В любви, как на войне - Дарья Асламова

– Легче на поворотах! Я ведь могу и на хуй послать, – вдруг сказал Джавдет.

Тут я развеселилась.

– Да ну! Сделай это, а я посмотрю! Сделай это прямо сейчас, при всех. А потом я крикну своих ребят и погляжу, что будет.

Он промолчал. А что тут можно было сказать? Потом оделся и ушел.

И все-таки ему начистили физиономию. Но не по моему поводу. И вот как это случилось. 23 февраля пить начали с утра, поскольку генерал Трошев лично привез журналистам три бутылки водки. Генеральскую водку даже до вагона не донеси, оприходовали прямо на улице. К вечеру страсти накалились. Сцепились два оператора (клички – Андерсен и Кекс). Каждый весом под сто килограмм. Дыша друг другу в лицо смесью водки и лука, они встали в проходе вагона как два быка.

– Ну, вдарь, вдарь, – кричал Андерсен, подпрыгивая, как боксер. – Я на своем фэйсе держу! удар под 8о килограмм.

И Кекс вдарил. Вся эта орава троглодитов, бывшая когда-то цветом российской журналистики, наблюдала за боем и, что называется, лопалась от смеха." Джавдет пытался разнять дерущихся, за что и схлопотал по очкам. Несколько секунд в вагоне стояла мертвая тишина. Вид у Джавдета был такой, что, ежели он укусит человека – тот сдохнет от бешенства "Я тебя убью", – просто сказал Джавдет Кексу и ушел.

Первый раз его перехватили, когда он с ракетницей ворвался в вагон и попытался напасть на Кекса. Ракетницу отобрали, самого Джавдета скрутили й выставили вон. Второй раз его поймали на рельсах, когда он, бормоча что-то себе под нос, с двумя гранатами в руках пытался подорвать весь вагон. Встревоженные иностранные журналисты, проживающие в соседнем купейном вагоне, выскочили на улицу. Там они и стояли в грязи, переминаясь с ноги на ногу и нервно грызя ногти. Джавдета с помощью водки и уговоров увели, а в вагоне выставили охрану на всю ночь во избежание эксцессов.

Обо всем случившемся я узнала уже после, поскольку 23 февраля я уехала в Грозный с фотографом Геной по кличке Тяжеловес. Это было делом принципа, моментом куража – отпраздновать День Советской Армии в Грозном, куда журналистам строго-настрого запретили въезд. Все боялись терактов, потому что чеченцы обещали отметить этот праздник по-своему, со взрывами и большим количеством жертв. Но мы с Тяжеловесом и Андерсеном уговорили одного суховатого, спокойного коменданта нечаянно захватить нас с собой, чтобы начальство не прознало.

Андерсен посадил нас с Тяжеловесом в машину, а сам ехать отказался, ссылаясь на свою больную ногу и солидные габариты.

– Я вам, ребята, даже завидую. Мало ли чего вы там повидаете, – сказал он и пожелал нам счастливого пути.

"ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД"

Эту надпись на стене в Грозном никто не спешит замазывать. Слишком близко смертное дыхание недавних боев. Великое разрушение и мерзостную пустоту являет собой город. Здесь каждый закоулок – арена какой-нибудь кровавой драмы. Я думала, что ничего не увижу страшнее города Вуковара, разбомбленного в первую югославскую войну. Но это было хуже, много хуже.

Ночью, при свете луны останки домов белеют как кости. Уцелели только рекламные щиты. "Прокат свадебных платьев" я обнаружила рядом с обугленным трупом многоэтажного здания, откуда тянуло сладковатым тошнотворным запахом тления.

Этот запах, от которого дурнота комком подступает к горлу, характерен для всех неразминированных домов. Трупы – вот главная проблема в Грозном. Жители с ужасом ждут весенней распутицы, которая Принесет с собой эпидемии, если всех вовремя не похоронить. Часть покойников подъедают оставшиеся без призора собаки.

Испуганные, погибающие от голода животные сбиваются в стаи и, постепенно дичая, поедают не только трупы, но даже бросаются на людей. Их расстреливает милиция, если повезет, сразу убивают вожака, остальные спасаются бегством.

Сведения о беспризорных мертвецах поступают! с печальным постоянством. То старушка околела на' улице еще во время бомбежки, а соседи ее присыпали землей.

Да вот беда, собаки-людоеды ноги начали грызть, надо перезахоронить. То при уборке разбомбленного дома жильцы найдут полуразложившийся труп. А значит, надо его опознать и прибрать. Все эти жуткие хлопоты ложатся на милицию, к которой перешла вся полнота власти в городе.

Жители Грозного все без исключения смахивают на сумасшедших. Более чем странно одетые, с одичалыми глазами, они выходят из подвалов на тепло полевых кухонь МЧС и относительную безопасность военных комендатур. В течение нескольких месяцев они жили как лесные звери, от минуты к минуте, в животном страхе, мысля не головным, а спинным мозгом. Теперь же все как один носятся с дурацкой мыслью восстановления Грозного. Хотя и ежу ясно, что восстанавливать тут нечего.

