Почти замужняя женщина к середине ночи - Анатолий Тосс

Короче, не любят межполовые отношения статики, с обеих сторон не любят. Им динамику подавай, и позитивную, пожалуйста, и побыстрее. Поэтому вот вам, друзья, совет: не следует слишком бодро начинать. Очень вяло тоже не следует, но и бодро – ни к чему.

То есть мы опять же про баланс говорим, про размеренный, спокойный баланс. Ведь чем спокойнее начнешь, тем больше резерва на потом останется.

Вот и тогда, в театре, не удалась мне поступательная динамика, а согласиться на отступательную я не мог.

– Стариканер, – шептанул я Илюхе через три неудавшихся минуты. – Чего-то не получается ничего свежего. Не могу создать.

– Создай несвежее, – посоветовал тот. – Тухлое создай. – И добавил после паузы: – Только быстрее создай, пока ситуация тут тоже не начала подтухать. Слишком долго ты возишься.

– Знаешь, – заартачился я, – давай отступим от стихотворной формы. Сколько можно ее насиловать, бедолагу. Давай перейдем в жанр деловой переписки.

– Как это? – спросил он.

– Ну, напишем короткую, информационную, напористую такую фразу. Например:

«Настя и Наташа, по какому телефонному номеру вам позвонить?»

И все. В конце концов, что нам от них на сегодня нужно? Ведь только лишь обмен информацией. В смысле, их телефонный номер.

Илюха забуксовал мыслью и согласился, обдумав.

– Действительно, – сказал он. – Почему мы их всех развлекать должны, артистов этих? Что им тут, театр, что ли? Поразвлекали, и хватит. Пора к делу. Пиши давай, как ты там хотел?

И я написал бы, благо косметического карандаша еще оставалось немного. Хотя он, гад, и расходовался необъяснимо быстро в моих напирающих на него пальцах.

– На чем писать? Давай тарелку, – обратился я к соседу за партой.

– Какую тарелку? – очухался сосед. – Кончились тарелки. Исписаны все.

– Почему ты, стариканчик, не запасся в достаточном количестве материалом под гвоздь в ботинке? Тебе что, не надоело с гвоздем постоянно ходить? Может, ты оттого весь такой встревоженный и неуспокоенный постоянно? Ведь гвоздь в ботинке, он, знаешь, ничем не лучше шила в другом, не менее чувствительном месте. Понимаешь, в каком? – ехидничал я.

Но Илюхе моя ирония была далеко не впервой. У него на мою иронию давняя закалка выработалась.

– Ну и чего делать теперь? – вернулся я к теме.

– Ты прямо на их записке пиши, – нашел выход Илюха. – С обратной стороны. А записку им вернем таким же макаром, как они нам ее переправили.

– Здорово, – одобрил я, продумав детали нового коммуникационного канала. – Таким примечательным способом я еще ни разу не выходил на связь с мастерами сцены. Семафорить, признаюсь – семафорил, было дело. Но вот записочками перебрасываться… Нет, такое впервой. Новый жизненный опыт. Ты, Белобородый, просто какой-то Маркони новый. Ты про Маркони-то знаешь?

– Маркони, Макароны, Миньоны, Мураками, все один хрен, – обобщил изобретатель беспроводной театральной связи. – Ты давай пиши быстрее, а то все угаснуть скоро может. Сколько мы уже здесь сидим впустую.

И он снова был прав. Действительно, сколько можно сидеть, не втягивая в себя желтоватой жидкости из плоской бутылки? Опустела вконец бутылка. А сидеть так вхолостую слишком уж опасно становилось.

Потому что могло покинуть нас состояние подпития, и непонятно, какая ерунда, какая дурь могли тогда заполнить наши некстати трезвеющие башки. А вдруг бы нам не захотелось больше Насте и Наталье записочки отправлять? А вдруг и самих Анастасию и Наташу не захотелось бы? Страшно об этом даже подумать! Хотя вряд ли, конечно, подобное возможно. Но в любом случае, кому нужен такой офигенный риск? К чему он, кому на пользу? Вот и поспешил я.

Смяли мы и без того мятую бумажку в еще один жесткий комочек и, стараясь незаметно так, подкинули на сцену. Которая, напомню, находилась от нас – ну, просто рукой подать. А потом стали наблюдать, как они ее поднимать принялись.

Кажется, чего там – поднять бумажный катышек с пола? А пойди подними, когда речь у тебя заучена, движения выверены, мизансцена отрепетирована и вообще пара сотен глаз из темноты на тебя таращится. Нет, непростое это дело, особенно когда на сцене, особенно во время спектакля.

