«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор

Имя Чернышевского и впрямь было запрещено упоминать, но фотографические карточки распространялись среди молодежи и, хоть ему самому роман «Что делать?» не нравился, но молодежь переписывала его от руки, а в 1867 г. роман был опубликован отдельной книгой в Женеве (на русском языке) русскими эмигрантами, затем был переведен на польский, сербский, венгерский, французский, английский, немецкий, итальянский, шведский и голландский языки. В эмиграции разговоры об НГЧ, как можно догадаться, шли чаще и свободнее. На одном из беседовавших необходимо остановиться. Это знаменитый народоволец, революционер, один из самых благородных людей в возникавшей среде профессиональных революционеров – Герман Александрович Лопатин, потомственный дворянин, родился в Нижнем Новгороде, окончил Санкт-Петербургский университет, первый переводчик «Капитала» Маркса, организовал в 1870 г. побег за границу П.Л. Лаврова, разоблачитель Нечаева, член Генерального совета I Интернационала, много беседовавший с Марксом о Чернышевском. В феврале 1871 г. был арестован в Иркутске при подготовке побега Чернышевского. Причем думал не революционера освободить, а великого мыслителя, ученого, который, бесспорно, входит в Пантеон русской славы.

Необходимо привести его письмо Н.П. Синельникову, генерал-губернатору Восточной Сибири. Выделяю строчки, говорящие как раз о том, как воспринимал его Запад – как великого русского ученого, но отнюдь не как смутьяна.

«Во время пребывания моего в Лондоне я сошелся там с неким Карлом Марксом, одним из замечательнейших писателей по части политической экономии и одним из наиболее разносторонне образованных людей в целой Европе. Лет пять тому назад этот человек вздумал выучиться русскому языку; а выучившись русскому языку, он случайно натолкнулся на примечание Чернышевского к известному трактату Милля и на некоторые другие статьи того же автора. Прочитав эти статьи, Маркс почувствовал глубокое уважение к Чернышевскому. Он не раз говорил мне, что из всех современных экономистов Чернышевский представляет единственного действительно оригинального мыслителя, между тем как остальные суть только простые компиляторы, что его сочинения полны оригинальности, силы и глубины мысли и что они представляют единственные из современных произведений по этой науке, действительно заслуживающие прочтения и изучения; что русские должны стыдиться того, что ни один из них не позаботился до сих пор познакомить Европу с таким замечательным мыслителем, что политическая смерть Чернышевского есть потеря для ученого мира не только России, но и целой Европы, и т. д, и т. д. Хотя я и прежде относился с большим уважением к трудам Чернышевского по политической экономии, но моя эрудиция по этому предмету была недостаточно обширна, чтобы отличить в его творениях мысли, принадлежащие лично ему, от идей, позаимствованных им у других авторов. Понятно, что такой отзыв со стороны столь компетентного судьи мог только увеличить мое уважение к этому писателю. Когда же я сопоставлял этот отзыв о Чернышевском как писателе с теми отзывами о высоком благородстве и самоотверженности его личного характера, которые мне случалось слышать прежде от людей, которые близко знали этого человека и которые никогда не могли говорить о нем без глубокого душевного волнения, то у меня явилось жгучее желание попытаться возвратить миру этого великого публициста и гражданина, которым, по словам того же Маркса, должна бы гордиться Россия». И далее идет текст, разительно напоминающий письмо гимназистки Коведяевой, просившей арестовать ее, но освободить Чернышевского. Лопатин пишет: «Мне казалась нестерпимой мысль, что один из лучших граждан России, один из замечательнейших мыслителей своего времени, человек, по справедливости принадлежащий к Пантеону русской славы, влачит бесплодное, жалкое и мучительное существование, похороненный в какой-то сибирской трущобе. Клянусь, что тогда, как и теперь, я бы охотно и не медля ни минуты поменялся с ним местами, если бы только это было возможно и если бы я мог возвратить этой жертвой делу отечественного прогресса одного из его влиятельнейших деятелей; я бы сделал это, не колеблясь ни минуты и с такой же радостной готовностью, с какой рядовой солдат бросается вперед, чтобы заслонить собственной грудью любимого генерала»[371].

Герман Александрович Лопатин

Попытка Лопатина была по-своему отчаянная; потом из заметных была попытка освобождения Чернышевского Ипполитом Никитичем Мышкиным, стенографом и типографом, летом 1875 г. После двух лет эмиграции, наслушавшись о Чернышевском, он счел своей задачей его освободить. Одетый в жандармский мундир, он почти добрался до цели, но перепутал аксельбанты и был задержан в последний момент. А сам Чернышевский потом грустно говорил, что никто из освободителей не спросил его, готов ли он бежать, тем более верхом на лошади, на которой он и ездить не умел.

Победа произвола и подлости

10 августа 1870 г. истекал срок каторги Чернышевского, и он должен был выйти на поселение с правом вызвать к себе семью, заняться литературным трудом и пр. Но с 1866 г. сменился шеф жандармов и, соответственно, начальник Третьего отделения. Им стал граф Петр Андреевич Шувалов, человек и жестокий, и даже по-своему страшный. Сразу заслуживший поэтическую эпиграмму.

Над Россией распростертой

Встал внезапною грозой

Петр, по прозвищу четвертый,

Аракчеев же – второй.

                                     1866 или 1867

Такие строчки посвятил генерал-адъютанту Петру Андреевичу Шувалову поэт Ф.И. Тютчев. Сравнение с Аракчеевым дорогого стоит. Особенно для поэта, помнившего пушкинские строчки об Аракчееве.

Всей России притеснитель,

Губернаторов мучитель

И Совета он учитель,

А царю он – друг и брат.

Полон злобы, полон мести,

Без ума, без чувств, без чести,

Кто ж он? Преданный без лести,

<Бляди> грошевой солдат.

Рифмовка с пушкинской судьбой у Чернышевского удивительна.

Граф Шувалов у современников вызывал совершенно противоречивые чувства, мнения и оценки своей деятельности. Влиянию Шувалова на внутреннюю политику в течение семи лет (с 1866 по 1874 г.) придавалось такое значение, что его называли «вице-императором» и «Петром IV». Будучи наделен широкими, почти диктаторскими полномочиями, он являлся ближайшим советником императора Александра II. По словам военного министра Д.А. Милютина, всё делается под исключительным влиянием гр. Шувалова, который запугал государя ежедневными своими докладами о страшных опасностях, которым будто бы подвергается и государство, и лично сам государь. Вся сила Шувалова опирается на это пугало. Под предлогом сохранения личности государя и монархии гр. Шувалов вмешивается во все дела, и по его наушничеству решаются все вопросы. Он окружил государя своими людьми; все новые назначения делаются по его указаниям. На посты министров внутренних дел и юстиции он рекомендовал таких же противников всяких реформ, каким был сам.