Страница номер шесть (сборник) - Сергей Носов

Я попросил хрестоматию для восьмого класса.

– Ну что ж, – сказала библиотекарша, – можно и хрестоматию.

Она принесла хрестоматию.

Я сидел за круглым столом красного дерева – один, в тишине – в уютной дворцовой комнате со старинной мебелью и резным потолком, окруженный Брокгаузом и Ефроном, Сытиным и Сувориным, всем «Всем Петербургом», всей-всей «Живописной Россией» – сотнями томов в роскошных издательских переплетах, и листал, листал, перелистывал обыкновенную школьную хрестоматию. Я был как тот алкоголик, подшитый – примеряющий к себе рюмку запретной водки. Примирялся как будто с печатным текстом. Не смело. То был брак по расчету. Мне деньги платили. Я помнил.

Я тем себя успокаивал, перелистывая хрестоматию, что помнил: деньги платили – за это.

Я сдал всего Достоевского в «Старую книгу». Не зря.

У Достоевского мало едят. Пьют чай.

Или чай пить. Или миру пропасть.

Ни чая не надо, ни мира.

Вспоминал о еде.

Генерал у Замятина (вспомнил) готовил самозабвенно картофель фри (во фритюре) – у себя «на куличиках».

О куличах. Калачах. Кренделях.

Заболоцкий.

Из-под пера выходило – чужое.

4

– Взгляните, – сказал Долмат Фомич, передавая профессору Скворлыгину две машинописные странички.

– Ну-кась, ну-кась, – профессор Скворлыгин искал нетерпеливо очки по карманам, нашел, нацепил на нос, причмокнул губами, сглотнул слюну, сказал:

– Ммм-ээ. – И углубился в чтение.

ТРАКТИР «ВСЯКАЯ ВКУСНЯТИНА»

«В волшебном царстве калачей...»

В волшебном царстве калачей,

Где дым струится над пекарней,

Железный крендель, друг ночей,

Светил небесных светозарней.

Внизу под кренделем – содом.

Та м тесто, выскочив из квашен,

Встает подобьем белых башен

И рвется в битву напролом.

Вперед! Настало время боя!

Ломая тысячи преград,

Оно ползет, урча и воя,

И не желает лезть назад.

Трещат столы, трясутся стены,

С высоких балок льет вода.

Но вот, подняв фонарь военный,

В чугун ударил тамада, —

И хлебопеки сквозь туман,

Как будто идолы в тиарах,

Летят, играя на цимбалах

Кастрюль неведомый канкан.

Н.Заболоцкий. «Столбцы»

«Деньги дороги, да калачи дешевы». Ну-ну. В наше время как раз наоборот. Да все равно «жива душа калачика просит». Что ж, попробуем:

КАЛАЧ ФИЛИППОВСКИЙ

Возьмите 8 стаканов муки, 2,5 стакана молока (это уже по тексту «Кулинарии»), 1,5 пачки маргарина, 1,5 стакана сахарного песка, 5 штук яиц, 1 чайную ложку соли, 0,5 палочки дрожжей.

Дрожжи и половину нормы муки растворить в подогретом молоке. Опару хорошенько вымесить и поставить на ......................................................................................

Готовые калачи посыпать сахарной пудрой.

КРЕНДЕЛЬ

Крендель – род калача. Отличается особой формой и добавками: миндаль – 0,5 стакана, изюм – 1 стакан, корица молотая – 1 столовая ложка ....... – Если же вам не хватает талонов для этого теста, рекомендуем:

САМЫЙ ДЕШЕВЫЙ ТОРТ

– По-моему, великолепно, – сказал профессор Скворлыгин. – Даже пословицу подобрал, каков молодец!.. А как изящна концовка!.. «И приятного аппетита»!.. Казалось бы, простые слова, но насколько точны, выразительны и уместны!..

– А мне нравится «и», – сказал Долмат Фомич. – Обратите внимания, не просто «приятного аппетита», а «и»! – «И приятного аппетита»!.. Такое непринужденное интонирование... Нет, молодец, молодец... Лучший материал в номере, как ни крутите!..

– Друг мой! – профессор Скворлыгин тряс меня за руку. – Поздравляю. Искренне поздравляю!

5

Я не то чтобы затосковал по родному дому, не то чтобы мне уж совсем истерзала душу моя неприкаянность – или конкретно: достал бы майор со своими прихватами, хрен с ним и с ними, – но костюм при моем теперешнем положении в обществе мне бы не помешал. И я отправился за костюмом.

В нашей квартире приключился ремонт.

В моей – и еще раз: в моей! – в настоящей, напротив парка Победы.

Терпеть не могу ремонтов. В том, что ремонт, я уже их на лестнице заподозрил: ступеньки в мелу! Стоя за дверью, слышал вой пылесоса. Звонил и звонил.

