Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Александр Алексеевич Другов

Вздохнув, Янус произнес:

— Именно поэтому убирать Соловьева нельзя, иначе станет ясно, что его использовали вслепую и помимо него есть кто-то другой. Лучшее, что можно сделать — это вовлечь его в какую-нибудь историю. Пусть его заберут в полицию. Придумайте сами. Я начинаю уставать от всего этого.

Янус отвернулся к окну. Ван Айхен внимательно посмотрел на него, повернувшись, подозвал официанта и заказал два бокала красного вина. Янус жестом отказался от предложения, и его собеседник так же жестом изменил заказ. Подняв бокал и пригубив, Ван Айхен осторожно спросил:

— Есть еще проблемы?

Глядя, как играет вино в бокале Ван Айхена, Янус неохотно произнес:

— Да, есть и еще одно. У нас в группе, мне кажется, что-то происходит.

— Что-нибудь серьезное?

Янус задумчиво поболтал остатками кофе в чашке и неторопливо ответил:

— В таких случаях серьезное появляется только перед самым концом. Нет, изменилась атмосфера. Едва заметно, но изменилась. Как будто каждый задумался о том, что на самом деле виноват не Соловьев, а один из нас.

* * *

Вечером я должен заехать за Джой на Хроте Марктстраат. Но до этого происходит мимолетный разговор, который неожиданно дает мне новую пищу для размышлений на тему о том, что на самом деле представляет наш институт. Уже подойдя к самой двери, вижу в холле небольшую толпу. Посреди нее за небольшим столиком сидит Азат и что-то увлеченно втолковывает нескольким собравшимся. Среди слушателей трое новичков из Африки, две индианки и пара европейцев. Эти люди не знают Азата, не понимают, что он ничего хорошего сказать не может, только проблемы создаст. Кстати, он оказался хитрее, чем кажется на первый взгляд: уселся у входа, так что миновать его почти невозможно. Не успеваю незаметно пробраться к двери, как раздается невнятный, но довольно громкий и непочтительный возглас «Эй!». Окружение расступается, и становится полностью виден Азат: он тянет ко мне тощие лапы, в одной из которых зажаты изрядно мятые листки бумаги.

— Алекс, давай скорее, наши уже почти все подписали.

Все поворачиваются в мою сторону, так что просто плюнуть на приглашение юного приятеля и уйти представляется невозможным. Тем более что, по его словам, «наши уже почти все подписали». Подойдя, беру в руки и рассматриваю листки. На первом из них напечатан текст, на втором — куча подписей на разных языках.

— Давай скорее, не тяни.

— Да подожди ты. Что значит «давай скорее» и что это такое?

— Это петиция. Почему ты так брезгливо смотришь, это она просто смялась. Голландское правительство запретило въезд в страну двум активистам палестинского освободительного движения, которых пригласил наш институт. Мы протестуем против этого.

Азат от нетерпения шумно сопит носом. Он явно не одобряет моей разборчивости.

— Протестуете, понятно. Святое дело. Перестань сопеть, адвокат не должен свистеть носом. Что здесь еще написано? Ага, сегодня еще и митинг по этому поводу? Ясно, давай ручку.

Не ожидавший быстрого успеха Азат светится от радости, пока я старательно вывожу свою подпись в самом низу листка. Бросившему на стол ручку, возвращаюсь к своему номеру. Постояв у двери и убедившись, что все зрители нашего скромного представления разошлись, быстро иду к выходу. Азат трепетно складывает свои замусоленные странички.

Быстро подойдя и выхватив петицию, складываю ее еще два раза и щелкаю несмышленого соседа тугим бумажным квадратиком по носу.

— За что?

— За каким дьяволом ты в это ввязался?

Азат возмущенно надувается:

— Ты что, против свободы передвижения?

— Я за свободу передвижения. Но полагаю, что голландцы могут сами определить, кого им пускать в страну, а кого нет. И не наше дело учить их. А ты просто ненормальный.

Азат любознательно вытягивает шею:

— Почему?

— Потому. Ты ведь в ноябре опять собираешься приехать сюда на семинар по экологии? Вот и плюнь на свой семинар. Никто сюда тебя больше не пустит.

— Почему?

— Вот заладил! Да потому что голландцы любят демократию. Но еще больше они любят тех, кто не лезет в их дела. А едва достигшие половой зрелости пакистанские адвокаты, подписывающие петиции протеста, у них вызывают раздражение, понял?

Азат снисходительно усмехается.

— Никто не узнает.

— Боже, тебе сколько лет?

Азат поднимает глаза и задумывается.

— Двадцать два…

У меня от злости начинает садиться голос.

— Черт тебя побери, это вопрос риторический, на него можно было и не отвечать. В твоем возрасте надо бы знать, что спецслужбы следят за подобными мероприятиями и принимают меры против наиболее активных организаторов. Тем более иностранцев. Вот вернешься к себе в Пакистан, там и борись за свободный въезд и выезд.

— К нам палестинцы не ездят.

— Правильно делают. Я бы тоже на их месте предпочел Европу. Не обижайся, просто сюда ближе ехать.

Я уже готов прекратить этот пустой и раздражающий меня разговор, но тут в голову приходит неожиданная мысль.

— А ну-ка, покажи мне еще раз свою бумажку. Интересно, здесь еще призывают к поддержке парламентом законопроекта об упрощении процедуры въезда в Голландию слушателей учебных заведений. Голосование через три дня. Интересно. Очень интересно. Так кто именно тебе это дал?

— Слушатели-арабы.

— Арабы, говоришь? Смотри-ка, они хорошо осведомлены о повестке дня парламента. Сдается, их кто-то надоумил составить эту петицию. И смотри, главное в чем — митинг в поддержку палестинцев состоится только сегодня вечером, а наши подписи уже стоят. Если там что-нибудь случится, мы автоматически становимся соучастниками. Нас вышибут отсюда в двадцать четы ре часа.

Азат делает неожиданно-быстрое и ловкое движение в попытке вернуть петицию, но промахивается.

— Отдай!

— Иди-иди. Потом еще будешь меня благодарить.

Быстро разорвав петицию в клочья и предусмотрительно сунув обрывки в карман, пытаюсь бежать дальше, но Азат виснет у меня на рукаве и жалостливо бормочет:

— А что я скажу арабам?

— Что ты по недомыслию полез за подписью в поддержку палестинцев к Соломону. Тот, кто тебя мало-мальски знает, в твое скудоумие поверит легко. Далее скажешь, что у Соломона случился приступ ярости, он вырвал у тебя листок и разодрал в мелкие клочья. Чтобы их разжалобить, добавь какую-нибудь яркую деталь. Можешь сказать, что он заставил тебя эти клочья съесть. Вот он, кстати, идет. Соломон, можно тебя на минуту?

Соломон приехал из Эфиопии, он выше меня на две головы. Если он положит руку на голову Азату, то ладонь покроет пространство от нижней части затылка до кончика носа и пакистанец начнет от страха садиться на пол. Так однажды и произошло после необдуманного заявления Азага