И грянул гром… (Том 4-й дополнительный) - Вашингтон Ирвинг

Это были никчемные, обточенные водой кусочки и кварца и розового гранита. Совершенно заурядные, если бы не одно обстоятельство: им просто неоткуда было взяться в базальтовой пустыне.

Через две-три недели мы перестали прикидываться, что ведем «полевые заметки», и ездили в пустыню с откровенной целью поиграть. Волшебная страна Элен была уже почти полностью нанесена на карту. С одной стороны гора — недавний сброс, казалось, обрушил с нее крупные глыбы к реке, текущей вдоль подножия, — ас другой стороны к реке мягко сбегала равнина. Крутой берег был лесист, изрезан глубокими ущельями, горные отроги там и сям венчали замки. Я настойчиво проверял Элен, но не было случая, чтобы она запуталась. Правда, время от времени она словно бы впадала в нерешительность, но тогда ужо я сам подсказывал ей, где ока, и это позволило мне проникнуть в ее тайную жизнь еще глубже. В одно прекрасное утро я осознал, что глубже, пожалуй, некуда.

Она сидела на какой-то колоде в лесу и плела корзинку из листьев папоротника. Я стоял рядом. Вдруг она подняла глаза и улыбнулась мне.

— Во что мы будем играть сегодня, Оуэн?

Такого я не ожидал и гордился тем, что мгновенно нашел выход из положения. Я отпрыгнул и ускакал, затем вернулся к ней и улегся у ее ног.

— Сестренка, сестренка, я околдован, — сказал я. — Только ты одна в целом свете можешь меня расколдовать.

— Я тебя расколдую, — отвечала она голоском маленькой девочки. — Кто ты сейчас, братец?

— Я большой черный пес, — заявил я. — Злой великан по имени Льюис Кожа Да Кости держит меня на цепи во дворе своего замка, а всех остальных псов он забрал с собой на охоту.

Она оправила серую юбочку на коленях. Уголки рта у нее опустились.

— И ты совеем один, только воешь весь день я всю ночь напролет, — произнесла она. — Бедный песик…

Я закинул голову назад и завыл.

— Он ужасный злой великан, — заявил я, — и он знает вое таинства черной магии. Но ты не бойся, сестренка. Как только ты расколдуешь меня, я стану прекрасным принцем и отсеку ему голову.

— Я и не боюсь. — Глаза у нее блестела. — Не боюсь ни огня, ни змей, ни булавок, ни иголок и вообще ничего не боюсь…

— Я увезу тебя в свое королевство, и мы будем жить там долго и счастливо. Ты станешь прекраснейшей из королев, и все вокруг будут любить тебя…

Я повилял хвостом и положил голову ей на колени. Она погладила мне шелковистую шерсть и потрепала мои свисающие черные уши.

— И все вокруг будут любить меня… — Теперь она стала очень серьезной. — Как же расколдовать тебя, бедный старенький песик? Живой водой?

— Притронься к моему лбу камушком из сокровищницы великана, — заявил я. — Это один-единственный способ расколдовать меня, другого нет…

Я почувствовал, как она отпрянула от меня. Она поднялась, ее лицо свела гримаса горя и ярости.

— Ты не Оуэн, ты обыкновенный человек! Оуэн околдован, и я вместе с ним, и никому никогда не расколдовать нас!.

Она бросилась прочь и, пока добежала до «джипа», успела превратиться в законченную «Элен из конторы».

С того дня она наотрез отказалась ездить со мной в пустыню. Похоже было, что моя игра исчерпала себя. Но я сделал ставку на то, что «Элен из пустыни» все еще слышит меня, пусть подсознательно, и избрал новую тактику. Моя контора располагалась на втором этаже над бывшим танцзалом, и, надо думать, во времена «дикого Запада» здесь происходило немало острых стычек между мужчинами и женщинами. Но вряд ли эти стены видели что-либо столь же странное, как новая моя игра с Элен.

Я и раньше имел обыкновение разговаривать с ней и мерить комнату шагами, пока она печатала на машинке. А теперь я принялся вкрапливать в обыденную болтовню элементы сказки и то и дело напоминал ей про злого великана Льюиса Кожа Да Кости. «Элен из конторы» пыталась не обращать на это внимания, но откуда-то из глубины ее глаз нет-нет да и выглядывала «Элен из пустыни». Я разглагольствовал о своей пошедшей прахом карьере геолога и о том, что все немедленно уладилось бы, если бы я обнаружил жилу. Я размышлял вслух о том, как это было бы здорово жить и работать в разных экзотических странах и как нужна была бы мне помощь жены, которая присматривала бы за домом и вела бы за меня переписку. Мои побасенки тревожили «Элен из конторы». Она делала опечатки и роняла вещи на пол. А я знай себе пел свое, стараясь нащупать точную пропорцию между реальными фактами и фантазией, и «Элен из конторы» день ото дня приходилось все труднее.

Как-то вечером старый Дейв вновь предупредил меня:

— Элен сохнет прямо на глазах, и люди говорят нехорошее. Миссис Фаулер толкует, что она не спит по ночам, все плачет и не хочет сказать, что с ней такое. Ты, часом, не знаешь, что ее мучает?

— Я с ней не говорю ни о чем, кроме ее обязанностей, — заявил я. — Может, она соскучилась по дому? Может, дать ей небольшой отпуск? Я спрошу ее об этом. — Мне вовсе не нравилось выражение, с каким Дейв смотрел на меня. — Я ничем ее не обидел. Право, Дейв, я совсем не хотел причинить ей зла…

— Людей линчуют не за их намерения, а за их поступки, — отозвался он. — Учти, сынок, если ты обидишь Элен Прайс, у нас в Баркере найдутся желающие выпустить тебе кишки, как какому-нибудь паршивому койоту…

Назавтра я начал обрабатывать Элен с самого утра и после полудня сумел наконец взять нужный тон и сломить ее. Правда, мне и во сне не снилось, что это случится именно так.

— В сущности, вся жизнь — игра, — только и сказал я. — Если подумать хорошенько, то все, что мы делаем, так или иначе игра… — Она приподняла карандаш и взглянула мне прямо в глаза, а до того дня она никогда не осмеливалась на это в конторе, и сердце у меня екнуло. — Ты научила меня играть, Элен. Раньше я был таким серьезным, я и не догадывался, как надо играть…

— Меня научил Оуэн. Он понимал волшебство. Сестры мои только и знали, что нянчить кукол и выбирать себе мужей. Я их ненавидела…

Ее глаза были широко раскрыты, губы трепетали — она почти превратилась в «Элен из пустыни», хоть и не покидала конторы.

— Волшебство и волшебные чары встречаются и в обыденной жизни, только вглядись как следует, — сказал я. — Разве не так, Элен?

— Я знаю! — воскликнула она, побледнев и выронив карандаш. — Оуэну колдовством навязали жену и трех дочерей, а ведь он был еще мальчик! Но он остался единственным мужчиной в доме, и все, кроме меня, ненавидели его лютой ненавистью — ведь мы были так бедны… — Она дрожала, голос ее упал до шепота. — Он не мог этого вынести. Он взял сокровище, и оно убило его. — Слезы бежали у нее по щекам. — Я говорила себе, что он на самом деле не умер, только околдован, и если я семь лет не буду ни говорить, ни смеяться, то расколдую его…