Охотники за курганами - Владимир Николаевич Дегтярев

спросил Левка. Ответа не дождался, продолжил: — Не ты один тем делом занят. Солдаты вон, не спят, шепотками балуют… Егер, ты бы вместо самоличного караула князя, пошел бы да солдат и унял… Им, паря, тревожно, да и, полагаю, страшно нонче… Иди, иди, уйми солдат… Я твоего барина постерегу.

Левка вынул из-за пазухи пистоль. Егер напружинился — прыгать.

Артем Владимирыч на то его движение горько увел на сторону губы. Матюгнувшись про себя, Егер исчез в темноте. Через мгновение среди тлеющих солдатских костров раздалась его безбожная матерность. Какой князь от своего ближнего еще и слыхом не слыхивал.

— В Сибири еще не так богохулить научишься, — подвыпучив глаза, весело сказал Левка Трифонов. — Имею я к тебе, князь, одну мыслишку насчет боя наших орудий. Тут, понимаешь, в чем радость-то? В том, что имаем мы при обозе три огромные бочки с топленым коровьим маслом. Оно так пересолено, что солдаты его клянут, но едят… по чутка. Куда денешься. А вот я, будучи в артиллерии, при Императрице Елизавете Петровне, чтобы она век земляных червей ела! — то бишь, до того, как меня на каторгу упекли… будучи в Курляндии на квартирах… Князь махом сел. Махнул садиться и Левке.

— Говори! — разрешил князь.

***

СКАЗ АРТИЛЛЕРИЙСКИХ ДЕЛ МАСТЕРА, ФЕЙЕРВЕРКЕРА ЛЕВКИ ТРИФОНОВА, ПРО ТАЙНУЮ МАСТЬ НЕМЕЦКИХ ПУШЕЧНЫХ СНАРЯДОВ

— Я, Ваше сиятельство, будучи поверстан в артиллерию из посада Великого Устюга, отслужил порядком пять годков. Пока полк наш не поставили на зимние квартиры в Курляндии. Там я завел дружбу с пушкарем герцога Ганноверского — Карлом. Пили, гуляли… А потому, когда Карла, друга мово, погнали на тайный остров — пробовать в огненном бое новые пушечные припасы, друга бросить не мог. Пришиб одного голштинского гвардейца, переоделся в его форму и натурально попал вместе со всеми немцами на тайный остров, где немчура училась обращению с новыми снарядами пушечного боя… Не перебивай меня, княже. Сам скажу, время у нас мало… То были пушки-то обычные, заряд обычен, — а вот ядро! Ядро, княже, было как бы распиленное! На части распиленное и снова в кузне слегка прихваченное в цельный мячик. При выстреле то ядро целым летело из дула пушки, но коли встретит на пути дерево али манекен… подлые немчуры манекен тот рядили в русский мундир! — да, так вот, встретит то ядро манекен — и разлетается на куски! То было бы, конечно, для воинского дела крепко потребно, кабы не одна заминка — половина ядер рассыпалась еще в пушечном дуле. И те ядра пушки портили… для нового их переливу… Я все сие паскудство, для русского солдата предназначенное, подсмотрел, да еще кое-чего совсем уж злое — приметил. Ученый механик, тот, что затеял возню с распиленными ядрами, тот еще напридумал вовнутрь распиленного ядра вставлять пороховой заряд…

Князь тут не выдержал:

— Получилось?

— Никак нет, Ваше сиятельство! Не получилось… на тот раз, что я своими глазами видел! Когда закатили то, начиненное порохом ядро в пушечное дуло, утолокали, как след, то все полегли наземь, а механик сам решил выстрел сотворить… И сотворил… жену свою вдовою… Пушка поднапряглась да как ахнула!.. Ну, кто лежал — тех пронесло в мизинце от смерти. А кто поодаль стоял — тех — в калеки… Сразу шумство на поляне, рейтары появились… они то меня и высмотрели — больно морда у меня на немецкую не схожа… Кинули в подземную тюрьму — повесить было принарядились, да меня наш полковник спас… Что да как — теперя не расскажешь… Но полковника того внезапно Императрица Елизавета Петровна послала в генералы, а меня при нем не оставила… Так я сам за полковником побег в Астрахань… Суворов тому полковнику фамилия. Побег, да не догнал… Быстрый больно… А меня вот в Сибирь за дезертирские как бы подвиги…

Князь промолчал. Тогда Левка Трифонов собрался с духом и выпалил:

— А то я к тому баял, что ежели бы нам собрать заранее камней, в полкулака да подзавернуть их в тряпье… А тряпье — смазать этим злым от соли маслом. И класть тот самодельный снаряд — затолакивать, но не в натяг, поверх уже забитого ядра… Как считаешь, княже? Можно?

— И после двадцати выстрелов — будет у тебя не пушка, а свисток… — тихо ответил князь. Потом внезапно заорал так, что стая корсаков, крадущаяся на запахи табора, порскнула за сопку: — Сточишь, подлец, дула пушек! Камнями своими дурацкими — сточишь! Или хуже того — порвешь, к ядрене матери, дула пушек! Ведь — порвешь?

— А вот порвать — хрен порву, — вдруг зло отозвался Левка Трифонов, не глядя на прибежавшего на крик Егера, — зарядов всего осталось по тридцать выстрелов… на ствол! А потом — что? Что потом?.. А так, глядишь, побольше этой нечисти положим… Пусть хоть памятью своей русских боятся!

— Егер, — отчего-то весело подфыркивая, вдруг спросил князь Гарусов, — поди, и на меня должна быть в отрядной кухмистерской порция табака… Хоть я того зелья и не приемлю, но быть моя порция — должна?

— А то как же! — обрадовался Егер. — Раскурить тебе, барин, первую трубочку? Я раскурю!

— Левке Трифонову — мой порцион! — рыкнул Артем Владимирыч, — весь порцион, без остатку! Другой награды пока не имеется…

— Так я побегу, княже? — воссиял Левка Трифонов. — У меня и камни уже подсобраны, да я и шаболья уже у народа подвыпросил…

— Беги, — ответил Артем Владимирыч, — только испытания твоему каменному отстрелу, опричь боя, у нас уже не будет. Понял?

***

С утра, ранехонько — солнце только что край земли покинуло, — засобирались с визитом в Кяхту. Ехать к городу, на переговоры, нарядились, кроме Колонелло, еще и Гербергов и Гуря. Про Гурю, что тот есть последний — третий — надсмотрщик за ученым посланником от иезуитов, Колонелло князю все же не поверил. Князь напоминать не стал. Но в последний момент отослал Егера готовить оборону на сопках Ук-Сок, а вместо него позвал Вещуна.

Егер поумничал, покидал матерностей в сторону китайцев, но, увидевши отчего-то печальные глаза князя, вздыбился и начал орать, как они, русские, здесь устроят баню, в которой китаезы крепко умоются!

Вещун ушел одеваться для посольства и вернулся быстро. На нем, как и на князе, была одета красная рубаха до колен, подобранная тонким выдубленным ремнем. На рубаху брошена душегрейка, белой бараньей шерстью наружу.

В овчинных душегреях было жарко, а без них никак — под свою овчинку Артем Владимирыч упрятал один двуствольный