Глухомань. Отрицание отрицания - Борис Васильев

3.

В первые дни осмотреться не довелось. Бабы ревели, мужики хмуро рыли землянки, настилали в них полы, обшивали холодные земляные стены жердями. Кузьма распределил, кому рыть, кому строить, кому утеплять, назначил старших и только после этого решил оглядеться.

Их привезли в низину между возвышенностью, поросшей соснами, и густым кустарником с противоположной стороны. Кузьма колупнул землю. Сырой подзол, воду бы отвести да песочку подсыпать, и пошла бы картошка. А песок — вон, под соснами. На носилках натаскать можно. Вот, что там, впереди…

— Вперед, ребятишки.

И впереди лежал кустарник. А когда миновали его, открылась могучая река, медлительная и величественная. Чуть левее журчала впадающая в нее речка. Вышли берегом к ней, и Кузьма вздохнул с облегчением:

— Не пропадем здесь, ребятки. Не пропадем. Узнайте, тут насчет рыбки, только в воду не лезьте.

Узнали. В неглубокой стремительной речушке меж камнями живо металась рыба. Сроду ее здесь никто не ловил, а из берегового лозняка быстро и просто было наплести не только верш, но и заборов в протоках, где кормилась серебряно поблескивающая рыба.

— Не пропадем!..

Кузьма был лишен суетного любопытства, зато сверх меры наделен любознательностью. Ему позарез необходимо было знать, куда его забросила судьба, есть ли соседи и как они живут в этих условиях. И не могут ли они помочь ему хотя бы советом.

Путь был один: сплавиться по реке вниз и вернуться назад, отталкиваясь шестами по береговой отмели. Для этого было необходимо построить плот из крепких сухих бревен, вырубить шесты и набрать небольшую команду. Двоих взрослых мужиков и парней для разведки и помощи.

И вскоре за поворотом реки увидели добротную избу, навес подле нее, костер и четверых мужчин. Увидев лодку, они замахали руками, и Кузьма тут же пристал к берегу.

Это были топографы. За домом просматривалась огромная поляна, размеченная колышками не только по периметру, но и внутри его. Топографы очень обрадовались неожиданным гостям, а старший — по брови заросший бородой мужчина среднего возраста — сказал:

— Хорошо, сегодня поспели. Завтра за нами снизу катер придет, закончили мы тут.

— Построили чего?

— Строить строители будут. Мы — топографы, наше дело — разметка, а концлагерь — дело строителей.

— Концлагерь?..

— Приказано. Тюрьмы переполнены. А вы как в этих краях оказались? И много ли вас?

Кузьма откровенно рассказал о высылке. Что дети малые, что никаких инструментов не дали, что лопаты еле выпросили, чтобы умерших по дороге хоронить, и что обустраиваются помаленьку, землянки копают.

— Никаких землянок, — строго сказал бородатый. — Морозы тут такие, что земля метра на три-четыре промерзает. Только избы да хорошо бы — на столбах, чтоб земли не касались. Мы поленились, да и времени не было, а вы — непременно над землей. Тут деревья могучие, а инструмент свой мы вам оставим, кроме специального, конечно. Ну и обязательно — навес для мяса и дичи. А то волки быстро разнюхают, тут их хватает. Да и медведи водятся, нашего сотрудника один поломал, вон, до сей поры руку, как куклу носит.

— Стрелять нам не из чего, — вздохнул Кузьма. — Рыбой надеемся прокормиться.

— Ружьишко, которым наш товарищ от медведя отбивался, мы вам дадим. Приклада, правда, нет, да вы сами сделаете.

— Вот за это — поклон вам. Приклад-то сделаем, тут и сомнений нет. А патроны?

— Ящик дам, больше не могу, уж извините.

— Спасибо. Значит, перезимуем. А перезимуем — жить будем. У нас — картошки полмешка.

— Картошку всю забирайте. Не с собой же ее увозить.

— Доски вырубать придется, — вздохнул Кузьма.

— Не придется, мы вам продольную пилу оставим. Срубите козлы, и тягайте вверх да вниз. А запасы свои мы вам отдадим. В этих местах без взаимопомощи пропадешь.

И все отдали, кроме своих топографических инструментов. Два мешка муки, по мешку соли и гороху, сахару, сколько нашлось, и даже лодку на пару распашных весел. Да кроме того научили, чего здесь опасаться, кроме гнуса, от которого одно спасение: сплошь глиной обмазываться. Энцифалитных клещей, змей, приблудных медведей, которые вовремя в берлогу не завалились, волков, а, главное, холода.

