Паром - Фазиль Искандер

Ночной пир на развалинах Диоскурии

А.Х.

Обжор и опивалДостойная опора,Я тоже обладалЗдоровьем горлодера.

Я тоже пировалПри сборище и зелье.Где каждый убивалСтаринное веселье.

В непрочности всего,Что прочным предрекалось,Одно твое лицо.Как пламя, подымалось.

Полуночной судьбыНабросок в лихорадке,И линия губыКак бы прикус мулатки.

В непрочности всегоНесбыточного, что ли…Вовек одно лицоПульсирует от боли.

И потому егоНа дьявольскую прочностьВ непрочности всегоПытает червоточность.

И потому у губТак скорбны эти складки,Но потому и любТвой пламень без оглядки.

Пусть обескровлен пирОт долгих посиделок,И плотно стынет жирПредутренних тарелок…

И страшен невпопадТрезвеющий Иуда,Его далекий взглядОткуда-то оттуда…

И все-таки, клянусь.Мы сожалеть не будем,Что нас подводит вкусОт голода по людям.

Ты слышишь чистый звук.За окнами простертый?Крик петуха, мой друг,Но этот город мертвый…

Крик петуха, мой друг.Под млечным коромыслом.Где тонет всякий звук,Не дотянув до смысла.

Фальшь

Невыносима эта фальшьВо всем — в мелодии и в речи.Дохлятины духовной фаршНам выворачивает плечи.

Так звук сверлящего сверла,Так тешится сановной сплетнейПитье с господского столаЛакей лакающий в передней.

Прошу певца: — Молчи, уважь…Ты пожелтел не от желтухи…Невыносима эта фальшь,Как смех кокетливой старухи.

Но чем фальшивей, тем звончей.Монета входит в обращенье.На лицах тысячи вещейЛежит гримаса отвращенья.

Вот море гнилости. Сиваш.Провинция. Шпагоглотатель.Невыносима эта фальшь.Не правда ли, очковтиратель?!

Давайте повторять, как марш,Осознанный необратимо,Невыносима эта фальшь.Да, эта фальшь невыносима.

Кюхельбекер

Защемленная совесть России,Иноверец, чужой человек.Что тебе эти беды чужие,Этот гиблый пространства разбег!Что тебе от Москвы до Тибета —Ледовитый имперский простор?Что тебе это все? Что тебе-то?

Этот медленный мор, этот вздор?Что тебе это мелкое злобство,На тебя, на себя, эта ложь?Как вкусившего сладость холопстваТы от сладости оторвешь?Что тебе эти бедные пашни,Что пропахли сиротским дымком,Что тебе эти стены и башни.Цвета крови, облитой белком?

Что тебе? Посмотрел и в сторонку.Почему же, на гибель спеша,В ледовитую эту воронку,Погружаясь, уходит душа…

Лев Толстой в Ясной Поляне

От тесноты квартир, от пресноты,От пошлости любого манифестаВ горах вам не хватало высоты,А на земле вам не хватало места.

Какая же устроит благодатьВас, неустроенных у всех времен на стыке?И не могла оседлость оседлать.Хотя пытались многие владыки.

Пытались и пытали эту прыть.Догадываясь смутно и тревожно:Движенье мысли невозможно победить.Хотя, конечно, попытаться можно.

Летело в ночь от страждущей душиУсталому и сумрачному богу:— Страданием страданье ублажиИ обреки на вечную дорогу!

От Беринга куда-то на Таймыр,От тесноты в тоске по океану…Так можно ли, когда неясен мир.Не бросить, прокляв. Ясную Поляну?

Так, изменяя собственной родне.Вы в странствиях искали постоянства.Не странно ли, в такой большой странеВы умирали в поисках пространства?

Тесны моря. Объятия невест.Тесна Сибирь, и тесен каждый город.О, ищущий руки российской жестИ сладострастно рвущий тесный ворот!

Он верою сломал невериюХребет. Но пусты невода.Он словом победил империю.Но не был счастлив никогда.

Тютчев

Откуда этой боли крикИли восторг в начале мая?Смешной и суетный старикПреображается и вмигМеч гладиатора вздымает!

Многообразна только мысль,Все остальное исчерпалось.Над нами тютчевская высь —Испепелись и воскурись! —Попробуй взять ее — осталась.

Что чудо лирики? Огонь,Из бездны вырванный зубами.И странен стих, как звездный камень,С небес упавший на ладонь.

