Фавориты Фортуны - Колин Маккалоу

А он, настолько пьяный, что соображал лишь наполовину, хихикал, скулил и улюлюкал.

Гулянье длилось до следующего рыночного дня. Оно запомнилось огромным количеством съеденного и выпитого, а также многочисленными гостями, которые хлынули со всех соседних вилл и деревень. Их хозяин, веселясь и предаваясь пьянству, сердечно принимал всех и демонстрировал такие сексуальные выверты, о которых большинство и не слышали.

Валерия во всем этом участия не принимала. Она лишь посмотрела на своего прибывшего супруга и скрылась на своей половине. Там она заперлась и залилась слезами. Метробий уговорил ее открыть дверь.

— Так невыносимо будет не всегда, госпожа. Он слишком долго мечтал об этом. Дай ему волю. Через несколько дней он поплатится за это. Ему станет плохо. После этого он уже не будет расположен вести такую жизнь.

— Ты его любовник, — сказала Валерия Мессала, не чувствуя ничего, кроме отчаянного смятения.

— Я был его любовником еще до того, как ты увидела солнечный свет, — мягко отозвался Метробий. — Я принадлежу ему. Всегда принадлежал. Но и ты — ты тоже принадлежишь ему.

— Любовь между мужчинами омерзительна!

— Ерунда. Просто так говорят твой отец, твой брат и все твои кузены. Но откуда ты можешь знать? Что ты видела в жизни, Валерия Мессала, кроме унылого бытия римской матроны, в одиночестве, в изоляции? Мое присутствие означает, что ты ему не нужна. Однако не больше, чем твое присутствие может значить, что я ему не нужен. Если ты хочешь остаться, ты должна будешь принять тот факт, что в жизни Суллы были и остаются разные виды любви.

— У меня и выбора-то нет, — молвила она, обращаясь скорее к самой себе. — Или я возвращаюсь в дом брата, или научусь жить среди этого буйного сборища.

— Да, это так, — кивнул Метробий.

Он улыбнулся ей с пониманием и большой теплотой. Потом потянулся, чтобы приласкать Валерию и погладить ее шею, которая, как ему казалось, устала гордо держать голову патрицианки.

— Ты слишком хорош для него, — заметила Валерия Мессала, сама удивляясь своим словам.

— Всем, что я есть, я обязан ему, — серьезно ответил Метробий. — Если бы не он, я был бы лишь самым заурядным актером.

— Ну что ж, кажется, другого выхода нет. Остается присоединиться к этому цирку! Хотя, если ты не возражаешь, не в самый его разгар. У меня нет ни сил, ни опыта для участия в такой попойке. Когда ты посчитаешь, что я нужна ему, позови.

На этом их беседа закончилась. Как и предсказывал Метробий, на восьмой день после начала кутежа скрытые болезни заявили о себе и бражников разогнали по домам. Сорекс и Росций прокрались в свои комнаты и спрятались там, пока Валерия, Метробий и Луций Тукций занимались ликвидацией разрушений, вызванных разгулом Суллы. Иногда бывший диктатор чувствовал благодарность к ним, но временами ему было очень трудно помочь.

Обретя в конце концов некое спокойствие и подобие здоровья, Сулла всерьез занялся своими мемуарами. Это будет победная песнь Риму и его гражданам — таким, как Катул Цезарь и сам Сулла. Так Сулла объяснил цель своего труда Валерии и Метробию, умолчав о том, что его мемуары должны были стать метафорическим убийством Гая Мария, Цинны, Карбона и их последователей.

К концу старого года, когда заканчивалось консульство Ватии и Аппия Клавдия, правление Суллы в Мизенах обрело некий порядок, определенную цикличность в соответствии с настроением хозяина. Некоторое время он посвящал написанию мемуаров, радостно хихикая всякий раз, когда из-под его стилоса выходила особенно удачная саркастическая фраза в адрес Гая Мария. Вспоминая войну с Югуртой, он испытывал безумное удовольствие при мысли о том, что теперь, своими словами, он утверждал: Рим обязан победой в той войне ему, Сулле, потому что это он, Сулла, лично захватил Югурту, а Гай Марий намеренно утаил сей факт. Потом Сулла откладывал дощечки и стилос и организовывал оргию, ставил в своем домашнем театре комедии и пантомимы или устраивал грандиозное пиршество, длившееся до следующего рыночного дня. Он придумывал все новые и новые развлечения. Фантазия его была неистощима: шуточные охоты с голыми юношами-охотниками и девушками-добычей; соревнования — кто покажет самую эксцентричную позу полового акта или придумает шараду, в которой участники изображают все, что угодно, с помощью костюма или украшения. Он устраивал нудистские вечеринки при луне, дневные пирушки возле беломраморного бассейна, где гости с восхищением наблюдали за резвящимися в воде обнаженными юношами и девушками. Казалось, выдумкам Суллы не будет конца, как не было конца его жажде сексуальных новшеств. Но в его фантазиях не было жестокости, а к сексуальным играм не привлекали животных. И если он замечал в ком-либо склонность к этому, такого гостя немедленно выпроваживали вон.