Вняв звонку, Валера открыл наконец – на голове из газеты колпак-треуголка. Весь в мелу. Он глядел на меня, словно я был посланцем параллельного мира.

– Это ты? – спросил в изумлении.

– Не ждали?

Точно, не ждали.

Оклеили зачем-то стены в прихожей какими-то жуткими обоями с омерзительными разводами как бы под мрамор.

– Зачем?

– Красота спасет мир, – сострил Валера.

Меня передернуло.

– Могли бы и посоветоваться.

Он промолчал.

Так и есть: в моей комнате потолок белят. Вдвоем. Надежда разводит мел, а этот, значит, со стремянки спустился.

– Ребята, а вы, я смотрю, надолго обосновались.

– Но надо же делать что-то с квартирой, – Валера сказал. – Осторожно, не прислоняйся.

– Это как? – я не понял про «надо». – Что надо делать?

– Жить надо по-человечески! – Валера воскликнул. – По-человечески, понимаешь?

– Каждый должен обустроить свой дом, – раздался голос Надежды.

– Так ли я понимаю, что вы свой дом обустраиваете?

Валера спросил:

– Ты разве против?

– Нет, я не против, просто я думал, что это все-таки мой дом.

– Разумеется, твой... В известном смысле твой... Но не только твой. И твоей жены тоже. И наш.

– Наш общий дом, – обобщила Надежда.

– Вот мы и ремонтируем, – сказал Валера.

– А он недоволен, – сказала Надежда Валере.

– Будь снисходительна, – Валера Надежде сказал.

– Стойте, стойте. А ну-ка, объясните мне, какое отношение к моей квартире имеете вы.

То бишь, сам того не желая, я поднял и заострил проклятый квартирный вопрос , из всех проклятых – самый мне ненавистный.

– Объясняю. Раз ты придираешься к словам, я тебе, во-первых, скажу: да, действительно, строго говоря, это неправильно, нельзя говорить «моя», «твоя», «наша», «ваша» об этой квартире. Эта квартира не совсем твоя и не совсем наша, если быть достаточно строгими. Что касается тебя, Олег, то ты в этой квартире всего лишь прописан, а изживший себя институт прописки, нравится тебе или нет, будет вот-вот ликвидирован, подобно другим институтам социального принуждения, скоро даже никто вообще не вспомнит, что это было такое – прописка... И лишь после приватизации... – это скучнейшее слово (в те дни жутко модное) Валера произнес особо отчетливо, – после приватизации можно будет говорить о данной квартире как о чьей-либо собственности. Не перебивай. Во-вторых... Ты спрашиваешь: какое мы имеем отношение к этой квартире? Вот какое: мы в ней живем. В-третьих, как видишь, мы ее ремонтируем. В-четвертых, Олег, если не мы, то кто? Может быть, ты? Может быть, ты способен пошевелиться чуть-чуть? пальцем о палец ударить?..

Нет, не способен. Не могу. Не хочу. Не люблю. Не воспринимаю. Не понял ни слова. Какой-то бред.

– Да ведь я вас просто впустил!.. Просто пожить впустил! – воскликнул.

– Ну, впустил. Ну и что? Ты так говоришь, будто мы тебе плохого желаем.

А Надежда сказала:

– Я ведь знала, что он не оценит.

– Оценит, оценит. Поживет еще недельку с женой со своей, сразу оценит. Заживо съедят. Будет съеден.

С этим не спорил. Он прав.

– Говорят, – сказал я без злорадства, – породистой собаке отдельная площадь полагается. Вот кто раньше вас приватизирует.

– Не знаю, как насчет собак, но я ведь тоже могу рассчитывать на привилегии.

– Ты?

– Как защитник Белого дома, – невозмутимо ответил Валера.

– Да ведь ты же в Питере был.

– Мы защищали Петросовет, – сказала Надежда, – это приравнивается к защите Белого дома.

– На него никто ж не нападал, на ваш Петросовет.

– Потому и не нападали, что были защитники. Брошен взгляд на Надежду: каково сказано? Точная фраза. Умная фраза.

– С другой стороны, – рассуждает Валера, прохаживаясь по комнате (что непросто – ремонт), – и с твоей неоднозначной женой можно при наличии доброй воли поладить вполне. Она не подарок, это да... Но... практичная женщина, с хваткой... Мы находим общий язык.

– Я рад за вас.

– Мы вместе отделали ее комнату.

– Молодцы, – сказал я, ничуть не удивившись.

– Они уехали на время отделки, она и ее.

– С Эльвирой, – сказал я, – уехали?

– Нет, Эльвиру оставили нам.

– Какое доверие!

– Спит на кухне. Подожди, Олег, есть еще один вариант. Только не горячись. Ничего особенного. Я женюсь – фиктивно – на твоей жене.