым тираном в Риме был Юлий Цезарь. С тех пор мы претерпели множество различных несчастий. Ибо после Юлия каждый следующий император, который нами правил, был хуже предыдущего. Все они назначали своим преемником человека еще более мерзкого. Эти императоры ненавидели добродетель лютой ненавистью. Худшим из них был Гай Калигула, враг людей и богов - да претерпит жестокие муки его дух! Стоило тирану причинить человеку зло, как он начинал подозревать этого человека в том, что тот затаил на него обиду, даже если он никак этого не проявлял. Против него фабриковали уголовное дело, присуждали его к смертной казни и тут же приводили приговор в исполнение. Так произошло с моим шурином, очень достойным, честным всадником. Но теперь, повторяю, мы свободны. Теперь мы отвечаем только друг перед другом. Отныне здесь снова будет звучать свободная речь, будут приниматься свободные решения. Мы должны сознаться, что были трусами, что жили, как рабы, что мы слышали о невыносимых бедствиях, поражавших наших соседей, но до тех пор, пока это не касалось нас самих, мы не размыкали уст. Отцы сенаторы, давайте постановим воздать величайшие почести тираноубийцам, особенно Кассию Херее, который был инициатором всего этого героического деяния. Имя его должно быть покрытым большей славой, чем имя Брута, убившего Юлия Цезаря, или тезки Кассия, бывшего рядом с Брутом и тоже нанесшего удар: ведь Брут и Кассий своим поступком ввергли страну в гражданскую войну, которая привела ее к глубочайшему упадку и бедствиям. А деяние Кассия Хереи не может к этому привести. Как истинный римлянин, он предоставил себя в распоряжение сената и вручил нам в дар драгоценную свободу, которой мы так долго, увы, очень долго, были лишены!