Семнадцать мгновений весны - Юлиан Семёнов

ГЕЛЬМУТ. Я же просил разрешить мне уйти в другую комнату.

(Звонит телефон.)

ДОРФ (в трубку). Здесь Дорф. Кто? Слушаю вас.

(Кричит мальчик.)

Унесите его, Гельмут, я ничего не слышу...

(ГЕЛЬМУТ уходит.)

Да... Пока еще нет... Вы думаете, Шольц, это так просто? Идите к черту, Шольц... Все. (Бросила трубку.) Ну, как она?

БАРБАРА. По-моему, пришла в себя.

ДОРФ. Прекрасно, дайте ей воды.

(КЭТ делает вид, что еще не пришла в себя.)

Хватит, хватит, не выйдет. Барбара, помогите ей сесть. Ну! Откройте глаза!.. Ладно, оставьте ее, Барбара. Она прекрасно слышит. Сейчас я позову Гельмута и распахну окно...

(КЭТ не выдержала и заплакала.)

Ну? Надумали? Будете говорить?

КЭТ. Я должна подумать.

ДОРФ. На это нет времени.

КЭТ. Я не знаю, что вам нужно. Вы хотите, чтоб я врала вам?

ДОРФ. Я хочу, чтоб вы сказали правду... Ладно, я помогу вам... (Достает фотографию, показывает Кэт.) Вот он, ваш резидент.

(КЭТ молчит.)

Ну? Ясно? Будешь говорить? (Бешено кричит.) Гельмут!

(Вошел ГЕЛЬМУТ. ДОРФ распахнула окно. Отчаянный крик Кэт обрывают два сухих выстрела. ДОРФ и БАРБАРА падают.)

ГЕЛЬМУТ (после паузы). Фрау Кин... Тут рядом автобусная остановка. Возможно, нам удастся бежать...

Затемнение

По радио слышны позывные советской радиостанции: «Говорит Москва. Слушайте передачу для Германии на немецком языке. От Советского Информбюро...» (Передается подлинная мартовская сводка 1945 года). Перед зрителями медленно проплывают служебные кабинеты Управления имперской безопасности. Прильнув к своим приемникам, слушают русское радио МЮЛЛЕР, ШОЛЬЦ, ХОЛТОФФ, ШЕЛЛЕНБЕРГ... Не дослушав сводку до конца, ШЕЛЛЕНБЕРГ нервно выключает приемник.

На поставленных в ряд стульях сидят ШТИРЛИЦ, ШОЛЬЦ и ХОЛТОФФ.

МЮЛЛЕР (подойдя к двери). Следующий!

(Входит ВТОРОЙ ШУЦМАН. При виде генеральского мундира Мюллера он совершенно остолбенел.)

ВТОРОЙ ШУЦМАН (рявкает). Хайль Гитлер!

МЮЛЛЕР. Вы не знаете никого из этих трех людей?

ВТОРОЙ ШУЦМАН. Никак нет!

МЮЛЛЕР. Вы никогда не встречались с ними?

ВТОРОЙ ШУЦМАН (пожирая верноподданническим взглядом Мюллера). Никак нет!

МЮЛЛЕР. Может быть, вы встречались мельком, во время бомбежки, когда стояли в оцеплении разрушенных домов?

ВТОРОЙ ШУЦМАН. Никак нет!

МЮЛЛЕР. Можете идти, шуцман. (Когда тот ушел.) Плохи ваши дела, Штирлиц. Почему-то никто из них вас не узнает.

ШТИРЛИЦ. Я тоже их не узнаю. Кроме того, так они могут распознать только рейхсфюрера, их сбивает ваша форма.

МЮЛЛЕР. Ничего, не собьет. Что же мне, голым работать?

ШТИРЛИЦ. Напомните им хотя бы конкретное место. Они же стоят на улице по десять часов в день, им все люди кажутся на одно лицо.

МЮЛЛЕР. Ладно... (Отвечает на телефонный звонок.) Мюллер слушает... Что значит телефон не отвечает? Повреждена линия во время бомбежки, наверно. Поезжайте туда сами. Все. (Положил трубку. В дверь.) Следующий!

(Входит ПЕРВЫЙ ШУЦМАН — тот самый, болезненный, в очках.)

Вы кого-нибудь видели из этих людей?

