Красная площадь - Пьер Куртад
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подобные иллюзии более чем простительны, особенно если вспомнить, что такие события, как восстание на «Потемкине», оставались долгое время для многих неясными, по-разному истолковывались и претерпели множество изменений, прежде чем стала известна вся правда.
— Современники, — говорил рыжий парень перед экраном, — не очень хорошо понимали, что происходит. Даже «Юманите», регулярно получавшая корреспонденции из самой Одессы, упрекала матросов «Потемкина» за то, что они капитулировали, не зная, что броненосец вынужден был зайти в один из румынских портов, так как у него иссякли запасы угля и воды.
Точно установить, что происходило в Одессе в тысяча девятьсот пятом году, стало практически возможно только через пятнадцать лет, когда после победы Октябрьской революции историки получили доступ к архивам императорского морского ведомства и к архивам царской полиции и смогли расспросить многочисленных свидетелей и участников события. Руководствуясь исторической правдой и правдой искусства, зная дальнейшее развитие событий, Эйзенштейн и его сотрудники гораздо лучше, чем современники восстания, могли уловить и показать весь пафос отдельных эпизодов борьбы. Фильм воссоздал бурный ритм восстания, ритм взрыва, пламя пожара… В нем показано то, — говорил рыжеволосый комментатор, — чего еще никогда не показывал кинематограф: «Взрывчатая смесь, именуемая политикой».
Эта взрывчатая смесь состояла из бесчисленного множества компонентов, среди которых были и тухлое мясо, предназначавшееся для матросов, и заносчивость той касты, к которой принадлежало большинство флотских офицеров, и положение Российской империи, ослабленной войной с Японией, и рост политического сознания русского народа, и успех социал-демократии, особенно ее организаций во флоте, поскольку революционные матросы в отличие от солдат вербовались, как правило, среди горожан и были связаны с революционно настроенными рабочими арсеналов и крупных портов… Симон пытается представить себе, что бы произошло, если бы из этой взрывчатой смеси выпал хоть один компонент… Если, скажем, день случайно не выдался бы таким жарким и в мясе не завелись бы черви? Если бы командир не оказался таким болваном?.. Значит, не было бы и «Потемкина»? Нет! Был бы другой «Потемкин», какой-нибудь другой день, и окончилось бы все это приблизительно так же… Но мне нравится мысль о «взрывчатой смеси», нравится, когда жизнь предстает перед нами непрерывной чредою вспышек, бурных разрывов, смелых решений, чуть ли не ежеминутно отбрасывающих прочь другие решения, которые, возможно, принесли бы удачу. Кто знает, может быть, в этом и состоит трагедия жизни? Ну что ж, встретим ее лицом к лицу. Рыжий правильно объяснил обстоятельства, при которых произошло восстание на «Потемкине». Мы уже не воспринимаем окружающий мир как хаос, каким он был до Маркса, до Ленина. Подумать только, что Бальзак шел ощупью, в потемках! Бальзак, как никто, умел описывать социальные явления, но объяснение их он сводил к разным мистическим пустячкам, к аналогиям, которые теперь вызывают усмешку не только у марксистов… Пусть этот рыжий ничем не примечателен, все равно он в тысячу раз выше тех лекторов, которые не слыхали даже имени Маркса, имени Ленина, а если и слышали, то никогда не упоминали. Они, видимо, и не подозревают, что лет через десять нельзя будет всерьез коснуться ни одной темы, не прибегая к марксизму, которому сегодня в курсе философии отводится меньше часов, чем перепалкам средневековых схоластов. Но подобные занятия составляют усладу для всяких замшелых дураков. Не по нутру им наша эпоха.
Симон положил руку на колено Камиллы. Потом тихонько скользнул ладонью по скрипучему шелку чулка. Чуть откинул подол юбки и коснулся теплой гладкой кожи. И замер. Рука его лежала спокойно, будто лапа нестрашного зверя.
— Ты с ума сошел! — говорит Камилла.
— Сошел.
В то же мгновение он подумал, что более точного ответа не мог бы дать. «Да, да, я сошел с ума, и у меня есть на то все основания». Рыжий под аплодисменты публики скрылся, свет погасили. Зажужжал киноаппарат. От музыкального сопровождения решили отказаться. И сразу же экраном, а потом и всем залом завладели первые кадры.
«Потемкин» отправляется в плавание. Борозды, которые он проложит в умах, в сердцах, в том, что проще всего было бы именовать душой, продержатся годы, а в иных случаях и всю жизнь. Вот он, огромный и грузный, на глади блестящих под солнцем вод, выплевывающий в белесое летнее небо густые клубы черного дыма. Вот море, до того настоящее, что чувствуешь на губах соленый вкус брызг. Вот она, эта тяжелая махина, несущая на своем борту не только экипаж «Потемкина», но и сотни миллионов, миллиарды людей. Два часа дня четырнадцатого июня пятого года по старому стилю, принятому тогда в России. Броненосец «Потемкин» два дня назад прибыл из Севастополя в Одессу для учебной стрельбы и теперь стоит в открытом море. Накануне из города на борт доставили мясо, и идущее от него зловоние вскоре привлекло внимание экипажа. Маленькими группками матросы подходят посмотреть на эту кишащую червями падаль, сваленную у бизань-мачты. Они отворачиваются, с трудом подавляя отвращение и бормоча проклятия. Ненависть подымается вместе с волной воспоминаний и горьких раздумий. Мало-помалу эта гниль, из которой собираются варить суп, приобретает циклопические масштабы. Она становится символом всего, что прогнило в царской России. Это смрад самодержавия, тлетворное дыхание императорского двора, трупный запах сословия, разлагающегося заживо под парадным мундиром, усеянным звездами и орденами.
Матросы решают не прикасаться к супу, сваренному из этого мяса. Когда весть об их коллективном отказе достигла Парижа, Жорес, по словам рыжего, сразу понял значение случившегося. Симона поразила одна фраза Жореса. Ему нравится ясность этой фразы, которую мог бы написать Ленин. «Это не просто бунт солдат, недовольных плохим качеством пищи, — писал Жорес. — Эти люди начали героическую борьбу против царского строя в целом».
Царский строй — он как это мясо, над которым сгибается судовой врач и заявляет, поправив дрожащей рукой пенсне: «Но мясо превосходное, надо только промыть его в морской воде!» и тем наносит матросам «Потемкина» неслыханное оскорбление: значит, их не только хотят накормить супом из тухлого мяса, но еще и требуют, чтобы они признали его превосходным. А надо всем этим, конечно, безоблачное небо. Но час восстания близится,
