Торпедоносцы - Павел Цупко

— Хорошо бы! — согласился Борисов. — Но… охранение учитываешь? Топить будем третьего. Семь тысяч тонн — тоже немало! А к лайнеру еще вернемся, но уже не одни. Далеко они не удерут. Давай расчеты, Ваня!

— Третьего — так третьего… Курсовой угол девяносто. Упреждение полкорпуса влево. Заходи от солнца!

Конвой давно скрылся за правым крылом, остался позади, а ведущий продолжал уводить группу подальше от него на юг. Рачков выглядывал в люк, прикидывал удаление от кораблей. Когда те превратились в темные черточки у самой линии горизонта, он передал командиру экипажа:

— Пора! Миша! Разворачивайся!

— Внимание! „Сокол“ Двадцать три! — Тотчас скомандовал ведомому Борисов. — Атака! Атака!

— Есть, атака! — голос Богачева прозвучал азартно.

Самолеты развернулись и, снижаясь, устремились к цели. Топмачтовик прямо с крутого разворота резко увеличил скорость и сразу вырвался вперед. Он держа» направление на тот сторожевой корабль, который закрывал торпедоносцу путь к «семитысячнику». Сзади Богачева Михаил быстро терял высоту, чтобы выдержать нужные для торпедной атаки элементы полета.

Внезапной атаки не получилось; гитлеровцы встретили самолеты сосредоточенным заградительным огнем. Сначала начал стрельбу эсминец. Пять его дальнобойных орудий главного калибра открыли огонь одновременно, как по команде. Но они стреляли не по самолетам, а перед ними по воде. Очень далеко от корабля — за пятнадцать, восемнадцать километров — тяжелые стодвадцатисемимиллиметровые снаряды бухались в воду, взрывались и поднимали к небу огромные, почти двадцатиметровой высоты, всплески-столбы. Орудия эсминца стреляли так часто, что одни столбы еще не успевали осесть, как рядом вздымались новые; соединяясь с соседними, они образовывали почти сплошной забор и тем закрывали путь торпедоносцу к цели.

Михаил опасливо поглядывал на верхушки этого необычного забора: зацепись самолет за них крылом — сразу окажешься на морском дне! Но до самолета верхушки не доставали, так как тот летел выше.

А орудия эсминца все стреляли, и едва самолет проскакивал один забор, как впереди вырастал новый.

Когда атакующие приблизились к конвою до восьми километров, в бой вступили все зенитки каравана: стреляли носовые и кормовые пушки сторожевых кораблей, тральщиков и транспортов, рассыпали огненные веера «эрликоны». Путь перед самолетами, как дорожкой, устилался черно-оранжевыми хлопьями дымов от бесчисленных, с багровыми вспышками, разрывов, пестрел густой сетью из быстрых, как молнии, огненных светлячков. Суда каравана окутались сверкающими огоньками выстрелов и дымками частых залпов. Бешеный темп стрельбы нарастал по мере того, как расстояние между кораблями и самолетами сокращалось. Сплошными потоками смертельных струй гитлеровцы старались уничтожить наши самолеты или, по крайней мере, устрашить их летчиков, сбить с боевого курса, заставить отказаться от атаки.

Ближе всех к торпедоносцу находился сторожевой корабль. Его стопятимиллиметровые зенитные пушки и спаренные «эрликоны» били почти непрерывно, от орудий к самолету несся сплошной искрящийся огнем поток трассирующих снарядов; их красные, зеленые и желтые огоньки друг за другом с бешеной скоростью неслись прямо к носу торпедоносца и должны были вот-вот впиться в него своими смертельными жалами, Михаил увидел эту опасность и с силой нажал ногой левую педаль, крутнул штурвал — машина резко накренилась и круто отвернула в сторону. В ту же секунду трассы пронеслись буквально над головой, едва не задев кабину, — летчик оторопело посмотрел им вслед; как вовремя он отвернул!

А навстречу несся уже новый поток раскаленного металла — теперь прямо в лоб. Михаил рванул штурвал на себя, самолет взмыл — и снаряды пронеслись где-то ниже машины. Справа стремительно приближались новые светлячки…

Бросая торопливые взгляды по сторонам, летчик крутил штурвал, энергично двигал педали, заставлял самолет взмывать вверх, уклоняться в стороны или падать вниз — благополучно уходил из-под смертельных жал. В то же время он чутко ловил команды боковой наводки штурмана и с повышенным нетерпением, помня первую неудачную атаку, прикидывал на глаз дистанцию до «семитысячника», чтобы не опоздать с прицеливанием. В голове, оттесняя все другое, билась беспокойная мысль: «Только бы не сбили до сбрасывания…»

Иногда Борисов торопливо поглядывал на топмачтовика. Сегодня Богачев атаковал не так прямолинейно, как в тот, первый, раз, а тоже маневрировал.

