Три Нити (СИ) - "natlalihuitl"

Хоть я в бытность лекарем многое повидал, но тут содрогнулся от омерзения и уже не стал допытываться, что же тварь хочет сказать. Да и не больно-то мне нужен был ответ.

Тримба плюхнула на поднос еще один чортен, окинула его оценивающим взглядом и потерла ладонью выпуклый бок, убирая с влажной глины отпечаток большого пальца. Почему Ун-Нефер и Зово не поступили со мною так же и не стерли воспоминания о чудовище? Доставляло ли им удовольствие знать, что эта тайна бродит в моем мозгу, превращаясь из вина в жгучий уксус?.. Возможно; но подозреваю, что была и другая причина.

Однажды мне удалось разговорить моего помощника, Салена. Я давно выпытывал у него, как ему удается узнавать скрытые причины болезней, и вот он наконец признался:

— Я… вроде как вижу их. Вокруг тел плавают такие прозрачные яйца из легкого, светлого дыма. Болезни проступают на их поверхности — как пятна или, наоборот, ярко светящиеся точки… или как завихрения, узоры и узлы. Зависит от того, что их вызвало — жар, холод или вмешательство демонов.

— Ты же говорил, что у тебя нет способностей к колдовству!

— Их и нет, — огрызнулся Сален, насупив черные брови. — Видеть-то я вижу, а сделать нихрена не могу. Вот, например.

Он кивнул на мужчину, скрючившегося перед нами на циновке: ни с того ни с сего за один год горожанин, раньше крепкий и дородный, весь высох, облез, да еще и мучился постоянными судорогами.

— У него тут, около затылка, — Сален прикоснулся к шее страдальца; тот вздрогнул, будто от удара, — прицепился маленький лиловый червяк, с мизинец толщиною. Наверное, дре какой-нибудь. А как его изгнать, я без понятия.

Макара и Рыба, стоявшие чуть поодаль, переглянулись. Первая подошла поближе:

— Давай-ка я попробую. Я умею обращаться с дре.

Сален пожал плечами, уступая ей место. Макара разложила на полу перед больным несколько предметов: красную ленту, выдернутую прямо из гривы, серебряный колокольчик и пучок тлеющего можжевельника из курильницы. Лентой она обернула левую лапу, колокольчик и дымящиеся веточки взяла в правую. Затем положила пустую ладонь горстью на шею больного — на то место, куда указал Сален, — и забормотала что-то невнятное, при этом ударяя правой лапой о левую. Удары становились все чаще, с можжевельника летели искры, серебряный колокольчик звенел без передышки — так громко, что уши резало. Вдруг Макара сжала кулак, будто отрывая что-то от кожи больного, и швырнула прочь. Сален с испуганным криком отскочил.

— Зачем в меня-то? — возмутился он, отряхивая подол.

— А что это наш храбрец испугался маленького червячочка? Может, тебя и цыплята по двору гоняют? — язвительно отвечала девушка.

Сален скривился, а я подавил тяжелый вздох. Когда она так пристально смотрела на сына шена и темные глаза лукаво блестели из-под длинных ресниц, зависть зеленой жабой выползала из моего сердца и пачкала все вокруг илистыми лапами. Но что я мог предложить Макаре? Тому, кого подвесили между небом и землей, нельзя заводить семью и детей. Да у меня даже крыши над головой не было! Если я подолгу задерживался внизу, то жил в странноприимном доме; раньше там останавливались купцы, а теперь, когда в Бьяру шло мало караванов, хозяин согласился сдать одну из комнат за полтанкга в месяц. Это был тесный и темный закуток с единственным достоинством — отсутствием тараканов, кишевших на других дворах (подозреваю, здесь они просто перемерли от голода). Еще у меня был ездовой баран, за упрямство прозванный Дубиной, и стопка книг, украденных из Когтя, — короче, небогатое приданое. Оставалось только коротать вечера со скучающими женами престарелых оми…

Чтобы отвлечься от тяжких мыслей, я спросил у Салена первое, что пришло в голову:

— А наведенные колдовством болезни тоже видны?

— Конечно, — отвечал тот, все еще оглядывая чуба, штаны и хвост — не спрятался ли где коварный червяк? — Так же ясно, как воткнувшаяся в ляжку стрела. Колдовство оставляет следы. У этого страдальца, — тут он ткнул когтем в недоуменно почесывающегося мужчину, — вся шея вспухла от ударов Макары. Это не страшно, скоро пройдет. Но видел бы ты души шенов! Представь вывернутого наизнанку ежа: жуткое месиво, все в каких-то иглах и крючьях… уродливые твари, короче.

— А моя душа на что похожа?

Сален внезапно замялся и шмыгнул носом.

— Ты точно хочешь, чтобы я ответил?

— Иначе бы не спрашивал, — буркнул я, уже пожалев, что спросил. Мало ли в какие чары я успел впутаться, пока жил рядом с богами? А ну как моя душа выглядит будто помесь кабана, медведя и раскладного табурета?

— Ну ладно… У тебя самая заурядная душонка. Маленькая, серенькая и ничем не примечательная. Никаких следов даже самого завалящего проклятья — видимо, никому из колдунов ты не сдался.

— Вот спасибо!

— Сам спросил, — отвечал Сален, довольно ухмыляясь.

«Вот же гаденыш! И что Макара в нем нашла?.. — подумал я в запале. — Да что он вообще может? Даже не заметил маску, средоточие самых могущественных чар! Погодите-ка… Должно быть, она скрывает себя от чужих глаз, а заодно и мою душу во всем ее великолепии, которое этому дураку не постичь!»

Решив так, я немного утешился. Конечно, Сален недоучка! Неудивительно, что зрение его подводит. Только сильнейшие из колдунов, почжуты — по крайней мере, те двое, с которыми я знаком, — видели маску и даже сквозь нее. А значит, они могут увидеть и заклятья, если те вдруг на меня наложат?.. Не потому ли Железный господин и Зово не стали трогать мои воспоминания — чтобы не оставлять следов, по которым искусный противник мог бы догадаться: эти мозги уже вскрыты наподобие разграбленной ворами сокровищницы? Не приберегают ли они меня до поры до времени, надеясь использовать в каких-нибудь хитрых кознях? Шен-то уж точно способен на это; а Ун-Нефер?..

Тримба заготовила уже полподноса горшков, а ее брат все не шел. От скуки я допил последние капли часуймы, водянистой и безвкусной, и постучал краем глиняной чашки по зубам. За маленьким окном, прилепившимся к самому потолку, медленно темнело голубое небо; облака из белых становились сизыми. На улицах Бьяру выл ветер, влажный и промозглый, такой сильный, что тяжелых ворон сдувало в полете, а легких воробьев и вовсе уносило на соседнюю махадвипу.

После того разговора с Саленом я начал подозревать, что за мною могут следить и из дворца, и из Бьяру. Поэтому я так и не решился увидеться с Шаи, хотя догадывался, где он обитает. Среди горожан ходили слухи о юродивом старике, который поселился в западных скалах, чуть поодаль от мест кремации. По слухам, он отличался скверным характером, пристрастием к чангу и крайней святостью, позволявшей ему творить чудеса: подымать камни высотой в два своих роста, разводить огонь одним взглядом и понимать язык птиц. А еще у него не было хвоста — говорят, он принес его в жертву какому-то жестокому древнему богу. Подношения старик принимал охотно, а вот почитателей отваживал — осыпал отборнейшей бранью даже шенов и оми, а однажды крепко отпинал доброго мужа, решившего помолиться о здоровье у его жилища. Добрый муж клялся, что после этого в одночасье исцелился от икоты и золотухи, отчего отшельник, разумеется, заслужил еще большее уважение в народе. Надеюсь, эта жизнь ему нравилась.

***

Я вздрогнул и чуть не выронил чашку, когда брат горшечницы Тримбы крикнул прямо над моим ухом:

— Господин! Спасибо, что дождался! Пойдем, я покажу тебе больного.

Мы выбрались наружу и побрели между покосившимися, покрытыми разводами нечистот домишками. При каждом повороте ветер бил мне то в лицо, то в спину, путая гриву и выжимая слезы из глаз.

— К чему такая таинственность? — спросил я, пытаясь перекричать свист и шум в ушах.

— Господин там очень знатный, а зараза — совсем нехорошая. Сооовсем нехорошая! — отвечал парень, смачно цокая языком. Я хмыкнул, припоминая, что взял с собою от любовных болезней. Надо сказать, мои запасы подыстощились — в последние месяцы я редко бывал наверху. Находиться в Когте было тяжело; с тех пор, как Шаи ушел, жизнь там словно остановилась. Сиа все ждал возвращения сына, и его плечи, некогда прямые, мало-помалу согнулись, а пальцы начали дрожать. Нехбет иссохла от тревоги; Камала целые дни проводила в полусне, заглушая вином и дурманом ей одной слышные голоса; Утпала все прислушивался к происходящему за горами — и, конечно же, ничего не слышал. Знал бы он, что все города южной страны покоятся теперь в основании Стены! Разве только Падма еще верила в работу, которую делала.