ПЕРВЫЙ ШУЦМАН (близоруко щурясь). Нет... По-моему, нет...

МЮЛЛЕР. Вы стояли в оцеплении не Байоретерштрассе?

ПЕРВЫЙ ШУЦМАН (обрадованно). Ах да, да... Вот этот господин показывал свой жетон. Я пропустил его к пожарищу...

МЮЛЛЕР. Он просил пропустить его?

ПЕРВЫЙ ШУЦМАН. Нет... Просто он показал свой жетон... Он в машине ехал, а я никого не пускал... И он прошел... (Испуганно.) А что? Если он не имел право... Я знаю приказ пропускать людей из СД и гестапо...

МЮЛЛЕР. Успокоитесь, он имел право... Он там что, искал роженицу на пожарище?

ПЕРВЫЙ ШУЦМАН. Нет... Ту роженицу увезли еще вечером, а он приезжал под утро...

МЮЛЛЕР. Он искал вещи этой несчастной женщины?.. Вы помогали ему?

ПЕРВЫЙ ШУЦМАН (мучительно вспоминая). Нет... Он там просто смотрел, ждал, когда можно будет проехать... Я помню, он перенес коляску какой-то женщине... Детскую коляску... Нет, я не помогал, я стоял рядом.

МЮЛЛЕР. Она стояла возле чемоданов?

ПЕРВЫЙ ШУЦМАН. Кто, коляска? Вот этого я не помню... По-моему, там лежали какие-то чемоданы, но про чемоданы я точно не помню... Я запомнил коляску, потоку что она застряла, а этот господин вытащил ее и перетащил к другому тротуару.

МЮЛЛЕР. Зачем?

ПЕРВЫЙ ШУЦМАН. А там было безопаснее, и пожарники стояли на нашей стороне... А у пожарников шланги, они могли погубить эту колясочку, тогда ребенку негде было бы спать, а так женщина потом устроила эту коляску в бомбоубежище и он там спал, я видел...

МЮЛЛЕР. Спасибо. Вы нам очень помогли. Вы свободны.

(ШУЦМАН, неловко откозыряв, уходит.)

Остальных освободить.

ШТИРЛИЦ. Там должен быть еще пожилой. Он тоже подтвердит.

МЮЛЛЕР (морщась). Ладно. Хватит. Достаточно. Спасибо, вы все свободны.

(ШОЛЬЦ и ХОЛТОФФ уходят. ШТИРЛИЦ двинулся за ними.)

Штирлиц, я вас задержу еще на минутку. (После долгой паузы.) Ответьте мне на последний вопрос. Где пастор Шлаг?

ШТИРЛИЦ. С этого надо было и начинать, Мюллер.

МЮЛЛЕР. Мне лучше знать, с чего начинать. Я понимаю, вы переволновались, но не следует забывать такт...

ШТИРЛИЦ. Это тот случай, когда вы совершенно правы, извините, обер-группенфюрер. Теперь о пасторе. Если вас действительно интересует местонахождение пастора Шлага, спросите об этом моего шефа. Он знает.

МЮЛЛЕР. Та-ак. Один—ноль в вашу пользу. (После паузы, остро.) Где вы встречаетесь с Борманом?

ШТИРЛИЦ. Этого я вам не скажу.

МЮЛЛЕР. Вы поедете на встречу в моей машине. В целях вашей же безопасности.

ШТИРЛИЦ. Как угодно. Только мне кажется, вам не стоит пока ввязываться в эту игру... В целях вашей же безопасности.

МЮЛЛЕР. Ох, и трудный же вы человек, Штирлиц, удивительно трудный!.. (Отвечая на телефонный звонок.) Да! Мюллер. Что-о?.. Да не спешите вы... Так... так... Ага, взяли все-таки! Да черт с ним, с солдатом... А ее быстро доставьте сюда... Живо! Ах, уже внизу? Молодчина! (Положил трубку.) Да-а! Ну, Штирлиц, готовьте цветы на могилку Греты Дорф — только что ее благополучно ухлопали.

ШТИРЛИЦ. Что вы говорите? Жалость какая!

МЮЛЛЕР. У вас, кажется, с ней романчик назревал? Сочувствую!

ШТИРЛИЦ. И все-то вы, обер-группенфюрер, знаете, ничего от вас не скроешь!

