Виски с лимоном - Конрат Дж. А.

— Новофти?

— Не думаю, что меня персонально упоминали в новостях.

Он пожал плечами. По подбородку у него бежала дорожка слюны, но он этого не замечал: чувствительность тканей у Харба была все еще слишком мала после наркоза. Я показала стирающее движение на своем лице, и он, поняв намек, отер подбородок.

— Ты все еще собираешься на встречу с дочкой доктора Бустера или на сегодня довольно?

— Дотька Буфтера.

Я кивнула и обернулась вправо — оттуда к нам приближался врач Бенедикта. В одной руке, затянутой в резиновую перчатку, он держал мешочек с шоколадными конфетами. В другой была картонная папка.

— Это может прозвучать жестоко, — проговорил он, протягивая нам папку, — но вы очень легко отделались. Все могло обернуться не просто гораздо хуже, но прямо-таки фатальным образом. Никогда не видел ничего подобного.

Я раскрыла скоросшиватель и уставилась на рентгеновский снимок двадцати одной оставшейся в пакете конфеты, включая и ту, что я почти уже надкусила.

— Гофподи Ифуфе! — произнес Харб.

— Мы насчитали свыше сорока игл, тридцать рыболовных крючков и десять лезвий «Х-Асto», — покачал головой врач. — Только одна конфета из всей пачки не была изуродована. Если бы крючок или лезвие вонзились в горло, они могли бы с легкостью разорвать артерию.

Я безмолвно взирала на эти снимки и чувствовала, как меня охватывает озноб. Кто-то провел массу времени, начиняя эти конфеты смертоносной начинкой. Несколько часов. Я попыталась представить себе этого человека, как он, склонившись над столом, втискивает рыболовные крючки в шоколадные батончики. Столько мороки — и все ради надежды, что я съем всего одну штуку. Или подарю кому-то еще. Я подумала о Харбе, который чуть не отдал конфеты в детское отделение больницы. Мои руки сами собой сжались в кулаки.

— Итак, доктор, — произнесла я, стараясь удержать кипящую во мне ярость, — если мы найдем того, кто это сделал, как, по-вашему, можем мы предъявить ему или ей обвинение в предумышленном убийстве? Меня интересует ваше профессиональное мнение.

— Лейтенант, для меня тут нет вопроса. Я бы сказал, что у вас было бы больше шансов выжить после огнестрельного ранения, чем после одной из этих конфет.

Я поблагодарила врача, позаботившись обзавестись его визитной карточкой на тот случай, если нам понадобится потолковать еще раз. Мы с Харбом в молчании вышли на парковочную площадку, уже во второй раз за этот день покидая больницу «Мерси-Хоспитал».

— Ленч? — спросила я.

Бенедикт кивнул. Одиннадцати швов во рту было недостаточно, чтобы удержать его от еды.

Но прежде я подъехала к дому Харба, чтобы он мог выйти и привести себя в порядок, сама же осталась ждать в машине. Вообще-то мне нравилась его жена Бернис, но ее способ ведения светской беседы состоял в задавании десятка вопросов личного характера, ни на один из которых я в данный момент отвечать не была расположена.

Когда Харб вышел, его заляпанная кровью рубашка сменилась чистой, и он даже надел другой галстук — тоже безнадежно устарелый, но теперь уже лет на двадцать более узкий.

Мы заехали в придорожную закусочную, где я взяла себе сандвич с тефтелей, а Харб — с сыром и двойным слоем мяса.

— Как на вкус? — поинтересовалась я. Бенедикт пожал плечами:

— Не тюфтую никакого фкуфа. Но пахнет квафно.

Подкрепившись, мы взяли курс к дому Реджинальда Бустера, располагавшемуся в северо-западной части пригорода Палатайн. Ехать туда надо было по шоссе № 90, проходящему между штатами. Его также называли шоссе имени Кеннеди. Из других скоростных автомагистралей в Чикаго имелись шоссе имени Идена, Эйзенхауэра и Дэна Райана. То, что они были названы в честь политиков, ничуть не прибавляло им привлекательности.

На шоссе имени Кеннеди последние два года шли дорожные работы, так что движение, и без того вечно затрудненное, сейчас было в два раза хуже. Но с другой стороны, не было такого времени, чтобы какая-нибудь из скоростных автострад не была на ремонте. Так что слово «скоростная» было здесь совершенно неуместно.