В итоге, как они к ней только не подстраивались, к бумажке. И так подойдут, и эдак. И носочком исторического ботиночка, так совсем невольно, ее в дальний уголок катнут едва-едва, и уронят что-нибудь несущественное совсем рядом, мол: уж поднимать, так все вместе. Ну, прямо извелись они все там на сцене.

А нам с Илюхой – это все как раз в кайф и в удовольствие. Еще одна, можно сказать, тема в сюжете спектакля, предназначенная только исключительно для нас двоих.

В общем, исхитрились они в результате с записочкой, унесли ее быстренько за кулисы, развернули там, прочитали и сразу все заметно поскучнели. Прямо на глазах. Даже играть стали без прежнего задора.

Да и понятно – они смешную записочку ожидали, а она информационной оказалась. Ну а к тому же выходило, что им теперь требовалось поддерживать завязавшийся диалог и как-то отвечать нам в ответ. Ну кто ж им виноват? – сами диалог завязали, сами теперь пускай и поддерживают.

И стали мы с Илюхой ждать новой исходящей от них записочки.

– Должны прислать, – утвердительно покачал головой Илюха.

– Пришлют, куда денутся, – подтвердил я.

– Просто время им надо… сочинить, написать, свернуть, – обнадежил я нас обоих минут этак через пять.

– На все надо время, – согласился терпеливый Илюха еще минуты через три. – Но не столько же!

И мы забеспокоились вместе.

– А вдруг не пришлют? – предположил я теперь обратное.

– Могут, – поменял свое мнение на противоположное Илюха. – С них станется. Одно слово – артисты. Ненадежный народец.

Я молча согласился, и мы подождали еще.

– Похоже, придется срывать, – задумчиво прошептал Белобородов.

– Что именно?

– Да «Идиота» ихнего. А что делать? Ничего больше не остается. Ведь обнадежили, а потом так пошло прокатили. Обидно ведь.

– В милицию могут забрать, – пессимистически забеспокоился я.

– Думаешь? – переспросил Илюха и задумался снова.

В общем, не только у артистов поскучнело настроение. У нас оно заметно поскучнело тоже.

А действие между тем там, на сцене, как раз подходило к апогею. Какая-то там разборка происходила как раз из их девятнадцатого века. Два чувака, один в сером фраке, а другой почему-то в зеленом (неужели в девятнадцатом веке зеленый цвет на фраки предпочитали?), просто грудьями сшиблись из-за главной героини. А группа поддержки прямо здесь же на сцене своими танцами и песенной лирикой их только подначивала. Просто-напросто подливала масло в и так не слабо горящий любовный треугольник. Ну, то есть замысел такой хитрый режиссерский, этого, как его, Захара Марковича.

– Да я, знаешь! – кричал один в сером фраке. – Я вас всех одним разом купить смогу. А потом продать. Но уже другому. – Или что-то вроде этого кричал.

– Да нету у тебя таких денег, чтобы меня, а главное – чистую душу Настасьи Филипповны на купюры презренные обменять.

Хотя Настасья Филипповна ко времени данного диалога притихла и ни за кого конкретно не заступалась. Просто отошла подальше в сторонку и терпеливо ожидала развязки. Мол, как все решится в результате, то я и приму безропотно. Ну, я же говорю: классика – она просто как зеркало жизни, разве что сильно поврежденное шершавым режиссерским гением.

– Ха, ха! – засмеялся тот, что в сером фраке, прямо в лицо тому, кто в зеленом. – Ты моих миллионов не считал и банковские мои месячные отчеты не просматривал.

Мы вообще с Илюхой все это время очень присматривались к сцене, потому что надежда, как всем известно, теплится в человеке до последнего. И не только присматривались, но и прислушивались. И вот, прослушав последнюю фразу, особенно слова про «месячные банковские отчеты», как-то даже насторожились. Глав. Реж., конечно, Глав. Режем, может, он и новатор, но даже он не допер бы сегодняшним финансовым лексиконом классику отечественную окончательно испоганить.

И насторожил нас лексикон, потому как повеяло на нас в воздухе импровизацией. А мы всегда к импровизациям с удовольствием относились.

А на сцене продолжалось с незатухающей страстью.

– Да как же мне проверить ваши отчеты, если я вашего банковского счета не знаю?! – завопил тот, что в зеленом сюртуке.

Тут Илюха саданул меня локтем в бок. Впрочем, я стерпел.

– Что же вы это не знаете, дорогуша? – ухмыльнулся тот, что был богачом по сценарию. – Всем мой банковский счетец хорошо известен. А вам, гляжу, гордыня не позволяет…

Тот, которому не позволяла, не ответил, только усмехнулся презрительно.

– Да вот даже девушка Настя знает, – вдруг указал артист в сером на группу театральной поддержки.

А та даже не удивилась, как будто у них каждый вечер одна и та же импровизация и все попривыкли к ней давно.