Мой ангел злой, моя любовь… - Марина Струк

— Vite! Allons, vite! [396] — прикрикнула на них мадам Элиза, таща за собой Катиш, что едва ли передвигала ноги в том полуобморочном состоянии, в какое впала от страха. Снова обернулся Титович, сурово взглянул из-под околыша меховой шапки: «Поторапливайтеся, барышни! Поторапливайтеся!».

Анна с Полин завизжали в голос, когда услышали звуки выстрелов, разорвавшие тишину сумерек. Катиш упала на руки мадам Элизе, которая стала тормошить ее тут же, трясти с силой, пытаясь привести в чувство.

— Титович, помоги! — Анна кивнула на кузину, и лесник, словно пушинку, подхватил ту на руки. Продолжили путь по залесной аллее, уже почти сворачивали в лес, когда до их ушей донесся очередной звук со стороны дома. Крик между звуками выстрелов и каким-то странным гулом. Мужской голос, в котором Анна без труда признала Лозинского.

— Аннеля! Аннеля! — звал он ее, и она испуганно отметила, что с каждым разом голос и странный гул звучат все ближе. Лозинский знал, что они будут пытаться скрыться от французов через парк позади дома, как убежали от преследователей в конце прошлого месяца партизаны во главе с Давыдовым. И теперь он шел по следам беглецов, таким явным даже в сумерках на фоне белого полотна снега. Шел не один — Титович хмуро сказал, что не менее десятка всадников идут за ними по аллее.

Решение пришло неожиданно. И Анна отстала от их небольшой группки, затерялась среди кустарников, не стала обращать внимания на крики мадам Элизы. Предварительно сунула в руку Полин один из пистолетов, быстро прошептав, что курок следует взвести дважды прежде, чем стрелять.

— Я не могу вывести поляков на вас, — прошептала ей прежде, чем убежать в лес. — Идите одни. Вы ведь ни в чем не виноваты… мне он не причинит вреда… защитит… вы же…! — и умолкла, вспоминая слова Влодзимира, сказанные когда-то ей: «…мне ведь наплевать на каждого из них. Наплевать на всех, на эту землю, на этих людей. Нет дела, что будет с ними. С ними, но не с вами!»

Как же быстро темнело! Как больно били в лицо ветви кустарников и еловые лапы! Анна крикнула дважды, отводя за собой Лозинского, не давая ему идти в ту сторону, куда ушли остальные. Замолчала только тогда, когда убедилась, что свернули именно по ее следам.

Лес не давал Анне идти вперед без усилий, но всадникам за ее спиной пришлось гораздо хуже. Скоро они будут вынуждены спешиться и вести коней на поводу. Это даст ей некое преимущество. Как и темнота осеннего вечера, который опускался на земли медленно.

Поляки за спиной Анны не знали этого леса в отличие от нее, знавшей в этом граничном лесу едва ли не каждую поляну. Она плутала между деревьев, дважды обходила их, стараясь держаться на приличном расстоянии. Лозинский звал ее, уговаривал выйти, что-то еще кричал через сгущающуюся над лесом темноту, но она не слушала его, сосредоточившись на том, что запутать следы прежде, чем выйти к убежищу, где планировала некоторое время переждать. Никто не будет искать ее здесь, в этом покосившемся сарае, где хранили сено с летних покосов. Да, она рисковала, идя сюда через открытое пространство луга, но предпочла рискнуть, отдаваясь на волю вечерней темноты.

В сарае все было по-прежнему, так, как она запомнила. Охапки сена на земляном полу, кое-где покрытые легкой порошей снега, проникшего сюда вместе с ветром через щели в крыше. Вязанки трав на стенах, едва заметные лезвия горбуш на досках. Анна огляделась, переводя дыхание, возвращаясь мысленно в тот день, когда за этими тонкими стенами бушевала гроза.

— Vous êtes en colère [397], - донесся тихий девичий голос до уха Анны, а потом мужской голос медленно произнес:

— Qu'est-ce que j'ai fait au bon Dieu? [398] Ведь я уже отравлен ядом. Твой яд уже в моей крови, в моем сердце, пусть и помимо моей воли. И этого, видно, не переменить ныне… Отныне мы и обручены с тобой, милая моя. Обменялись же перстнями, пусть и не под сводами церковными…

— Мне страшно, — прошептала Анна, трогая камни подаренного ей тогда кольца, повторяя эту фразу за тенью той Анны, которая все еще была в этом сарае в летний день, пережидая грозу, кожа которой еще горела от горячих ласк и поцелуев любимого. — Мне страшно, Андрей…

И к ней шагнула тень Андрея от двери, как когда-то он шагнул в тот день, заключил в свои объятия, прижал к своему горячему телу, наполняя душу уверенностью, что они сумеют преодолеть все, что бы ни разлучило их. Анна вздрогнула, когда откуда-то из-за стен сарая до ее уха донеслось «Аннеляяяяяя!». Этот крик был еле слышен, но он разрушил чары — она стояла одна посреди сарая, наполненного не ясным светом летнего дня, а темнотой осенней ночи. Она была одна, и, увы, некому было развеять в это миг ее страхи, захлестнувшие ее, закружившие голову. Анна быстро пересекла сарай и пробралась по мокрому от стега сену в самый дальний и самый темный угол. Прижалась к стене, положив подле себя пистолет, взведя курок в первый раз. А потом закрыла глаза, воскрешая в памяти голубые глаза и ласковую улыбку, озаряющую лицо таким дивном светом, от которого у нее каждый раз замирало сердце. Она убьет Лозинского, если он попробует вытащить ее из этого угла! Или не убьет…? О Господи!

— Аннеляяяяя! — донеслось до уха Анны снова, и она сильнее зажмурила глаза, вспоминая тот сон, что видела этой ночью. Их первый танец — valse. Зала, полная ароматов цветов и света свечей. Белый шелк ее платья и кружево фаты. Его глаза, светящиеся тем самым огнем.

Только ныне она поняла, что этому сну не суждено стать явью. Никогда. Ведь среди гостей стоял и улыбался Петр, радуясь счастью сестры. Стоял на обеих ногах…

— Аннеляяяяя! — раздался крик, полный отчаянья и злости, в который раз. Показалось ей или он был уже ближе к ее укрытию, чем раньше? И она взвела курок во второй раз…

Глава 24

Сентябрь 1812, Коломенский уезд

Нещадно болела голова. Просто раскалывалась на части, ломило в висках и в затылке. Выписанные доктором порошки совсем не помогали от этой боли.

— Никаких тревог и волнений, — предупредил тогда тот, аккуратно пересыпая порошок из мешочка, что достал из своего саквояжа, в другой, тот, что останется на руках у его пациента. — Доктор лазарета был прав — рана неопасна. Опасны следствия от этой раны…

— Когда я могу вернуться в полк? — спросил Андрей, натягивая на плечи рубаху, аккуратно управляясь еще не до конца восстановившейся левой рукой.

— Какой же вы нетерпеливый, батенька мой! — покачал седой головой доктор. Он наблюдал Оленина с малолетства, потому мог позволить подобную фамильярность по отношению к офицеру. — Рука еще только-только окрепла! Боли головные да кружения! Что за воин то будет? Тут же к французам в руки-то и падете! Даже в седле не усидеть ныне. Вот окрепните доволь, поправите здравие, тогда я сам провожу вас на ратные подвиги. А ныне же — даже не думайте!