Маяковский

Большой талант как бы свирепостьПетровская: — Да будет флот!Все бывшее почти нелепость!Наоборот! Наоборот!

Довольно любоваться замкомВоздушным! Настоящий строй!Довольно прижиматься к мамкам!Своей обзаведись семьей!

Он ходит яростный и хмурый:— Не то! Не так! Наоборот! —Отталкиваясь от культуры.Культуру двигает, как род!

Он говорит: — Вперед, подранки!У вас пронзительней права!Но ваши маленькие самки —Курдюк, что убивает льва.

Любовь! Любовь! Его химера!Пантера! Кукла без размера!Он знает, но глаза, глаза…Брезгливый комплекс ГулливераИ лошадиная слеза.

Бывает, боль твоя наружу…

Бывает, боль твоя наружуНе может вырваться никак,И что-то смутно гложет душу,И на душе тревожный мрак.

Когда во рту больные зубы.Вот так какой-то защемит.Гадаешь, поджимая губы.Не зная сам, какой болит.

Когда ж среди корявых дупелБолящий зуб, как некий звук.Почуял, языком нащупалЕе пульсирующий стук —

Боль не стихает. Но от векаСтрашится хаоса душа.И даже в боли человекуОпределенность хороша.

Мне снились любящие руки…

Мне снились любящие руки.Они тянулись и просились.И музыки далекой звукиСквозь толщу жизни доносились.

Сквозь толщу жизни эти звуки,Сквозь мусор горьких заблуждений.И эти любящие руки,Как ветви, с робостью весенней

Тянулись долгое мгновеньеИ не решались прикоснуться.Как будто их прикосновеньеИ означало бы — проснуться.

Ушедшей женщины тиранство…

Ушедшей женщины тиранствоПревозмоги, забудь, замкнись!Опустошенное пространствоУпорная заполнит мысль.

Из прожитого, как из глыбы.Глядится мысль в грядущий день.Но грустные ее изгибы —Живой предшественницы тень.

Промчатся годы, и другая,Другая женщина уже,Мысль, словно воду, вытесняя.Располагается в душе.

И смех ее, и бедный лепетНам озаряет Божий день.Но красоты духовной трепет —Той, побежденной мысли тень.

И лишь поэт, веками маясь.Марает скорбную тетрадь,И мысль и женщину пытаясьВ одном пространстве удержать.

Анита

Глухонемая девочка Анита,Меня увидев, бросилась ко мне.Ручонками колени обхватилаИ головой барашковой, шерстистойПотерлась о пальто… И, вдруг лицоВверх запрокинув, распахнула мнеИ что-то длинно, длинно промычала.

Я наклонился. Тронуло лицоМладенческое, влажное дыханье,И темные, масличные глазаНезамутненной радостью струились.

Кто я? Что я? Знакомый человек.Возможность приложения любви.Возможность промычать ее блаженно.Желанье головенкой потереться.Как бы заложенное в каждой прядиКрутой, барашковой, свалявшейся слегка.

И благодарное рыдание во мнеВдруг поднялось, и горло запрудило,И смерзлось в нем, не вырвавшись наружу.Глухонемая боль, вернее, хуже.То, что от боли остается там, на дне…Как горько все, любимая, как горько…

Бессмысленная сладость поцелуев,Которыми любви заткнули рот.…Любовь — тоннель, что роют с двух сторон.

Не так ли вор в чужой квартире ночью,Не смея свет зажечь, торопится, спешитИ, спичками все чиркая, хватаетБессмысленные вещи. В том числеИ те, что выдадут его потом при свете.

Когда любовь не окрыляет зренья,Когда любовь не расширяет совесть.Когда она самообслуга страсти,Пускай двоих, она ничуть не лучше.Гораздо хуже одинокой, той…

Была привязанность, как рок или, точней, как рак…

Глухонемая девочка Анита,Как много горьких мыслей пронеслось.Когда младенческое влажное дыханьеИ ясное, как божий звук, мычаньеМне ясно озарило жизнь мою!

Ты, и не жившая, что знаешь ты о жизни?Не слышавшая этот мир ни разу.Не говорившая на нашем языке.Откуда понимаешь все, что надо?

Ты славная, ты вечная догадка,Что в этом нету никакого чуда.Мы с замыслом прекрасным рождены,Но чудо — пронести его до смерти.Добро — внутри. Но страшен мир наружный,И страшен жест ограбленной души.Ладонями прикрытое лицо:Не говорить, не думать, не смотреть!

Один жалеет бедняков…