В гору - Анна Оттовна Саксе

РАЗВЕ ЭТО МОЖНО ПРОСТИТЬ?

На лугу хозяина «Смилтениешей» — Дуниса расположились около двадцати крестьянских семей, угнанных оккупантами из северной Видземе. Многие из них на своих повозках и со скотом проехали более пятидесяти километров. Здесь они томились от безделья, доили своих коров, а иногда резали барана и под открытым небом варили мясо в подвешенных над кострами котлах. Стояла удивительно Ясная и солнечная погода; лишь ночи были прохладные — первые сентябрьские утренники пощипывали лицо.

Лидумиете, чтобы не сбиться со счета проведенных в скитаниях дней, начала завязывать на шнурке узелки. Каждый узелок — длинный, тяжелый день, полный опасений за сына Эрика, который скрывался в лесу, боясь показываться вблизи большака, ибо по дороге постоянно шныряли немцы, а у Эрика документы не были в порядке. Весною его мобилизовали, но по пути на фронт он соскочил с поезда и вернулся домой. Среди бежавших был также офицер, латыш; он написал ребятам справки на немецком языке и прихлопнул какую-то печать. В бумажке, полученной Эриком, значилось, что ему предоставляется отпуск по болезни. Опасаясь пересудов соседей и преследования шуцманов, Эрик прикинулся хромым. Со времени своего возвращения домой он не брился, чтобы казаться старше своих лет. Загорелый, обросший бородой и хромой, он и на самом деле походил на старичка. Все же надо было быть настороже. Несчастье обычно приходит без предупреждения, сам натыкаешься на него там, где меньше всего ждешь. Лидумиете никак не могла простить себе того, что по ее вине случилось со старшим сыном Яном. Тот еще зимой убежал из Чехословакии или другой какой-то далекой страны и прятался в сенном сарайчике. Чтобы люди не подглядели, он наказал навещать его только тогда, когда будут ездить за сеном. Но она, дурная, все же не стерпела. Лошади уже неделю как были взяты немцами на трудовую повинность для перевозки дров. Она прикинула, сколько хлеба и прочей еды послала в последний раз Янику и высчитала, что у него не осталось ни крошки; а когда вернутся лошади — неизвестно. Уже наступили густые сумерки, когда она, сложив в корзинку съестное, побрела по свежему снегу к сарайчику. Должно быть, сам дьявол подослал на повороте дороги Саркалиса. Она чуть было не перекрестилась, завидев блестящие пуговицы шуцмана. Застыла, как жук перед опасностью, и не могла проронить ни слова, чтобы солгать, когда Саркалис стал допрашивать, куда идет, кому несет корзинку. В ту же ночь Яника увели. Говорят, расстрелять не расстреляли, но услали на фронт, на передовую. «Господи, будь с ним, убереги его от пули и смерти! Будь с нами в эти трудные часы и сохрани моих детей. Если кого-нибудь из нашей семьи захочешь посетить, то накажи меня, по материнской слепоте толкнувшую Яника в такое несчастье. Будь милостив к Алмине, радости заката дней моих…»

Уже прошли три недели и четыре дня с тех пор, как она начала завязывать узелки на шнурке. Может, прошло и больше, так как первые дни проплыли, словно в тумане. Какой это был ужас, — когда в дом ворвались жандармы, разодетые, как черти, на шее — цепи, гремящие при малейшем движении. А с ними — собаки, которые так и рвались с привязи и только ждали, чтобы их спустили на кого-нибудь. И эти злые возгласы: «Век, век, эраус!» Даже в смертный час эти выкрики будут звучать у нее в ушах. В ночной тьме, при свете фонарей, они побросали последние пожитки в повозки, привязали к возам коров и выгнали овец и свиней. Кур складывали в корзинки. Птицы кудахтали и бились. Овцы блеяли, а коровы мычали, как при пожаре. Жандармы не отходили ни на шаг, пока повозки не выехали на дорогу и не влились в огромный поток угоняемого населения. Кругом — плач и стоны! Скотина ревет, невыспавшиеся дети хнычут и зовут матерей. А по обеим сторонам дороги, гремя цепями, словно призраки, шныряют жандармы. Дом остается все дальше и дальше позади, вот уже местечко. Вдруг раздается громовой удар, от которого люди и скот валятся наземь. К небу взлетает огненный столб, какое-то большое здание загорается ярким пламенем. «Церковь, церковь горит!» — восклицает женщина на передней повозке.

— Ой! Чертовы немцы, даже церковь не постыдились взорвать! — кричит хозяйка «Кламбуров», едущая за Лидумами. Дома волостного правления и клуба взорваны и сожжены еще днем.

Лидумиете так потрясена и охвачена ужасом, что сидит на повозке, словно пораженная ударом. Ей кажется, что сейчас с неба должен грянуть страшный гром, что должна разверзнуться земля и поглотить святотатцев. Не может того быть, что господь спит и не видит, как буйствующие прислужники ада разрушают его обитель. Наказание должно последовать немедленно, на месте, а не спустя месяцы или годы. Она даже втягивает голову в плечи, боясь, что случится нечто ужасное, невиданное. Но ничего не случилось. Высокая колокольня лежит поверженная, из церкви через выбитые окна валят густые, полные огненных искр клубы дыма. Жандармы кричат, перекликаются с подрывниками; издеваясь, указывают пальцами на развалины церкви и временами стреляют в какую-нибудь отставшую, выбившуюся из сил свинью или хромую овцу. Позади, где-то далеко, гремят орудия, и, оглянувшись, можно увидеть за чернотой леса отсветы взрывов. Кажется, что земля и воздух полны ужасов и смерти, и как хорошо было бы в эту минуту умереть, чтобы не пережить еще одну такую ночь и не встретить утро.

Лидумиете неспокойно заворочалась. Три недели и четыре дня прошли после той ночи, но каждый вечер страшное огненное видение все мелькает перед ее глазами, а в ушах звучит детский плач. Она приподнимается и протягивает руку, притрагивается к Алмине. Она знает, что дочка спит тут же рядом, но ей хочется лишний раз убедиться, здесь ли она. На сердце как-то тревожно, когда она не видит или не чувствует ее.

Почему бог не покарал разрушителей дома своего?

Эта мысль не дает ей покоя. Почему он разрешил им продолжать буйствовать. Вот и в Гарупе. Там гнали всех, как сквозь строй, отнимали коров, овец, свиней, кур. Оставили каждому по коровке да по две овцы с ягнятами. Все остальное забрали, хотя и самим-то девать некуда было — не съесть же столько и не угнать. Разбрелась скотинка по лесам, кто ее теперь сыщет? Если все же суждено вернуться домой, то как начать жить? Точно погорельцы! Но тогда хотя бы соседи могли помочь: дать теленка, чтобы вырастить; овечку или поросенка можно