Необыкновенные москвичи - Георгий Березко

Однако сильнее всего Маша огорчалась оттого, что не испытывала большого горя.

Пережив еще утром неожиданное смятение, девушка довольно спокойно приняла известие о том, что Горбунов действительно ранен. Отыскав его в коридоре школы, она почувствовала только удивление и жалость. Комбата несли на операцию, покрытого до глаз простыней; его голые желтоватые ступни, не уместившиеся на носилках, покачивались из стороны в сторону. Молчание и немощь этого большого, сильного человека, представлявшегося ей как бы более взрослым, чем другие, поразили девушку. С посуровевшим, строгим лицом она проводила Горбунова в операционную и подождала там у двери. Все время она искала в себе признаков отчаяния, естественного, видимо, в подобных случаях, и не находила его.

Температура у Горбунова непрерывно росла. Лицо его разрумянилось, отросшая светлая борода густо выступила на пламенеющих щеках...

«Жалко как, — думала Маша, — такой молодой еще, и вот...» Однако гораздо бо́льшим было ее сожаление о том, что внезапно кончился, иссяк источник ее тайной радости, что удивительные письма уже некому будет писать, что жизнь ее стала беднее.

«В разведчицы пойду, — решила девушка, — или в пулеметчицы... Что мне в тылу околачиваться?..»

И она начала размышлять, каким путем осуществить ей это давнишнее желание. Время от времени она наклонялась над старшим лейтенантом, рассматривая его так, словно видела впервые. Но и в самом деле перед ней лежал человек, мало, в сущности, знакомый, почти чужой и ныне уходивший от нее навсегда.

Дверь приоткрылась, и в образовавшейся щели показалась голова Клавы Голиковой. Рыжова взглянула на подругу и недовольно отвернулась. Клава вошла, неся котелок, осторожно ступая тяжелыми сапогами. Она была в халате, надетом на ватник, отчего казалась непомерно растолстевшей.

— Ну, что? — спросила она тихо, присмирев от участия.

Маша повела головой и не ответила.

— На, поешь, — робко шепнула Голикова, не вполне уверенная в том, что ее предложение уместно сейчас.

— Опять горох... — заметила Маша.

— Опять...

— Не хочу, — сказала Рыжова.

Ее раздражали трогательные заботы подруги, на которые она, в сущности, не имела права.

— Поешь все-таки... — Голикова умоляюще смотрела на Машу.

— Ладно... поем, — сказала Маша и поставила ужин на пол.

«Странная какая», — подумала Голикова с некоторой досадой. Ее сочувствие было слишком велико, и ей хотелось бы видеть более ясное, общедоступное выражение горя.

— Ты бы поспала часок, — посоветовала она, бессознательно испытывая Машу.

— Как же я могу? — возразила та.

— Я посижу за тебя, — предложила Голикова.

— Нет, не надо...

Клава опустилась на пол и нежно обняла подругу.

— Знаешь, я комиссару нашему все рассказала, — сообщила она.

— Зачем это? — встревожилась Маша.

— Он тебе разрешил за Горбуновым ухаживать...

Маша ничего не ответила, и Голикова, обидевшись, помолчала. Потом, по-своему истолковав сдержанность подруги, горячо шепнула ей на ухо:

— Ты не отчаивайся... Может, еще отлежится... Я уверена, что отлежится...

Рыжова не произнесла ни слова, и Клава печально вздохнула.

— Закури, Муся, — предложила она. — Говорят, от папироски легче становится... Я сверну тебе — хочешь?

— Глупости какие, — сказала Маша.

— Все бойцы советуют...

Клава тихонько погладила руку Маши.

— А хочешь знать, от чего действительно бывает легче? — доверительно прошептала она. — От мести!..

— Это правильно, — согласилась Маша.

Голикова прижала ее к себе.

— Переживания какие! — сказала она почти обрадованно.

— Уйди, Клавка! Уйди, прошу тебя, — проговорила Маша негромко, тоненьким голоском, но с такой силой, что Голикова испугалась.

— Что? Что? — спросила она, отстранившись.

— Ничего... Уходи! — повторила Рыжова. Ее глаза полуприкрылись, легкая тень ресниц дрожала на щеках.

— Да что с тобой? — прошептала Голикова.

Маша, не отвечая, опустила голову.

— Ох, прости меня! — слабо крикнула Клава, ощутив вдруг на лице слезы сочувственного восторга. Добрые круглые глаза ее часто мигали. Она поспешно отступала к выходу, чувствуя наконец запоздалое удовлетворение.

Дверь стукнула, затворившись за Голиковой, и Маша взглянула на Горбунова. Веки его были разомкнуты и серые блестящие глаза устремлены вверх. Маша быстро встала на колени и замерла в ожидании.

Горбунов пристально рассматривал темный, затененный потолок, такой высокий, что вначале он показался ему облачным вечерним небом. Старший лейтенант не догадывался еще, где он находится, однако не испытывал особенного любопытства. Он чуть повернул голову, и в поле его зрения появилась стена, темная и голая, как в тюрьме. Горбунов опустил глаза ниже и увидел девушку, которую сейчас же узнал. Не удивившись, словно все это происходило с ним во сне, он остановил на Маше вопрошающий взгляд.

— Проснулись!.. — сказала она задрожавшим голосом.

«Я проснулся... — подумал Горбунов. — Разве я уже проснулся?» — И он без интереса подождал, что последует дальше.

— Я... — выговорил он и умолк, шевеля запекшимися губами. — Я ранен? — спросил он, так как еще не знал этого точно. Его неприятно поразил собственный голос: тихий,с хрипотцой.

— Несильно, — сказала девушка.

Горбунову показалось вдруг, что в комнате не хватает воздуха: скуластое лицо его стало испуганным.

— Маша? — спросил он.

— Я и есть, — запнувшись, ответила девушка.

Она машинально потянулась к косынке, чтобы поправить ее, но, поймав себя на этом желании, поспешно опустила руки.

— Как? — прошептал Горбунов и задвигал локтями, стараясь приподняться.

— Лежите, лежите, — сказала Маша.

— Как же? Как? — спрашивал старший лейтенант. Он был очень слаб и поэтому не мог совладать со своим волнением. Жестковатый рот его кривился.

— Вот, приехала... — сказала Рыжова.

— А я... я не знал... — Горбунов закрыл на секунду глаза и вновь поднял веки. Он видел Машу, ее овальное личико, небольшой рот с полными губами, утиный носик, видел глаза, устремленные на него, — они показались Горбунову ярче и больше, так как Маша похудела. Он видел ее со всеми достоинствами, какими наделила девушку его пристрастная память о ней, со всем тем, что, быть может, осталось неизвестным для других.

— Как это... я не знал? — повторил Горбунов, бессмысленно двигая руками по одеялу.

— Тише... Вам нельзя, — сказала Маша. Но словно кто-то шепнул ее душе «можно», отвечая тому, что слышалось в голосе Горбунова, было написано на его красном от жара лице.

— Давно... приехали? — спросил старший лейтенант.

— Три дня уже, — ответила Маша, порозовев от непонятной неловкости.

— Поправились... значит?

— Отлежалась, — сказала девушка.

Горбунов громко всхлипнул и поморщился. Он чувствовал себя растроганным до такой степени, что это было похоже на страдание.

— Отлежалась, — прошептал старший лейтенант.

«Он плачет», — подумала Рыжова, пораженная силой чувства, обращенного на нее. Взволнованная, она опустила лицо.

— Маша! — тихо позвал Горбунов.

— Что вам? — спросила она так же шепотом, снова сев на пол.

— Дайте руку, — попросил он.

— Зачем? — сказала Маша.

Она пододвинулась и протянула руку ребром, как для пожатия. Горбунов взял ее пальцы, и они сложились податливым кулачком в его ладони.

— А я... не знал, что вы здесь, — опять повторил он, словно это и было самым важным.

— Да, — сказала девушка.

— А вы уже... третий день здесь...

Горбунов не говорил ей о счастье, которое испытывал, не потому, что робел или стыдился. Но счастье его было таким полным, что казалось естественно разумеющимся.

— Я так и думал... что вы приедете, — продолжал Горбунов. Он моргнул, стряхнув с ресниц слезу, покатившуюся по огненной щеке.

— Думали... — сказала девушка.

— Я ждал вас...

— Да, — прошептала Маша. Лицо ее опять посуровело; на виске возле самой косынки заметно проступила под кожей синеватая жилка, как от физического напряжения.

«Что это со мной? — удивлялась Маша. — Почему я так волнуюсь?..»

Она внимательно посмотрела на старшего лейтенанта и как будто не узнала его. На Горбунове была чистая, почти не смятая сорочка, из-под отложного воротника которой виднелся узкий треугольник розовой шеи. И Маша почувствовала в этом что-то очень домашнее, доверчивое, юношеское.

— Я... я так ждал вас... — повторил старший лейтенант.

— Да, — сказала девушка.

«Скверная я... ой, скверная!» — подумала она, упрекая себя в недавнем покое сердца, представлявшемся ей теперь таким эгоистическим.

За дверью раздались голоса, потом кто-то пробежал по коридору. Маша ничего не слышала. Она ощущала на руке горячую ладонь Горбунова; ей было смутно и немного страшно...