Екатерина Великая - Вирджиния Роундинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После крещения Александра перевели в собственную комнату, где он спал в железной кроватке на матрасике, покрытом звериной шкурой, с подушечкой и под легким одеялом из гагачьего пуха. Делался акцент на свежем воздухе; никогда не допускалась температура выше 14–15 градусов[46]; можно было зажигать не более двух свечей одновременно. Кроватка ребенка была ограждена решеткой высотой в локоть, чтобы вокруг него не толпились люди. Каждое утро (хотя стояла середина зимы) открывались окна, чтобы проветрить комнату. Александра при этом выносили и приносили обратно, когда комната прогревалась. Каждый день его купали в лохани. Единственной уступкой статусу новорожденного было то, что первые несколько недель воду позволялось делать теплой. (Позднее она стала холодной, набранной с вечера и оставленной в его комнате на ночь.)
Еще одним новшеством, вошедшим в жизнь Екатерины этого периода, стал прорыв в области оценки музыки. Композитор Паизиелло хорошо изучил своего патрона и ее вкусы и решил не писать ничего слишком сложного для восприятия. Музыкальные комедии, которые он сочинял в это время, сочетали мягкую социальную сатиру с живыми, легко запоминающимися мелодиями. Получалось именно то, что нравилось императрице, чье чувство юмора было не более утонченным, чем ее восприятие музыки (она могла иногда быть недалекой, вообще не воспринимая тонкой шутки). До прибытия Паизиелло единственным композитором, чью музыку оказалась способна воспринять Екатерина, был Галуппи — также имевший дар сочинять то, что можно назвать «барокко легкого восприятия», — и Екатерина в некотором даже недоумении написала Гримму о способности Паизиелло увлечь ее:
«А вы знаете, что опера Паизиелло — чудесная штучка? Я забыла сказать вам об этом раньше. Я вся обратилась в слух на этой опере, несмотря на природное отсутствие чувствительности к музыке у моих барабанных перепонок. Я ставлю Пазиелло вровень с Галуппи. Этот недавно прибывший фигляр очень забавен. Даже мотивчики, которые он напевает, заставляют меня смеяться: Бог знает, как он это делает. Послушайте, вы, развитый человек, разъясните мне следующий вопрос: как получается, что музыка фигляра заставляет меня смеяться, в то время как музыка французских комических опер вызывает у меня — у той, которая не любит музыки и совсем ничего не понимает в музыке — раздражение и негодование?»{676}
В начале 1778 года Гримм послал Екатерине несколько новогодних подарков, в том числе аспарагус из Тура, леденцы, сделанные монашками в Мор-сюр-Луань, которые Екатерина неблагодарно скормила своей собаке Леди, и пару носков из заячьей шерсти — которые, по словам Екатерины, Григорий Орлов пожелал взять себе{677}. Новый год привел в Санкт-Петербург нового британского посла — Джеймса Харриса, который находился в Берлине во время визита великого князя. Дипломат привез с собой сестру и шестнадцатилетнюю жену.
«Хотя я и был готов встретить великолепие и шик двора, — сообщил Харрис вскоре после прибытия, — все-таки реальность во всем превосходит мои представления: роскошь дополняется наилучшим порядком и этикетом. Императрица прекрасно соединяет в себе талант ведения беседы самым приемлемым образом для тех, кому она оказывает честь, с сохранением чувства собственного достоинства. Ее характер сказывается на всей ее администрации; и хотя ей беспрекословно подчиняются, она все-таки ввела такие мягкие формы правления, с которыми до ее прихода эта страна была незнакома»{678}.
Как и все другие иностранные посланники, которые хотели успешно работать, Харрис знал, что ему нужно научиться ладить с Никитой Паниным, через которого шли все дела иностранцев. Он описал его как человека «добротного строения, большого тщеславия и избыточной праздности»{679}. Однако он считал его честным и неподкупным. Харрис также быстро оценил положение дел в отношении последнего фаворита Екатерины, сообщив герцогу Суффолку:
«Теперешний фаворит Зорич, похоже, вот-вот падет. Он получил и истратил огромное состояние; но похвально для поднявшегося до таких высот то, что он использовал свое влияние для добрых дел и платил за услуги тем, кого считал обойденным. Вероятно, Потемкину поручат присмотреть свеженького minion, и я уже слышал имя (хотя не могу никоим образом утверждать этого наверняка): якобы выбран некто Архаров, лейтенант полиции в Москве»{680}.
Говорили, что Зорич ожидает немедленной отставки, однако намерен «отрезать уши»{681} любому преемнику. Харрис сообщил также, что Григорий Орлов не отходит от молодой жены, которая «капризна, своевольна и очень молода»{682}(хотя он отмалчивается, когда при нем упоминают о возрасте его жены). После месяца пребывания в Санкт-Петербурге у британского посла сложилось мнение, что худшими врагами императрицы являются чужая лесть и собственные страсти — под которыми он подразумевал ее пристрастие к молодым мужчинам.
Каковы бы ни были претензии Семена Зорича в положении фаворита, центром жизни Екатерины оставался Потемкин — и в делах государственных, и в более недолговечных делах придворных. Во время празднований в честь рождения Александра Павловича Потемкин и Екатерина вместе разработали тщательно продуманный прием в ее апартаментах. Потемкин исполнял роль хозяина, изображая африканца по имени Франциск Азор. Тщательно отобранные гости (все высокопоставленные русские) сначала прослушали придворную оперу, а затем из помещения театра по винтовой лестнице прошествовали в комнату, где стояли три покрытых бархатом стола для игры в макао (карточная игра, похожая на баккара: ее цель — удержать на руках карты на девять очков). На каждом столе стояла маленькая коробочка с бриллиантами и позолоченными ложечками. Бриллиантами, которые Джеймс Харрис (ему вместе с другими иностранными сановниками позволили осмотреть место театрализованного приема после его завершения) оценил в пятьдесят рублей каждый, награждались игроки, набравшие девять очков. Игра длилась полтора часа, после
