«Письма Высоцкого» и другие репортажи на радио «Свобода» - Игорь Кохановский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На мой взгляд, искусным полемистом Кунаев вообще никогда не был. Более того, «вырождение полемики» не раз замечалось и в других его выступлениях, в частности на писательском пленуме двухгодичной давности, когда он допустил оскорбительный выпад в адрес главного редактора журнала «Юность» Андрея Дементьева.
А теперь — отрывки из письма Куняева:
«В 43-м выпуске журнала “Огонек” за этот год критик Рассадин опубликовал статью “Гордость паче унижения”, в которой опустился до измышлений и оскорблений, неожиданных даже для нынешней накаленной атмосферы.
Вспоминая мои давние статьи о массовой культуре, в которых шел разговор о фанатичном культе Высоцкого, Рассадин снова возвращается к истории с могилой майора Петрова.
В “Московском литераторе” от 26 июня 1987 года в статье “Переборщили” я приводил документы, подтверждающие мою правоту. Однако Рассадину неймется. Он опять затевает гнусную травлю, пользуясь такими полемическими выражениями: “Ведь уличили во лжи (это Мальгин с Коротичем меня “уличили” — замечает в скобках Куняев) немедля и документально, выставив на позор, подняли на смех… нет, шалишь, не повинился… не остановился перед отъявленной ложью”, и т. д. и т. п.».
Прерву этот раздраженный поток «вырождения полемики». Вот как все просто для Куняева. Он подтвердил «документами» свою «правоту», и точка. Истина в последней инстанции — за ним. А если я верю (и у меня есть на то основание) документам Мальгина, а не Куняева? Что тогда? А тогда следует, что последнего так-таки уличили во лжи, и нечего ему изображать из себя оскорбленную невинность и называть доказанное «гнусной травлей».
Скажу в двух словах, почему я не верю Куняеву.
Года три тому назад был у меня с ним разговор по поводу этой самой могилы майора Петрова.
— Спорим, что я докажу существование этой могилы? — сказал он мне' тогда.
— В подобных случаях из двух спорящих всегда один — дурак, другой — подлец. Не желаю быть ни тем, ни другим, — ответил я, давая понять, что не буду говорить с ним о Высоцком. — А вообще, хочешь скажу тебе прямо, почему ты ведешь охоту на Володю? — вдруг вырвалось у меня.
— Почему? — заинтересовался Куняев.
— Да потому, что… Многие ли о тебе слышали до этой «охоты»?
— Ну, у меня был круг своих читателей, — как-то неуверенно отпарировал он.
— Вот именно, круг, в 10–20 тысяч человек, судя по тиражам твоих сборников. А теперь… о тебе знают миллионы…
— Ну, не только поэтому, — был ответ. При этом он так самодовольно улыбнулся, что я понял, что угадал.
Теперь, читая рассуждения Куняева о чести, о стыде, я не могу верить ему, вспоминая тот разговор.
Но вернусь к его письму. Цитирую:
«В нашем Союзе писателей нет Суда Чести. В нашем неправовом государстве нет Закона о печати. Бессмысленно подавать на глумливого критика в суд: все может закончиться потерей времени и трепкой нервов. Но оставлять без ответа подобное оскорбление я не могу. А потому предупреждаю Рассадина, что, если в ближайшее время в том же “Огоньке? не появится его
извинения, то я буду вынужден ответить ему на оскорбление пощечиной. Обстоятельства “бесправия” заставляют меня восстановить в правах этот хотя и крайний, но проверенный, традиционный для нашей истории способ защиты чести.
Я обращаюсь с письмом именно в “Московский литератор” — нашу цеховую газету, так как неудобно, чтобы широкий читатель узнал о нравах, насаждаемых иными профессиональными перьями в желтой прессе. Стыдно за литературу. Стыдно даже за Рассадина. Все-таки он член Союза писателей. Станислав Куняев».
Вот такое письмо. Ну просто «Хроника объявленной… пощечины». А каков пафос! Беспокойство за читателей! И якобы только из-за этого беспокойства он не предлагает своего послания в центральную прессу, будто не понимая, что нигде, кроме «нашей цеховой газеты», подобное просто не может появиться.
Куняеву стыдно за литературу. А за себя не стыдно? Не стыдно за тон, каким шпана разговаривает в подворотнях?
«…Традиционный для нашей истории способ защиты чести», — витийствует он в письме. Да невозможно даже представить, чтобы, скажем, крайний западник Чичерин и апостол славянофилов Хомяков способны были скатиться на такой уровень спора! Даже единомышленники из «цеховой газеты», видимо, почувствовали некое неудобство от «достаточно все-таки неожиданного содержания письма». Да пусть хоть сто раз неправ Рассадин — доказывай в сотый раз эту неправоту, и «Литературная Россия» с удовольствием будет печатать эти новые образцы «искусства полемики», вернее антиполемики.
Смешно было бы ожидать извинений Рассадина. Так что вскоре мы будем свидетелями того, как провозглашенный некогда Куняевым жлобский принцип — «добро должно быть с кулаками» — реализует себя в нашей озверелой действительности.
«Поверх барьеров» 07.12.89
Чтение пятое. ПРЕДЧУВСТВИЕ
Мне улыбается, как друг,попавшийся на казнокрадстве,словно его порочный круги ясроднились в тайном братстве,как в родословной от сохи,как в вожделенье доли сытной…Ему за прежние грехи,передо мной ничуть не стыдно.Он из поруки круговой,как бы ушедшей в день вчерашний,но вновь готовой стать стеной,готовой даже к рукопашной,как некий дутый романист,привыкший к славе и наградам,который, как авантюрист,пугает новым Сталинградоми тюрьмами словесной лжи, ипропастью междоусобиц,прикрывшись с ловкостью ханжипонятиями «стыд» и «совесть».Он снова в правящих кругах,в которых был в года застоя,и та же власть в его руках,словно поместье родовое.И вся его сегодня рольтаит боязнь гражданской казни:вдруг все увидят, что корольне просто гол, но безобразен.И в верноподданстве своемон изощряется публично,не церемонясь, что приемтакойпочти что неприличносегодня выглядит. Хотяи выпады ему подобных —лишь отраженье бытияв его незыблемых законах,где все — единство и борьбаотжившего и обновленья,и обделенная судьбапотерянного поколенья,и крах словесной шелухив холуйском одобренье скопищ…Из этой адовой ухи аквариума не устроишь.И, как в застойной тишинетоталитарного удушья,вновь, кажется, ползут ко мнеотчаянье и равнодушье.
1988
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});