"Да ты пойми, нам не простят, если город не будет восстановлен, – горячился гантамировец Ибрагим Ясуев, глава администрации Ленинского района. – Как можно перенести столицу в Гудермес? Как можно сердце переместить, к примеру, в область печени? Немыслимо!" В Грозном нас с Геной-Тяжеловесом приютили в одной из комендатур. К ночи накрыли столы в честь 23 февраля, и мы сели пить при свечах вместе с омоновцами. Я увидела пятилитровую банку спирта и подумала: "Попали!" Спирт впополам разбавляли водой и закусывали жирным шашлыком, селедкой из банок и солеными огурцами.

Я была единственной женщиной в компании, и эхо налагало на меня определенные обязательства. Нужно было всем улыбаться, любезничать, говорить хосты, выслушивать комплименты и уделять всем равное внимание. Люди много пили, были очень невоздержанны на язык и медленно зверели на глазах.

И тут произошел инцидент, после которого я резко зауважала Тяжеловеса. Как водится, начались споры. Заспорили о Бабицком. Это было все равно что спустить всех собак. Люди горячились, теряли контроль над собой, а ведь все при оружии.

Один из спорщиков, самый горячий и самый расхристанный, спросил Тяжеловеса:

– Что вы думаете о Бабицком?

В наступившей тишине Тяжеловес отчеканил, медленно роняя слова:

– Бабицкий мой друг и суперпрофессионал. Я знаю его как честного и порядочного человека. Он имеет право на свою точку зрения. Кто скажет что-нибудь против него, тот будет иметь дело со мной.

Он, набычившись, посмотрел на собутыльников. Уф! Этого еще не хватало! Я пинала Тяжеловеса под столом ногой и думала, не сошел ли он с ума. Ясно, что Бабицкий по ту сторону баррикад. Я тоже готова защищать его право на собственные взгляды.

Но не здесь. Бог ты мой! Не здесь, где люди совсем потеряли голову от спирта.

Это все равно что нарисовать мишень на груди и крикнуть: "Стреляйте!" И все же, все же… Тяжеловес только что убедительно доказал мне, что пресса преисполнена чувства собственного достоинства и мозоли у нее на обеих ногах. И наступать на них никому не рекомендуется.

Никто и не рискнул.

Нас уложили спать в приемной коменданта на: железных кроватях в спальных мешках от МЧС, и; молоденький солдат растопил в комнате буржуйку! пустыми дактилоскопическими картами. Окна в комнате были завалены мешками с песком.

Мы немного поболтали перед сном, а потом paзом вырубились. Проснулись в два часа ночи от грохота пушек и ожесточенной стрельбы из автоматов.

– Гена, ты спишь? – спросила я. -Нет.

– А где это стреляют?

– У нас во дворе, – сказал Гена и зевнул. – Палят куда ни попадя.

– Я в туалет хочу, умираю. Ты как?

– Я тоже. Пошли.

Мы выбрались из мешков, обулись и вышли на двор, в кромешную тьму. Гена светил маленьким фонариком. Обнаружили туалет. Я быстро сделала свое дело, а Гена застрял.

Я стояла во дворе, ждала Тяжеловеса и пыталась вспомнить, какой сегодня ночью пароль. Вот какая штука. Каждую ночь задают новую цифру. Скажем, десять. Если ты идешь ночью, часовой тебе кричит, к примеру: "Шесть!" Ты должен из десяти вычесть шесть. Что получается? Четыре. Правильно. Эту цифру ты и должен крикнуть в ответ. А то пристрелят.

Когда Гена вышел из туалета, я как раз припомнила цифру. Кажется, шесть. И тут нас ошарашил крик из темноты:

– Стой, кто идет! Пароль. Три.

Мы замерли. У нас все вылетело из головы. Ужасно неприятно, когда в тебя целятся в темноте. Особенно если ты не видишь лица того, кто целится. Мы тупо молчали, не в состоянии отнять от шести три. И только когда услышали характерный звук передернутого затвора, разом заорали:

– Три! Три! Три!

Причем я безбожно закартавила от страха так, что получилось:

– Тли! Тли! Тли!

Нас пропустили. Гена захихикал: "Что? Считать научилась?" Мы пришли в свою комнату, забрались в мешки и немножко поговорили о жизни. Как оно бывает. И Гена вспомнил своего друга-фотографа, который всю жизнь снимал театры и все такое, а потом случайно поехал в Чечню и сразу же попал в плен. Мы говорили о нем и еще не знали, что он уже мертв. Убит. Об этом стало известно только через несколько дней. Но мы говорили о нем как о живом. Обсуждали, каково ему там.