Фиолетовый гном - Николай Бахрошин

Теперь, во взрослой своей ипостаси, бывший гениальный мальчик превратился в откровенного пьяницу и, под настроение, бабника. Когда не лень было оторвать задницу от дивана перед бормочущим телевизором.

Иван Иванович не просто много пил. Он пил очень много даже по самым строгим российским меркам, где отсчет начинается от ведра с гаком. До этого Серега считал, что евреям такое запойное пьянство не свойственно. Оказалось, зря он так считал, любимому пороку покорны не только все возрасты, но и национальности.

В день Иван Иванович выпивал не меньше бутылки водки. Предпочитал этот традиционный напиток всем западным виски, джинам и коньякам, которых называл происками гнилого Запада против российской печени.

Впрочем, бутылка в день – это было еще немного. Для него – обычно. Время от времени у Шварцмана случались запои, и тогда начиналось много. Он по несколько дней не выходил из дома, не брился, не мылся, носом по полу катал бутылки и засыпал в самых неожиданных местах. Оставляя семье и прислуге почетное право транспортировать его драгоценное тело до кровати.

Через несколько дней, когда запой ему самому надоедал, в доме появлялись два вежливых, улыбающихся врача в чистых белых халатах. Начинались капельницы, всевозможные очистки крови, массажи и сауны. Через сутки Хозяин становился трезвым, злым и деловым. Твердел лицом и отправлялся по объектам, вершить руководство на местах. Там никто и представить себе не мог, что всего лишь сутки назад всемогущий Хозяин валялся где-то под столом, разобранный, как списанный двигатель.

Все-таки деньги могут многое. С этим Серега никогда не спорил.

Удивительно, но даже в самое запойное время Шварцман продолжал руководить своей хлебно-макаронной империей, не отрываясь от трех мобильников. Он, похоже, и спал с ними. В работе для него не существовало дня или ночи. Его рабочее время делилось на часы, сутки, недели и т. д. Хоть трезвый, хоть пьяный, хоть никакой – он действительно никогда ничего не забывал.

– А что ты хочешь, Сергей? Математический склад ума и десять лет занятия наукой, – как-то объяснил ему Иван Иванович. – Четыре кандидатские диссертации написал в свое время. Одну – для себя, три – для друзей, сам понимаешь, не за просто так… Да и докторскую, было дело, почти сварганил, только защититься не успел, страна начала разваливаться, а с ней – и наука. Так что сразу такие мозги не пропьешь даже при большом желании….

Словом, Серега быстро понял, почему все называли Шварцмана Хозяином. Причем с большой буквы и без всякого иронического подтекста. Он сам скоро привык к этому. Хотя сначала показалась, что слишком уж по-лакейски.

Часть II

Серега

Однажды утром Серега проснулся очень рано. Он сразу, не взглянув на часы, почувствовал, что еще очень рано. Но – выспался. Что удивительно.

В теле – бодрая, упругая легкость без малейших следов вечернего пива, и голова ясная, как летний день. Несмотря на то что очень неплохо посидели вчера с Жекой на обжитой террасе, глядя на море и звезды, и лунную дорожку, разделяющую своим мерцанием ночную тьму неба и воды.

Хорошо посидели… Уютно стрекотали напористые греческие цикады, вкусно пахло хвоей и цветением незнакомых трав, и жизнь представлялась не такой уж поганой штукой, если до сих пор способна дарить такие вот маленькие, душевные праздники, вспыхивающие яркими звездочками в общестатистической кромешности бытия. Об этом они рассуждали почти всерьез, по очереди передавая друг другу холодные, влажные на ощупь банки. Словом, душевно припухли …

Что-то здесь, в Греции, он стал просыпаться все раньше и раньше, думал Серега. Весело и легко начал просыпаться. Хорошее настроение по утрам – признак состоявшегося отдыха?

Даже удивительно – с утра пораньше и хорошее настроение… Расслабление психики или первые симптомы подступающего маразма?

Серега никогда не любил рано вставать. Всю сознательную жизнь считал вопиющей несправедливостью, что активные «жаворонки» упорно навязывают свои деловые биоритмы «совам», подминая под себя часы работы и административные расписания. «Совы» по утрам медлительны, покорны и согласны на все. И что они могут противопоставить? Если это не скрытый геноцид «сов», то как еще можно назвать подобное безобразие?

Когда Серега сам стал боссом, он взял себе за правило никогда не назначать деловые встречи раньше часа дня. И все равно периодически его нарушал, потому что на каждого босса найдется биг босс, а на самого бига – стечение обстоятельств. Именно сегодня, один разок, как исключение, кровь из носу и сопли по столу… Не можешь – заставят, не хочешь – уговорят, черти.

