Принц и пилигрим - Мэри Стюарт

Завершив работу, он стал испытывать свою лестницу на прочность, а я тем временем завернул в оставшееся одеяло арфу, мои рукописи и кое-какие снадобья для восстановления сил. Стилико вылез с узлом из шахты. А я, срезав ножом с гробового покрова несколько драгоценных камней покрупнее, положил их вместе с золотыми монетами в кожаный мешок, где у меня хранились высушенные травы, затянул завязку, продел в петлю запястье и уже стоял наготове у подножия подмостей, когда наконец сверху опять появился Стилико и, придерживая веревку, крикнул мне, чтобы я начинал подъем.

Глава 4

Я пробыл на мельнице у Стилико целый месяц. Мэй, прежде трепетавшая передо мной, видя теперь вместо грозного колдуна просто больного человека, которому нужна помощь, ухаживала за мной с неустанной самоотверженностью. Кроме нее и ее мужа, я никому не показывался, все это время я не выходил из комнаты на верхнем этаже — лучшей в доме, они уступили мне свою спальню, не слушая моих возражений. Работник их спал на другом конце двора в амбаре и знал только, что в доме поселился престарелый родственник хозяев. То же было сказано и детям, и они все приняли на веру: детям свойственна доверчивость.

Первое время я лежал в постели. Силы мои после перенесенных лишений были совсем подорваны, дневной свет и шумы обыденной жизни оказывали на меня мучительное действие — то на дворе перекликались мужчины, разгружая баржу с зерном, то доносился стук лошадиных копыт по дороге, то раздавались крики играющих ребятишек. Даже говорить с Мэй или Стилико было мне поначалу трудно, но они оба обращались со мной так сочувственно и деликатно, как умеют простые люди, и постепенно мне стало легче, я снова почувствовал себя человеком. Вскоре я уже встал с постели, проводил время за своими писаниями и, призвав к себе старших детей Стилико, начал обучать их грамоте. Со временем я сумел оценить даже разговорчивость Стилико и жадно расспрашивал его обо всем, что произошло в королевстве, пока я находился в заточении.

Про Нимуэ сверх того, что он успел мне сообщить, ему мало что было известно. Слава о ее магической силе после моего исчезновения быстро разнеслась повсюду, и мантия королевского прорицателя пришлась на ее плечи как раз впору. Сначала она жила в Яблоневом саду, но, когда скончалась владычица алтаря, возвратилась в святилище на острове и со всеобщего молчаливого согласия заняла освободившееся место. Поговаривали, что с нею в святилище пришли перемены — новая владычица алтаря не проводит свои дни затворницей на острове в кругу девственных сестер, а нередко бывает теперь в Камелоте при дворе, и ходили даже слухи, будто она собирается вступить в брак. Ее избранника Стилико мне назвать не мог. «Кто-нибудь из королей, понятное дело», — только сказал он.

Этим я вынужден был удовольствоваться. Больше никаких особых новостей я не услышал. Люди, поднимавшиеся вверх по реке к мельнице, были все больше простые работники или баржевики, разбиравшиеся лишь в местных делах и ни о чем ином не помышлявшие, кроме как о получении хорошей цены за свои товары. От них я только узнал через Стилико, что времена все еще были добрые, в королевстве царил мир и саксы придерживались условий заключенных договоров. Так что верховный король счел для себя возможным отлучиться из страны.

Зачем, Стилико не знал. Да и меня это до времени занимало лишь постольку, поскольку означало, что впредь до его возвращения я должен блюсти мою тайну. Я еще раз все обдумал, когда окончательно пришел в себя, и утвердился в своем решении. Открыто вернуться к делам мне не было никакого расчета. Даже «чудо» моего восстания из могилы не принесло бы теперь пользы королевству и королю. У меня больше не было магической силы и дара провидения, чтобы служить ему. Зачем же поднимать шум по случаю моего возвращения и тем подрывать авторитет моей преемницы Нимуэ, если я больше Артуру ничем полезен быть не смогу? Я принародно передал ей бразды своей власти и покинул этот мир, обо мне уже складывались легенды, как я понял со слов Стилико, — все новые подробности собирались вокруг рассказа могильного вора о встрече с тенью колдуна.

Это же все относилось и к Нимуэ. Насколько я способен был рассуждать хладнокровно, было ясно, что наша с ней любовь — в прошлом. Мог ли я теперь вернуться и занять прежнее место подле моей любимой — навязать путы на лапки сокола, уже взмывшего в поднебесье? Была и еще одна мысль, удерживавшая меня. Бодрствуя, я с успехом отгонял ее, но по ночам, во сне, она дразнила меня сновидениями и памятью о давних пророчествах, язвящими, точно оводы. Что я, в сущности, знал о женщинах, даже теперь? Вспоминая, как неумолимо день за днем покидала меня моя сила, как наступала неодолимая слабость и ввергла меня под конец в сон, подобный смерти, так что я был замертво брошен в темном узилище, — перебирая теперь все это в памяти, я спрашивал себя, чем же на самом деле была наша любовь, как не цепью, приковавшей меня к той, кого я любил, и принудившей меня отдать ей все, что я имел. И даже когда я вспоминал ее нежность, ее преклонение передо мной и любовные речи, я понимал — и для этого не требовалось провидческого дара, — что она не пожертвует обретенной силой, хотя бы и ради того, чтобы воссоединиться со мной.

Нелегко было втолковать Стилико, почему я не хочу показаться людям, но он не стал спорить, когда я сказал, что должен дождаться приезда Артура, прежде чем принимать решение. О Нимуэ он говорил так, что было ясно: он считал ее не больше чем моей ученицей, заступившей освободившееся место учителя.

Наконец, окончательно оправившись и не желая более обременять своим присутствием Стилико и его хозяюшку, я надумал отправиться в Нортумбрию и начал при содействии Стилико готовиться в путь. Добираться я решил морем. Морские путешествия никогда не прельщали меня, но сушей ехать было долго и тяжело, в любой день могли начаться дожди, и к тому же мне невозможно было тащиться по дорогам одному, Стилико тогда непременно вызовется меня сопровождать, а ему в это время года никак нельзя отлучаться с мельницы. Он и на корабле хотел было отправиться вместе со мною, но в конце концов мне удалось его отговорить. Тут мне вернее всего помогло не столько мое красноречие, сколько его — по старой памяти — преклонение передо мной как перед «могучим волшебником», которому он некогда служил и, гордясь, подчинялся. Так или иначе, но мне удалось настоять на своем, и однажды утром я спозаранку сел на баржу и спустился вниз по реке до Маридунума, где отыскал в порту судно, отплывающее на север.