— Дрова запасайте загодя, тут зима ранняя. И не забудьте о всяких травах от цинги. Ешьте черемшу, ложечник, сарану, а зимой — строганину из сырой рыбы. И — побольше. Вот вам образцы, чтобы с ядовитыми травами не перепутали. Икру из тайменя солите впрок, а от остальных рыб — чуть прожаривайте.

Кузьма возвращался от щедрых топографов с легким благодарным сердцем. Уж теперь-то они были спасены. Плыл против течения в лодке, к которой был прицеплен плот, и у него хватало времени подумать и разложить все по полочкам.

Во-первых, зарыть ямы, предназначенные под землянки. Это поручить мальчишкам и не забыть сказать, чтобы поверх положили взрыхленной дерновой землицы. А девочкам — они старательнее и глазастее — приказать пересадить на эту землю черемшу, ложечник и сарану. Старшей выдать для примера образцы, что дали топографы, и научить, как пересаживать.

Во-вторых, козлы для распила досок. Выделить старшего. Остальных мужиков и парней — в тайгу, за бревнами. Все обрезки — на дрова.

Ружье передать Антону: он тайком браконьерил, с охотой справится. К нему в подмогу — пару парнишек. А среди баб отыскать искусницу солить мясо впрок. И рыбу, которую наловят парнишки.

И третье — самое главное. Строить избы на сваях, баню — на сваях, и навесы для мороженой и соленой рыбы и мяса — тоже на сваях.

Значит, по приезде — общий сход. Разъяснить положение, разбить по бригадам и готовиться к зиме. Тогда уцелеем, когда перезимуем.

А по возвращении сделал все так, как замышлял по дороге, а потом от себя добавил:

— У тайги законы суровые. Здесь выживает только тот, кто за другого держится и другому пособляет. Работать нам придется по четырнадцать, а то и по все пятнадцать часов в сутки без праздников, без воскресений, а до упаду. Зимой отоспимся, а иначе — пропадем.

4.

Новая метла по новому метет. И если последователь Дзержинского Менжинский не трогал кадров своего предшественника, а Ягода — своего, то четвертый по счету хозяин Лубянки Ежов считал себя свободным в подборе собственных блоков для личной опоры. И приказал поднять Личные дела наиболее отличившихся чекистов Дзержинского, и созданная его распоряжением Специальная Комиссия приступила к проверке.

И спустя несколько дней растерянный председатель комиссии лично Ежову доложил, что у Почетного чекиста Павла Берестова, награжденного Знаком и личным Почетным оружием вообще нет никакого Личного дела. Он награждался непосредственно Феликсом Эдмундовичем, но ни в каких списках, как говорится, не значился.

— Проверить тщательно через наших людей, — распорядился Нарком. — Тайно, от истоков до устья.

Искали долго, поскольку дело было весьма запутанным. С одной стороны Особо уполномоченного ЧК никто не знал, но с другой он, судя по документам, не зря получил Знак Почетного чекиста и дарственный маузер. За ним числился бой на полустанке Просечная и справедливое наказание виновных, упустивших бандитский бронепоезд. Подавление Тамбовского мятежа и уничтожение вышеупомянутого бронепоезда по его сигналу. Он много и плодотворно трудился на ниве борьбы с кулачеством, был отменно беспощаден и по чекистски принципиален, расчищая крестьянские общины от кулаков и подкулачников.

Только вот настоящей фамилии его никто не знал. Не было никакого Берестова, не существовало его в природе, а дела его были и существовали. Дела, конечно, важнее фамилий, но беспощадный Нарком Внутренних Дел требовал выяснения именно фамилии.

Следовало искать через родственников, но у Почетного Чекиста Павла Берестова отчества нигде не указывалось. Стали тасовать Берестовых разного рода и звания, разного социального и общественного положения. Кого посадили, кого случайно хлопнули, кого и допросить-то не решились, но толком ничего не прояснилось. Однако сверху нажимали, и бесконечный двигатель советского сыска шевелиться не переставал ни на минуту единую. «Дело» оказалось на контроле самого Наркома.

Бурная сыскная деятельность пока никаких результатов не давала. Даже зацепочек не было, почему Настенька вместе со своим санитаром Федором спокойно жили в большом селе Новодедово. И успешно лечили сельчан травами, настоями и мазями, как то делал Игнатий Трансильванец. И так же, как он, никогда не брали никакой платы за лечение.

Вскоре селу это не понравилось. Было в нем какое-то шевеление и даже ворчание, но фельдшерица и ее санитар не обращали на это внимания, продолжая лечить людей и собирать травы утром, вечером и даже ночью. И тогда к ним пришел учитель: