Лев Толстой - Виктор Шкловский

Возьмем в качестве примера творчества пушкинское стихотворение «Осень». Стихотворение не кончено и содержит двенадцать строф.

Приведу десятую:

И забываю мир, и в сладкой тишинеЯ сладко усыплен моим воображеньем,И пробуждается поэзия во мнеДуша стесняется лирическим волненьем,Трепещет, и звучит, и ищет, как во сне,Излиться, наконец, свободным проявленьем —И тут ко мне идет незримый рой гостей,Знакомцы давние, плоды мечты моей

К творцу приходят давние знакомцы — не только воспоминания, но и «плоды мечты». Одиннадцатая строфа сравнивает будущее произведение с кораблем:

Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,Но чу! — матросы вдруг кидаются, ползутВверх, вниз — и паруса надулись, ветра полны;Громада двинулась и рассекает волны.

XIIПлывет. Куда ж нам плыть?..……………..

Двенадцатая строфа состоит из двух фраз неполного стиха.

Первая фраза перехватывает движение конца одиннадцатой строфы. Вся строка-строфа рассчитана на неожиданность отрыва, на поиск пути вдохновенья; отъезд описан, но дорога не найдена.

У Льва Николаевича тогда были не только разные замыслы — у него были разные направления замыслов, и в то же время замыслы эти сосуществуют, они не сменяют друг друга, а изменяют друг друга и находятся в одном потоке: писатель ищет систему выражения, новое художественное единство.

Лев Николаевич точно и строго отделяет искусство от науки. 21 февраля 1870 года в записной книжке он говорит:

«Разум выражает законы необходимости, т. е. самого себя. Сущность выразима только искусством, тоже сущностью. И потому не бывает разумного искусства».

Здесь не утверждается, что искусство бессмысленно, здесь утверждается, что сущность искусства своей структурой отражает сущность жизни. Впоследствии в письме к H. Н. Страхову, говоря об «Анне Карениной», Толстой будет сердито удивляться на критиков, которые «теперь уже понимают и в фельетоне могут выразить то, что я хочу сказать…».

«Анна Каренина» — сцепление картин и мыслей, и только этот лабиринт сцепления в искусстве выражает ту сущность жизни, которую хотел выразить художник.

Но понять сущность искусства можно из сущности жизни: тогда можно и определить направление корабля искусства.

У писателя пока ощущение полной свободы в выборе темы. «Куда ж нам плыть?» — осталось.

Сохранились свидетельства Софьи Андреевны, полные наивности, из тетради «Мои записи разные для справок». Тетрадка интересна тем, что здесь записывается «жизнь умственная» Льва Николаевича. Софья Андреевна пишет: «Теперь начать хорошо. «Война и мир» кончено, и ничего еще серьезно не предпринято».

Многое занимает Толстого после «Войны и мира». Постоянная работа пока — «Азбука». Собирался он писать исторический роман о времени Петра I.

Исторический роман как бы продолжает опыт «Войны и мира» — опыт огромный, создавший новую форму.

Казалось бы, что нужно найти новую историческую тему, чтобы приложить опыт, — так думает Толстой.

Но написание исторического романа не единственный поиск Толстого. Он хочет на фольклорных характерах написать роман из современной ему жизни.

Толстой читает русские сказки и былины для «Азбуки»; это наводит на мысль написать роман, взяв для романа характеры русских богатырей. «Особенно ему нравился Илья Муромец. Он хотел в своем романе описать его образованным и очень умным человеком, происхождением мужик и учившийся в университете».

В замысле сразу дано столкновение: характер взят эпический, обстановка задумана современная, происхождение героя крестьянское, а работа интеллигентская.

После этого Толстой пытается заняться драматургией, хвалит Шекспира, говорит, что у Гёте нет драматического таланта.

15 февраля записано, что Толстой начал читать Устрялова, книгу об истории Петра Великого: «Типы Петра Великого и Меншикова очень его интересуют. О Меншикове он говорил, что чисто русский и сильный характер, только и мог быть такой из мужиков».

Илья Муромец оставлен: Меншикова в былинах мог напомнить только Алеша Попович. Но противоречия мужика, который входит в великую политическую жизнь, напоминая тему Ильи Муромца, получившего университетское образование, возвращают нас к законам противоречий, которыми часто пользовался Толстой в создании темы произведения.

Потом ненадолго появляется тема Мировича. Мирович — офицер, пытавшийся освободить Иоанна Антоновича. Младенцем назначенный Анной Иоанновной в свои наследники, Иоанн Антонович был объявлен императором и прожил всю жизнь в тюрьме. При попытке освободить его был убит.

24 февраля 1870 года Толстой после разговора с Фетом, который доказывал ему, что драматический род несвойствен Толстому, оставил мысль о драме. Дальше запись Софьи Андреевны теряет свою отчетливость: «Сейчас, утром, он написал своим частым почерком целый лист кругом. Действие начинается в монастыре, где большое стечение народа и лица, которые потом будут главными».

Похоже, что эта запись о сцене в Троицко-Сергиевском монастыре: Петр убежал из села Измайлова, боясь покушения на свою жизнь. Противопоставлены Петр и Софья, показаны бояре. Развернуто сравнение с большими весами, чашки которых находятся почти в равновесии и вдруг начинают клониться в одну сторону. Сделана попытка показать, как накопления отдельных решений разных людей вдруг превращаются в историческую необходимость. Это мысли, которые не были договорены в «Войне и мире».

Кусок о молодом Петре в Троицко-Сергиевском монастыре написан был с необыкновенной силой и изобретательностью.

Пытают боярина Шакловитого, происходит это на монастырском дворе. Волы мычат у ворот: их не пускают в привычное место, и могучие мычания осмысливаются монахами как вопли пытаемых на дыбе.

Толстой не показывает прямо пытку, но он усиливает ее восприятие, вводя детали в новые связи. Он не говорит прямо про рост Петра, но он показывает нам, что перекошенное лицо Петра находится на одном уровне с лицом боярина, поднятого на дыбу. Он сопоставляет две эмоции, два чувства: страх и боль, страх, усиленный болью. Боль, поглощающую страх, и страх царя, который перерастает почти в безумие.

Рядом показана благостность быта царицы Натальи и жены Петра Евдокии; это существует не само по себе, а на фоне страха пыток и торжества.

Это начало будет оставлено.

Планов столько, что с трудом веришь в записи, и, может быть, эти записи сделаны не только для памяти, но и «по памяти». Ясно одно: замыслов много, они перебивают друг друга. Коллизия, осуществленная несколько лет спустя, — это женщина из высшего общества, потерявшая себя. Коллизия позволяет сгруппировать вокруг ситуации людей, которые были давними знакомцами писателя.