До сторожевого корабля оставалось менее двух километров, когда нос топмачтовика озарился огнем; Александр ударил по зениткам. Еще через несколько секунд перед глазами Михаила мелькнули две крупные черные точки — Богачев сбросил бомбы, и их мощные взрывы водяной пеленой заслонили сторожевик — путь торпедоносцу к цепи был открыт!

«Молодец, Саша!» — успел подумать Борисов. В хаосе непрерывно полыхающих огней, сгустков дымов и всплесков перед его глазами в водяной пыли неожиданно вспыхнула всеми цветами радуга. Своей дугой она почти касалась крыльев окутанного взрывами самолета. Видение продолжалось мгновение и исчезло.

Под торпедоносцем оказался сторожевик. Борисов вихрем пронесся над ним, а впереди, закрывая горизонт, открылся высокий борт тяжелогруженого транспорта. Чуть довернув, летчик удержал силуэт цели на нужной риске прицела и сразу сбросил торпеду. По инерции он еще удерживал в прицеле корпус «семитысячника», когда в телефонах прозвучало желанное:

— Торпеда пошла, Миша! Хорошо пошла! Нос топмачтовика по-прежнему искрился; Богачев расстреливал расчеты зенитчиков на транспорте. И Борисов ударил по ним из батареи, а потом бросил машину к самой воде, да так низко, что борта «семитысячника» оказались выше торпедоносца. Избегая столкновения с транспортом, он с пологим отворотом обошел его нос и увидел, что прямо по курсу летящего самолета находятся два сторожевых корабля, следовавших друг за другом в кильватер. Расстояние между ними и торпедоносцем было настолько близким, что Михаил без труда разглядел, как на носу заднего сторожевика вслед за самолетом поворачивались пушки. Они почему-то не стреляли. Не стрелял и передний корабль. Его кормовые пушки также вращались. Каждое мгновение они могли заклокотать бешеными огнями, а отвернуть некуда; справа шел вооруженный концевой транспорт, за ним виднелись мачты еще одного строжевика, слева — лайнер, сторожевик, эсминец, тральщики. Выхода, казалось, не было!

И Борисов принял дерзкое решение: будь что будет — прорываться между сторожевыми кораблями! Он с нарастающим ожесточением подвернул нос машины вправо — кормовые пушки переднего сторожевика вписались в кольца прицела — и рывком утопил кнопку пулеметного огня. Тут же с удовлетворением отметил, что прицелился метко: ливень пуль хлестнул по солдатам около пушек, сметая и разбрасывая их в стороны, В следующее мгновение летчик скользнул машиной вправо, прижался к поверхности моря настолько, что, как потом рассказывал Рачков, под самолетом от моторных струй воздуха вспенилась вода, и устремился вперед. В гул моторов ворвались звуки стрельбы — то по сторожевику стрелял Демин. Заглушая их, в телефонах раздалось радостное:

— Ура-а-а! Ура-а! — в один голос кричали Рачков и Демин.

Волна радости вмиг окатила Михаила. Не видя, что делается позади самолета, еще не слыша доклада экипажа, он с уверенностью сказал себе; «Есть! На этот раз победа!»

Гитлеровцы по-прежнему не снижали бешеный темп стрельбы вслед улетающим. Перед глазами летчика, обгоняя машину, в опасной близости проносились сверкающие трассы, но душа его уже ликовала: «И мы!.. Наконец! При таком-то охранении!?»

Трассы исчезли — самолет вырвался из зоны зенитного огня. Борисов перевел дыхание, смахнул со лба обильно струившийся пот и, рванув машину в боевой разворот, нетерпеливо оглянулся. Под крылом торпедоносца показался нарушенный строй кораблей. В середине его неподвижно высился «семитысячник». Серо-черный корпус транспорта с широкой трубой и высокими кормовыми надстройками окутывало огромное облако из дыма и пара. Судно все глубже зарывалось носом в серые волны, корма медленно приподнималась, выходила из воды, обнажая черное днище. Вот она стала почти вертикально, показались гребные винты — и транспорт стремительно ушел под воду. Вода вокруг запузырилась. В стороны покатились волны.

— На этом все! — устало, почти буднично, сказал Рачков и опустил на пол кабины громоздкую камеру аэрофотоаппарата перспективной съемки. — Первый есть!

Молодец, Михаил! Атака продолжалась минуту. Транспорт тонул четыре с половиной минуты…

Но Борисов слушал штурмана плохо. Его мысли и чувства были там, куда неотрывно смотрели глаза — на конвой, Он летел вдоль него и наслаждался своей первой победой. Еще никогда на его душе не было так легко и радостно! Усталости как не бывало.