Кто рано встает – тому Бог дает? Не иначе – Бог тоже «жаворонок»! Определенно геноцид, методичный, как распорядок гитлеровского концлагеря…

Проснулся Серега от солнца. Длинные лучи проникали сквозь плохо зашторенное окно, пронизывая комнату с прямолинейностью опытных фехтовальщиков. Светлые прямоугольники играли живыми бликами на белой гладкой стене, словно предварительно отразились от переливающейся воды. Или правда отразились. Наверняка это ярко-синее греческое море, название которого для него под вопросом, отражает, как начищенное зеркало, и от этого солнце кажется здесь другим… Даже не более ярким, более радостным, что ли…

Он не торопился подниматься с кровати. Просто валялся, наслаждаясь бездумным спокойствием начала дня, в котором некуда спешить и не о чем заботиться.

В детстве, вспоминал он, было много таких вот дней. Не торопясь просыпаешься и думаешь, чем себя занять на сегодня. И много солнца. Бескрайние, спокойные московские улицы детства, до отказа залитые солнечным светом… Просыпаясь, он первым дело смотрел в окно, а за окном – солнце. Значит, впереди большой и радостный день…

Да, было! И каждый день наступал, как предчувствие праздника. И, наверное, являлся праздником. И даже если надежд не оправдывал – неважно. Потому что завтра будет новый день, а потом еще и еще. Длинная шеренга дней уходила далеко вперед, упираясь прямиком в бесконечность…

Теперь те же улицы представлялись ему совсем другими. В первую очередь, наверное, поблекли краски. Стали однотонными и серо-сизыми от выхлопов автомобильных пробок. Серый снег, свинцовое небо, грязный дождь… Плотная, сбитая в армейские колонны толпа на улицах все время куда-то бежит и опаздывает. Постоянно хмурятся тучи, моросит сверху и хлюпает под ногами слякоть. Короткие периоды летней жары или зимнего, хрустящего мороза, а между ними – тянущееся безвременье межсезонья…

Что-то изменилось в природе?

Конечно, раньше и вода была мокрее, и небо голубело голубее, и солнце ярче светило … Слышали, проходили. Скрипеть по поводу прошлого – занятие, безусловно, затягивающее.

Нет, спокойными московские улицы теперь уж никак не назовешь, это ясно, не торопясь размышлял Серега. В этом город поменялся в самую суетливую сторону. Но солнце… Солнце никак не могло измениться! С точки зрения светила, очередное время перемен в стране Россия – факт слишком мелкий и не стоящий сиятельного внимания.

Значит, изменился он, Серега. Это не краски поблекли – глаза перестали видеть. Это время запорошило глаза пеплом отгоревших желаний, как сказанул однажды друг Жека, старый мастер художественного словоблудия…

А кто с ним спорит?

1

Серега Кузнецов родился в 1964 году, когда на коммунистическом престоле воцарился дорогой и генеральный Леонид Ильич Брежнев. Началась, как теперь говорят, очередная эпоха, но новорожденному Сереге, понятно, до очередных эпох дела не было. Он только потом узнал, кто такой Брежнев и в какую очередную эпоху его угораздило вляпаться.

Родился Серега Кузнецов 10 марта, в 4.30 утра. Роды были тяжелые, продолжались больше чем двое суток.

– Богатырь родился, – облегченно сказал матери Оксане уставший врач.

Он всем роженицам это говорил, если мальчик – то богатырь, если девочка – красавица. Впрочем, на этот раз врач сказал правду, вес новорожденного оказался 4,5 кг, что по меркам роддома тянуло почти на рекорд.

– Из-за тебя мне весь живот перепахали, – часто повторяла потом мать подрастающему Сереге. Это был один из ее главных воспитательных козырей в борьбе с сыном.

Сначала маленький Серега очень пугался и смотрел на мать c ужасом. В его воображении сразу возникал ревущий трактор, едущий с плугом через материнский живот. Как она осталась целой после такого? Потом он привык и перестал обращать внимание.

– Бесчувственный ты какой-то. Как дубина стоеросовая, – упрекала мать.

Загадочная стоеросовая дубина представлялась Сереге огромным, шершавым и разлапистым деревом. Как старый дуб в сквере через дорогу, возле которого они с мальчишками всегда собирали коричневые, восхитительно-гладкие желуди. Только дубина – без листьев, потому что все-таки дубина. Она твердая и прохладная на ощупь. Когда мать называла его стоеросовой дубиной, Серега чувствовал себя таким же сильным и несгибаемым. Маленькому Сереге нравилось быть дубиной стоеросовой. Хотя он понимал, что его ругают таким образом.