Школа ненависти - Алексей Константинович Крутецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На Волковской улице жил знаменитый сапожный мастер. Имени и фамилии его люди не знали, но все называли его по прозвищу — Елка-Палка, и даже вывеска на фасаде его дома была такая же: «Сапожный мастер Елка-Палка».
Елка-Палка был человеком веселым и красивым, невысокого роста, с большой черной бородой и всегда улыбающимися глазами. Костюм из хорошего сукна, фуражка, надетая чуть набок, и лакированные сапоги придавали ему какую-то особую молодцеватость.
Не только околоточные, но и сам пристав носил сапоги, сшитые в мастерской Елки-Палки, и поэтому Елка-Палка всегда чувствовал себя спокойно, уверенно.
Заказать сапоги у Елки-Палки считалось особым щегольством, и стоили они значительно дороже, нежели в других мастерских.
С заказчиками Елка-Палка разговаривал просто и очень добродушно. Он говорил:
— Елочка-зеленая, ведь я первоклассный мастер. Не только пристав наш, а графы и князья в моих сапогах разгуливают. Закажите у других мастеров — дешевле возьмут, но сапог будет не тот…
О «графах и князьях» Елка-Палка, конечно, выдумывал, но заказчик этому верил и не шел к другим мастерам. Он заказывал сапоги, платил большие деньги и хвастал тем, что на нем сапоги работы Елки-Палки.
Сам Елка-Палка, как и все хозяева, за верстаком не сапожничал. У него работали лучшие мастера, но исключительно пьяницы. Не пьяниц он в мастерскую не брал.
Все хорошие мастера, пропившие свой инструмент и спустившие с себя одежду, босые, голодные, шли к Елке-Палке.
— А, елочка зеленая! — встречал пришедшего Елка-Палка и тотчас же посылал его на кухню к жене. — Иди-ка прежде похлебай щей!
Нахлебавшись щей, мастер не говоря ни слова садился к верстаку и принимался за работу. О деньгах никогда никакой договоренности не было.
До субботнего вечера Елка-Палка никому из мастеров не давал ни копейки. Кормил он их щами и хлебом, спали они тут же, в мастерской, на полу, подложив под голову тряпье или старые сапоги. На подоконнике всегда стояла большая банка с махоркой, лежали бумага и спички.
В субботу вечером работы на заводах, фабриках и в мастерских прекращались, Елка-Палка рассчитывался с мастерами полностью — всем давал по одному рублю.
Если кто-нибудь протестовал и просил больше, Елка-Палка увещевал его по-отечески и разъяснял так, чтобы слышали другие:
— Елочка-палочка, — говорил он, — ты в понедельник пришел ко мне босый и голодный. Я тебя как брата родного встретил и опорки дал. Неделю я тебя щами кормил, спал ты у меня в тепле как у Христа за пазухой и курил, сколько хотел, а суббота пришла — я тебе рубль денег на пропой души. Подумай обо всем этом, ведь ты человек не глупый! Где же у тебя совесть-то, елочка?
Мастер слушал и чувствовал в словах хозяина действительно что-то похожее на правду.
— Вот ты сейчас уйдешь, — продолжал Елка-Палка, — до понедельника пьяный будешь, а в понедельник-то ведь снова увидимся.
Пьяницы с рублем в руке не думали о своих судьбах и хозяине, они начинали думать, философствовать уже в трактире, после выпитой бутылки.
Такие мастера, однажды похлебавшие щей у Елки-Палки, приживались у него и работали, пока у них была сила, служили руки. Потом они ослабевали от плохого воздуха, скудной пищи, тяжелой работы и попадали в городскую больницу, а оттуда — на кладбище.
К нему-то, Елке-Палке, на три года был отдан в ученики и мой лучший друг Колька.
В первое время я очень тосковал и целыми днями простаивал, глядя издалека на окна мастерской Елки-Палки и ожидая, не выйдет ли Колька, но он на улице появлялся редко.
Хозяин взял Кольку в ученье с условием не ходить домой и чтобы мать не вмешивалась в его жизнь. После трех лет учения Елка-Палка должен был купить Кольке костюм и дать двадцать пять рублей деньгами. Виделись мы теперь все реже и реже.
Обветренное веснушчатое лицо Кольки стало белым. Раньше я не обращал внимания на его руки, а теперь увидел, что они у него очень тоненькие и всегда в черной краске.
— Плохо тебе? — спросил я однажды.
— Всем несладко! — ответил Колька каким-то не своим, грубоватым голосом, глядя в сторону.
— Хозяин-то бьет или нет? — допытывался я.
— Нет, не бьет! — вздохнул Колька и добавил: — Но я ему все равно кишки выпущу!
— Как же это? За что? — испугался я, но он, словно взрослый, окинул меня взглядом, рванулся и пошел прочь, не сказав ни слова.
* * *
Среди вещей, подаренных нам когда-то Иваном Петровичем, была толстая книга сочинений Пушкина и много номеров журнала «Нива». Перелистывая «Ниву», я рассматривал портреты бородатых генералов, священников с одутловатыми лицами, портреты царя, царицы. На картинках были изображены пушки, корабли и много солдат.
На одной большой красочной картине был нарисован бравый казак. Он мчался на коне, и на его длинной пике болтались семь нанизанных на нее немцев. В то время шла война с Германией — первая мировая война.
Полюбовавшись картинками, я стал читать объявления, напечатанные мелкими буквами на синей обложке журнала.
На уголке листа был нарисован маленький человечек, который указывал пальцем на строчки: «Немедленно вырезайте наш адрес, наклеивайте его на открытку и присылайте ее нам. А мы пришлем вам часы за 1 рубль не хуже, чем за 200 рублей».
У нас на комоде стоял старый будильник, и я на это объявление не обратил внимания.
Рядом с часами и гномом были нарисованы две головы: кудрявая и лысая: а под ними подпись: «Нет больше лысых! На любой лысине в течение пяти дней вырастают прекрасные волосы».
Объявлений и картинок на обложке было много, но больше всего меня заинтересовало вот какое: «Если желаете разбогатеть, сообщите ваш адрес и приложите на 50 копеек почтовых марок. Почтамт. Почтовый ящик 105. Л. И. О.».
Вечером после чая, когда мама опрокинула чашку кверху донышком, я прочитал ей: «Если желаете разбогатеть, сообщите ваш адрес…»
Мама не поняла, что я хотел этим сказать. Я объяснил ей и добавил:
— Как думаешь, если послать адрес?
Она махнула рукой и отвернулась.
Я обиделся, подумал: «Вот так, не веришь, машешь руками — поэтому-то другой раз и сидим голодные».
Зная, что у нас нет денег, я решил потихоньку с большим старанием собирать всюду грязные бутылки, кости, тряпки, железо и продавать тряпичникам.
Через несколько дней, оставшись в комнате один, я уже сидел за столом и выводил на хорошем листе бумаги: «Я хочу быть богатым». Затем я указал полностью свое имя, отчество, фамилию, адрес, вложил в конверт на пятьдесят копеек почтовых марок,