Сомнений не было: физическое состояние Суллы ухудшалось. После Нового года его сексуальная удаль значительно ослабла. К концу февраля уже ничто не могло возбудить его. И когда это случилось, его настроение и характер резко испортились.

Только один из его высокорожденных римских друзей составил компанию Сулле — Лукулл. В квинктилии он находился в Африке со своим братом, лично наблюдая за поимкой животных для Игр, которые должны были состояться в начале сентября. Когда Лукулл в середине секстилия возвратился в Рим, город был охвачен волнением, постоянно подпитываемым сообщениями о последних сумасбродствах на вилле в Мизенах. Ему рассказали о скандальном поведении Суллы.

— Все вы, кто судите его, посмотрите сначала на себя, — высокомерно отреагировал Лукулл. — Он имеет право поступать так, как считает нужным.

Но лишь спустя несколько дней после окончания ludi Romani в сентябре Лукулл смог выбрать время посетить Суллу, которого застал в один из периодов затишья, за работой над мемуарами. Сулла искренне веселился над тем, что проделывал с репутацией и подвигами Гая Мария.

— Ты единственный, Лукулл, — сказал Сулла, и отблеск прежнего Суллы мелькнул в его измученных болью глазах.

— Никто не вправе критиковать тебя! — воскликнул Лукулл. — Ты отдал Риму все.

— Да. Это правда. И я не отрицаю, что было тяжело. Но, дорогой мой мальчик, если бы я не отказывал себе все эти годы, я и наполовину не радовался бы нынешним излишествам.

— Я могу понять, в чем привлекательность этого, — сказал Лукулл, следя взглядом за изящной девочкой, только-только распускающимся бутончиком, которая нагая танцевала в солнечных лучах для Суллы за окном его кабинета.

— Ведь тебе нравятся молоденькие, да? — хихикнул Сулла, наклонился, взял Лукулла за руку. — Подожди, досмотри ее танец до конца. А потом можешь с ней погулять.

— Что ты сделал с их мамашами?

— Ничего. Я просто их купил у мамаш.

Лукулл остался. С тех пор он часто навещал Суллу. Но в марте, когда страсти совсем оставили Суллу, с ним стало очень трудно управляться, даже Метробию и Валерии, которые научились действовать сообща.

Валерия даже не поняла, как это получилось, но она оказалась беременной. Она надеялась, что ребенок от Суллы, но не могла сообщить об этом супругу и с ужасом думала о том дне, когда ее положение уже нельзя будет скрыть. Это случилось в конце года, когда Лукулл принес несколько странных грибов, привезенных им из Африки, и узкий круг друзей, включая Валерию, съели их. Как какой-то кошмарный сон, она смутно помнила, что все присутствующие мужчины по очереди, от Суллы до Сорекса, брали ее, и даже Метробий принял в этом участие. Это был единственный случай, который мог стать причиной беременности. И с тех пор как она осознала этот ужасающий результат, страх не покидал ее.

Вспышки раздражения Суллы были кошмаром для всех. Он часами кричал, злился на всех, его приходилось удерживать, чтобы он не убил всех, кто встречался на его пути, от детей, бывших игрушками для его друзей, до старых прачек и уборщиц. Поскольку Сулла всегда находился в компании своих сторонников, те, кто удерживал его, очень хорошо понимали, что подвергают себя опасности.

— Ему нельзя разрешать убивать людей! — кричал Метробий.

— О, если бы он примирился с тем, что с ним происходит! — плача, жаловалась Валерия.

— Тебе сейчас самой плохо, госпожа.

Неосмотрительно было с его стороны произносить это таким добрым голосом. Тотчас последовала история беременности. Метробий тоже помнил случай с грибами.

— Кто знает? — смеясь, сказал Метробий. — Я еще могу зачать ребенка! Мой шанс — один из четырех.

— Из пяти.

— Из четырех, Валерия. Ребенок не может быть от Суллы.

— Он меня убьет!

— Оставь все, как есть, и ничего не говори Сулле, — твердо сказал Метробий. — Будущее неизвестно.

Вскоре после этого печень Суллы так разболелась, что не давала ему покоя. День и ночь бродил он по длинному атрию. Он не мог ни сесть, ни лечь, чтобы отдохнуть. Его единственным утешением было полежать в беломраморной ванне. Он лежал там, пока не начинался новый приступ, и тогда он опять ходил, ходил, ходил по атрию. Он стонал и скулил, подбегая к стене, и его нужно было хватать, чтобы он не бился головой о стену, — такой невыносимой была пытка.