МЮЛЛЕР. А что делать! Работа такая у меня...

ШТИРЛИЦ. Кстати, о русской пианистке — насколько я понял, разговор шел о ней. Учтите: каждую минуту она может понадобиться мне, шефу и, главное, Борману...

МЮЛЛЕР. Ох, Штирлиц, что-то хитрое вы затеваете, очень хитрое... А старик Мюллер, как дурак, ничего не знает...

ШТИРЛИЦ. Узнаете. Уверен, скоро узнаете — работа у вас такая: куда без вас денешься?!

МЮЛЛЕР. А вот это вы верно заметили — куда без меня денешься?

ШТИРЛИЦ. Так что же русская?

МЮЛЛЕР. Успокойтесь! Взяли вашу русскую, никуда она теперь не денется. Этот идиот охранник сначала пристрелил Грету — видно, перестаралась, дура — а потом, при аресте еще двоих наших. Пришлось прикончить его на месте. Представляете, они хотели смыться в автобусе... С ума сойти! В автобусе!..

ШТИРЛИЦ. Ваше счастье, Мюллер, большое ваше счастье, что ей не удалось уйти... Иначе не сносить бы вам головы. Все. Мне пора. Борман не любит опозданий.

МЮЛЛЕР. Что-то вы темните, дружище. Не надо, не надо обижать старика Мюллера... Выкладывайте, что знаете.

ШТИРЛИЦ. Нет!.. Я и так сказал слишком много, Мюллер... Слишком много. Ну, я поехал. Хайль Гитлер!

МЮЛЛЕР. Да ладно вам, «хайль Гитлер!» У меня и так в ушах звенит — хайль Гитлер, Гитлер хайль!..

ШТИРЛИЦ (настороженно, с угрозой). Не понима-аю...

МЮЛЛЕР (спокойно, медленно). Бросьте. Все вы прекрасно понимаете. В настоящее время не следует смешивать интересы Германии с личностью Адольфа Гитлера...

ШТИРЛИЦ. Вы отдаете себе отчет...

МЮЛЛЕР. Да, да. Отдаю себе отчет. Гитлер привел Германию к катастрофе, и я не вижу выхода из создавшегося положения. Понимаете, не вижу! Да сядьте вы, право слово, сядьте. Слушайте. Мы накануне краха. Сейчас нужно думать о личном спасении и о будущем, далеком будущем идей национал-социализма. Надо думать о наших детях. Тем, кому сейчас десять, не нужны ни мы, ни наши идеи. Они не простят нам голода и бомбежек. А вот те, которые сейчас еще ничего не смыслят, будут говорить о нас, как о легенде. А легенду нужно подкармливать, надо создавать тех сказочников, которые переложат наши слова на иной лад, тот, которым будет жить человечество через двадцать лет. Борман умный человек, он это понимает. И Борман единственный человек, который может исчезнуть незамеченным. Гиммлер уже не может — он обречен. Об остальных я даже не говорю. И потом у Бормана есть деньги. Вся партийная касса — вы даже представить себе не можете, что это такое — переведена им в иностранные банки. Кроме Бормана, никто точно об этих вкладах не знает. Будущее национал-социализма — Борман и только Борман... Сколько вам будет в шестьдесят пятом? Семьдесят? Вы счастливчик. Вы доживете и будете играть партию. Семьдесят лет — возраст расцвета политиков... А вот мне будет больше восьмидесяти... Поэтому меня волнуют предстоящие десять лет. Если вы захотите делать вашу ставку, не опасаясь меня, а наоборот, на меня рассчитывая, попомните, что старик Мюллер кое-что умеет и хочет остаток лет отдать все силы, все свое умение, чтобы идеи национал-социализма не исчезли вместе с Гитлером. Когда увидитесь с Борманом, объясните ему, — подумайте только, как это сделать тактично, разумеется, что без профессионалов, когда все и очень скоро кончится крахом, ему не обойтись. А теперь идите. Ну? Что вы? Я не поверю, если вы скажете, что убеждены в победе Гитлера. Не надо. Не отвечайте. Просто подумайте над моими словами. И отдайте себе отчет в том, как я вас перевербовал — за пять минут и без всяких фокусов. До встречи. Не забудьте сказать Борману, что без меня у него ничего не выйдет...