Чисто семейное дело - Юлия Федотова

— Тавлеи. Это такая игра, вроде сехальских шашек. Требует математического склада ума. Терпеть не могу! Кормчий Рольф лично пытался меня обучать, даже бил, но я всякий раз сбегал. Так и не выучился.

— А как же стихосложение? — возмутилась сильфида. — Не станешь же ты утверждать, будто обладаешь поэтическим даром?!

— Во всяком случае нас ему худо-бедно обучали в университете, — резонно возразил сын ярла. — Другим и этого не дано было. И потом, сложил же я стих про абсолютную идею? И про комара, правда, не до конца… Видимо, для фьордов этого достаточно…

Тут Энка хотела сказать еще что-то, судя по выражению лица, ядовитое, но не успела. Рагнар шумно свалился с лавки. Меридит, ненавидевшая пьяных до бешенства, тут же вознамерилась если не убить его, то покалечить, пришлось спасать ситуацию. До главного разговор так и не дошел.

Из дневника Хельги Ингрема

Однако недолго проходил я в счастливых обладателях двух отцов сразу, Судьба поспешила ликвидировать излишек. Вот когда начинаешь в полной мере постигать смысл известного принципа: ежели в одном месте что прибавится, в другом непременно убавится. Любопытно, в каких неожиданных ситуациях он порой реализуется!

А мне впредь нужно научиться спокойнее воспринимать семейные неурядицы, не допускать нездоровых реакций. Отцы — это неизбежное зло, назначенное нам природой. Именно так к ним и надо относиться, а не психовать на манер девы корриган. Помер и помер, явился и явился — наплевать и забыть. Есть проблемы поважнее.

Я понятия не имею, как должен поступить! Идти во фьорды или не идти, связываться с Улафом или не связываться? Отцовское наследство вкупе с властью нужны мне лично, как крысы в амбаре. Но почему-то лестно, когда тебя считают меньшим из зол, когда те, кто презирал и ненавидел тебя, готовы по доброй воле служить тебе. Глупость, конечно… И еще мама. Жена ярла. Неужели она решилась признаться посторонним, что предпочтет меня родному сыну? С ума сойти можно! Представляю, как братец Улаф всех достал! Ужасно хочется сделать ему гадость.

Но не стоит обольщаться. Единственный способ взять власть в Рун-Фьорде — убить Улафа. Уверен, и кормчий Рольф, и другие люди это понимают. Но понимает ли жена ярла? И что скажет она, если я прикончу рожденного ею человека? Родная кровь есть родная кровь, с этим ничего не поделаешь… С другой стороны, насколько я знаю мать, для нее, как для хозяйки Рун-Фьорда, очень важно, чтобы у власти остался именно наш род, ради этого она готова пойти на многое… Какая-то грязная история получается. Неприятно думать. И братоубийство до добра не доводит. У меня давно уже своя жизнь, своя судьба и другие родные, те, кто мне по-настоящему дорог… Допустим, отвоевал я Рун-Фьорд, стал ярлом — а дальше? Осесть в «отчем доме», завести жену с детьми и промышлять морскими набегами в лучших традициях рода? Идиотизм! Зачем мне чужие и чуждые заботы?..

Философское отступление, специально для профессора Донавана. Замечаю я вот что: чем цивилизованнее, образованнее и культурнее становится существо, тем сложнее ему жить на этом свете. Раньше все было просто: убей ты, пока не убили тебя, кто силен, тот и прав. Теперь все иначе. Теперь у меня сомнения, колебания и прочие побочные эффекты духовного прогресса. Порой мне начинает казаться, что я перестаю быть настоящим воином…

Должен сказать, за последние дни на меня свалилось слишком много проблем, как морально-этического, так и прикладного свойства. Впрочем, все они будут актуальны лишь в том случае, если мы сможем спасти Мир. Может, плюнуть, и не спасать?

Пожалуй, надо просто не думать об этом больше, и будь что будет…

…Хельги врал, врал безбожно, прежде всего самому себе. Старательно делал вид, что вопросы семейные его совершенно не волнуют, и на отцов — живого и покойного — ему наплевать с высокой башни, равно как и на Рун-Фьорд: станет ярлом братец Улаф или кто другой — дескать, какая разница, наплевать и забыть, а его задача — спасать Мир, не распыляясь на разные мелочи.

Примерно такой ответ получила Энка, когда снова полезла с вопросами, теперь уже прямыми: собирается он в Рун-Фьорд или нет?

Что за глупость?! Какого демона тратить на это время?! Зачем ворошить давно забытое прошлое теперь, когда у него совсем другая жизнь, совершенно иные приоритеты?! Пусть люди фьорда сами утрясают свои проблемы. Его, урожденного сприггана, ненавистного подменного сына, они вовсе не касаются…

Так он врал, а у самого в ушах как наяву звучали слова незнакомого фьординга: «…И мать ваша из двоих сыновей своих поддержит подменного…»

…Дети человечьи устроены так, что первые годы жизни начисто уходят из их памяти. Спригганы — другие. Они помнят все, едва ли не с момента рождения. И уж точно — со дня подмены. Помнил и Хельги.

Она не любила его — не могла простить утраты того, другого. Но иногда брала на руки — и ему становилось тепло, мягко и спокойно. Она кормила его своим молоком — он ел, орал и кусался, потому что вкус был мучительно гадким, но голод заставлял пересиливать отвращение. Если никто не видел, она плакала в эти минуты, гладила его по спине и называла «бедным маленьким чудовищем», и от прикосновений ее, от знакомых звуков голоса делалось легче…

«Не бей его, — говорила она мужу, бесстрашно останавливала тяжелую руку, — не смей! Разве тебе неизвестно: сколько раз ударишь подменыша — столько и будет бито твое родное дитя!» Так говорила она, но Хельги верил: это только слова, и защищает она не пропавшего годы назад родного сына, а выросшее у нее на руках чудовище.

Когда он сказал свое первое слово, она в ужасе ударила его по губам, потом принялась трясти за плечи, хлестать наотмашь: «Не смей! Не смей так меня называть!» А он только громче орал: «Мама!», потому что по-другому не умел. Но ей казалось — назло. Она почти убила его в тот раз. Спас, как ни странно, ярл. Выхватил ребенка из рук обезумевшей жены и отшвырнул в угол. И все те дни, что он провел между жизнью и смертью, она не отходила от него ни на шаг, не сомкнула глаз ни на минуту…

А потом мучила, мучила безжалостно рассказами о брате Улафе. Каким бы он рос замечательным, смелым, сильным и умным, каким великим воином должен был бы стать, если бы не злая судьба… Из всех мальчишек фьорда… да что там фьорда! — из всех детей Севера Хельги был самым метким стрелком, самым лучшим пловцом, самым выносливым гребцом. И не в природе нечеловечьей дело было, а в стремлении доказать. Из всех состязаний он проиграл только два, и то только потому, что накануне, по стечению обстоятельств, папаша избивал его так, что больно было шевелиться. С девяти лет он шел в бой наравне со взрослыми — и те признавали это. Он был первым всегда и во всем, за одним исключением: сколько бы ни старался, не мог превзойти братца Улафа — того, каким тот должен был бы стать…