Пляска смерти. Воспоминания унтерштурмфюрера СС. 1941–1945 - Эрих Керн

Погрузившись на автомашины, мы вновь устремились вслед за отступавшим противником, но с наступлением темноты потеряли с ним контакт.

Незадолго до этого стало известно, что две правофланговые немецкие роты, увлекшись, ушли слишком далеко вперед и уже довольно долго не выходят на связь, хотя в их распоряжении имеются радиостанции. Нашему батальону было приказано выступить на их поиски и, если понадобится, помочь им соединиться с главными силами.

Мы колесили почти до полуночи, несколько раз натыкаясь на мелкие вооруженные группы противника, который опять замаячил где-то поблизости. Однако не обнаружили никаких признаков двух исчезнувших рот. Наконец, когда мы достигли громадного вишневого сада, командир приказал остановиться на ночлег. Батальон немедленно занял круговую оборону, оборудовав наспех временные позиции.

– Послушай, – обратился я к вестовому, передавшему приказ, – но здесь прямо-таки удушливый трупный запах.

– В чем дело? – услышал я неожиданно, к своему удивлению и испугу, резкий голос командира. – Откуда, по-вашему, могли взяться здесь какие-то трупы? Ложитесь-ка лучше спать, это сейчас для вас самое подходящее.

Я завернулся в свою плащ-палатку и погрузился в глубокий сон без сновидений. Проснулся я от грубого толчка в плечо. Рассвет едва наметился.

– Старик требует тебя. Поспеши!

– Вы были, черт побери, правы, – сказал командир батальона, когда я прибежал в штаб, запыхавшись. – Пойдите и полюбуйтесь…

Неподалеку от командного пункта в неглубокой ложбине, усаженной вишневыми деревьями, собралась кучка солдат, взволнованно переговаривавшихся между собой. Я протолкнулся сквозь толпу и отпрянул в ужасе от увиденного. Не вишни висели на деревьях, а немецкие солдаты, босые, со связанными за спиной руками. Все разговоры смолкли.

В центре ближайшего небольшого села несколько захваченных накануне военнопленных рыли общую могилу. Толпа увеличивалась: подходили все новые офицеры и солдаты; когда могила была готова, пленным приказали перенести в нее тела повешенных. В состоянии полной апатии, с безучастным видом они взваливали окоченевшие тела на спину и несли их по узкому коридору выстроившегося почетного караула. Тем временем к толпе присоединились также офицеры и рядовые того батальона, в который входили две несчастные роты.

– Боже мой! – воскликнул стоявший рядом со мной унтер-офицер. – Да ведь это мой родной брат Карл!

Весь побелев, он вытащил пистолет, гулко разнеслось эхо выстрела, и пленный, несший его брата, повалился на землю мертвым. Другой военнопленный молча и так же безучастно поднял Карла, и процессия возобновила движение. Какой-то капитан заслонил собой унтер-офицера.

– Легче, парень, – сказал он. – Я понимаю твои чувства, но дело касается не только тебя.

Медленным движением, словно во сне, унтер-офицер вложил пистолет в кобуру.

– А что я напишу матери? – пробормотал он, будто разговаривая с самим собой. – Я должен был присматривать за ним, самым младшим…

Историю произошедшего мы услышали от местных жителей, очевидцев событий. Когда оба командира рот убедились, что солдаты израсходовали все боеприпасы и что ожидать помощи неоткуда, они решили сдаться – всего около ста человек, – рассчитывая на гуманное обращение. Что за этим последовало – уже известно. (К этому времени советские солдаты уже избавились от иллюзий о «пролетарском братстве» и мстили за зверства, совершенные немцами и их союзниками на нашей земле. – Ред.)

Мы начали преследовать неприятеля в полдень. Он принял бой, который был на редкость ожесточенным, но в конце концов вражеские части были рассеяны, не выдержав удара наших доблестных войск. Еще раздавались редкие выстрелы и рвались одиночные снаряды на широком поле спелых золотистых подсолнухов, освещенных лучами заходящего солнца, однако битва закончилась.

И снова превосходящие силы противника отступили, не устояв перед беззаветным мужеством немецких солдат (у немцев было значительное преимущество в живой силе и технике. – Ред.). И, снова проходя длинной улицей немецкого поселения Новая Данция, я наблюдал ту же самую картину, что и под Киевом, у Днепра и Черного моря – селения без мужчин. Я разговорился с хозяйкой дома, куда был определен на постой.

– Мой муж? – с удивлением переспросила она. – Его забрали красные однажды ночью четыре года тому назад. С тех пор мне ничего о нем не известно… Моего брата арестовали, как шпиона. На кого шпионил – никому не ведомо. Его забрали вместе с моим мужем и осудили на десять лет исправительно-трудовых работ. С тех пор от них ни строчки, а я осталась с шестью ребятишками на руках. Живы ли они, не знаю… Я вообще ничего о них не знаю… О господи! Что за жизнь… – Женщина зарыдала.

– А мой сын в исправительно-трудовом лагере в Сибири, – добавила соседка моей хозяйки.

Порой казалось, что подобные события и переживания невозможно выдержать, что они выше человеческих сил. И тем не менее ужасы Восточной кампании порядком встряхнули нас, вывели нас из состояния благодушия и самоуспокоенности, вновь напомнили нам о тех идеалах, ради которых мы выступили; они вновь обрели былое величие, и любая мелочь только подтверждала правоту наших национал-социалистических идей.

– Добрый вечер, – прервал мои мысли тонкий детский голосок. – Сколько сейчас времени?

Автоматически я ответил, но потом замер на месте. Сколько же тысяч немецких поселенцев было уничтожено в тюрьмах и лагерях этого «рая» трудящихся? Сколько сел и деревень на Украине и на Волге остались без мужского населения? И вот после двадцати лет притеснений меня останавливает на деревенской дорожке маленькая девочка вопросом: «Сколько сейчас времени?» Только сегодня утром меня распирало от гордости за нашу быструю победу. Но теперь я внезапно понял: наша победа – всего лишь очередной верстовой столб на пути прогресса всего человечества, на пути, у которого нет конца и который будет продолжаться вечно.

Я продолжал прогулку по сельской улице, окутанной вечерними сумерками. У полуразвалившейся школы группка пленных советских солдат из среднеазиатов пела что-то заунывное на родном языке. В песне слышалась тоска по далеким горам и долинам. Чей-то тонкий смех донесся из темноты со стороны колхозных сараев, ночной покой нарушила мерная поступь патруля. В моем кармане я нащупал фотографию незнакомой женщины; завтра я передам снимок в канцелярию для пересылки в воинскую часть, в которой служили убитые солдаты.

Когда мы только заняли это немецкое селение и еще продолжали прочесывать строения, ко мне подошел старик и потянул меня за рукав.