Даже с моей выставленной на крышу мигалкой и воющей сиреной я не могла обойти цепочку вытянувшихся в одну линейку машин. Если ты коп, то еще одной твоей привилегией является возможность выезда на разделительную полосу, но разделительное пространство кишело дорожными рабочими и желтыми асфальтоукладчиками. Я выдержала это испытание, но без всякого удовольствия.

Пока мы ехали, Бенедикт еще раз устно прошелся со мной по материалам нынешнего дела, причем с тренировкой произношение его улучшилось и уменьшилась шепелявость. Итак, девятого августа некий человек или некие люди вломились в дом доктора Реджинальда Бустера по адресу Элм-стрит, 175, в Палатайне. Бустер жил там один, поскольку жена его три года назад погибла в автокатастрофе. Преступник связал Бустера и перерезал ему горло. Перед этим доктору было нанесено двенадцать ножевых ран в область груди и брюшной полости, которые тем не менее были недостаточны, чтобы вызвать смерть.

Причина, по которой я вспомнила имя доктора Бустера, состояла в том, что дело тогда прогремело в новостях под именем «Зверское убийство в Палатайне». Средства массовой информации вообще обожают зверские убийства.

Тело Бустера было найдено на следующий день приходящей прислугой. Украдено как будто бы ничего не было. Ни подозреваемых, ни свидетелей, ни внятного мотива.

— Чем он был связан? — спросила я Бенедикта. Тот пролистал отчет.

— Шпагатом или бечевкой.

По заключению экспертов в кожу на запястьях и лодыжках нашей Джейн Доу тоже въелись веревочные волокна. Возможная ниточка.

— Нож был зазубренный?

— Нет. Края ран гладкие. Но раны не были такими глубокими, как у той девушки.

Я поразмыслила над этим.

— Зазубрины на охотничьем ноже… они начинаются не прямо от кончика, а на несколько дюймов дальше. На конце он как обычный нож, с гладким лезвием.

— Значит, это мог быть тот самый нож.

— Как преступник проник в дом?

— Способ проникновения не установлен. Когда пришла уборщица, дверь была заперта. У нее имелся свой ключ.

— Они отрабатывали эту версию?

— Еще как. Но уборщица, прости за каламбур, оказалась чиста. В своих показаниях она упомянула, что Бустер иногда по ночам держал дверь в патио открытой, чтобы впустить свежего воздуха.

Это немало меня подивило, но я выросла в городе. Жители пригородов имели иной менталитет, у них не было пунктика насчет запирания. Когда выложишь с полмиллиона за дом в тихой, приятной округе, начинает казаться, что преступления должны обходить тебя стороной.

— Есть какие-нибудь отпечатки на месте преступления?

— Нет. Но есть несколько смазанных пятен на самом теле, которые могут указывать на латексные перчатки.

— А дочь сейчас живет там же?

— Не-ет. Она живет в микрорайоне Хофман-Истейтс. Работает воспитательницей в детском саду.

— Отважная женщина, — заметила я, вспомнив ораву ревущих детей в приемной у педиатра.

— А что ты там говорила насчет Квазимодо в аптеке?

— А-а, эту идею мне подали двое из ларца, одинаковы с лица.

— Фэбээровцы, что ли?

— Ну да. Опять со своими психологическими портретами.

Харб покачал головой. У него было несколько стычек с федералами в прошлом году, в деле об убийстве. Шестнадцатилетняя девушка была убита выстрелом в голову, почерк преступления был таким же, как у еще одного убийства, в Мичигане. Выданный фэбээровским компьютером психологический профиль утверждал, что убийца — шестидесятилетний белый мужчина, водитель грузовика, в прошлом срочнослужащий, с бородой, мочится в постель.

Виновными же оказались два члена молодежной банды, не достигшие восемнадцати лет, чернокожие и гладко выбритые, не имеющие никакого отношения к армии и без всяких признаков энуреза. Ни Харб, ни я не питали большого доверия к психологическим портретам. По правде сказать, ни один из нас не питал большого доверия и к ФБР.

— Значит, по их мнению, у Пряничного человека искривление позвоночника?