Лоцман - Джеймс Купер

Гриффит с минуту любовался этим прекрасным зрелищем, которое мы попытались описать, а затем, бросив проницательный взгляд моряка на небо, обратил взор на тех, кто находился на палубе фрегата.

Командир корабля стоял спокойно, как всегда, и терпеливо ожидал, когда «Ариэль» выполнит его приказание, а рядом с ним находился незнакомец, который недавно сыграл столь значительную роль в судьбе фрегата. Пользуясь дневным светом, Гриффит с того места, где он стоял, старался разглядеть необыкновенного человека лучше, чем это было возможно среди мрака и сумятицы прошлой ночи. Лоцман был ростом чуть ниже среднего, но мускулистая фигура его отличалась исключительной соразмерностью и мужественной красотой. Чертам его были свойственны скорее грусть и задумчивость, чем решительность и твердость, столь ярко проявленные им в минуты крайней опасности, но Гриффит хорошо знал, что это лицо может выражать и яростный гнев. Сейчас любопытному молодому человеку, помнившему, каким он видел это лицо в тревожном свете фонарей, оно казалось гладью морской в сравнении с волнением, все еще владевшим могучей стихией. Глаза лоцмана были опущены, но иногда он бросал вокруг себя беспокойные быстрые взгляды. Просторный коричневый камзол, скрывавший большую часть его одежды, был сшит неумелыми руками из самого дешевого материала — такой носят самые захудалые матросы на корабле. И все же от внимательного взгляда молодого лейтенанта не ускользнуло, что незнакомец носит эту одежду с аккуратностью и изяществом, совсем не свойственным людям его профессии. На этом наблюдения Гриффита окончились, ибо к фрегату приближался «Ариэль», и все присутствующие готовились внимательно слушать беседу, которая вот-вот должна начаться между командирами обоих судов.

Пока маленькая шхуна огибала высокую корму корабля, капитан Мансон приказал Барнстейблу подняться на борт фрегата. Как только приказ был передан, «Ариэль» сделал поворот и укрылся от вспененных волн в полосе более спокойной воды под защитой борта огромного корабля. С палубы шхуны был снова спущен на воду вельбот, в котором заняли места те же самые гребцы, какие накануне ходили на нем к берегу, теперь едва различимому в подветренной стороне в виде полосы синих туч на горизонте.

Когда Барнстейбл спустился в вельбот, шлюпка, танцуя, рванулась вперед, и через несколько секунд удары весел доставили ее к борту фрегата. Офицер в сопровождении своих матросов поднялся на борт величественного корабля, а маленькое суденышко было приспущено на фалине на некотором расстоянии от фрегата, где оно покачивалось на привязи под присмотром дневального. Как только Барнстейбл ступил на палубу, Гриффит и другие офицеры приветствовали его по строгим правилам церемониала, хотя каждый от души готов был обнять отважного моряка. Никто не посмел нарушить правила официального этикета, пока с прибывшим не переговорил сам капитан.

Тем временем матросы с вельбота прошли на бак и смешались с моряками фрегата. Только рулевой шхуны невозмутимо расположился на одном из ведущих вниз трапов и, подняв голову, начал осматривать сложную систему корабельных снастей, с явным неудовольствием покачивая головой. Это зрелище собрало вокруг него несколько молодых людей, во главе с мистером Мерри, которые намеревались развлекать гостя так, чтобы и самим позабавиться на славу. Разговор между Барнстейблом и его начальником вскоре окончился, и молодой человек, кивком позвав за собой Гриффита с такой непринужденностью, которая доказывала, что он не чужой на фрегате, первым направился в кают-компанию. При этом он даже не взглянул на офицеров, собравшихся вокруг шпиля в ожидании, когда их товарищ освободится, чтобы более сердечно с ним поздороваться. Подобная сухость никак не была свойственна природному нраву и обычному поведению Барнстейбла. Поэтому, когда первый лейтенант один последовал за ним, офицеры решили, что Барнстейбл, вероятно, хочет поговорить с ним о служебных делах наедине. Командир шхуны действительно имел это намерение, ибо, схватив со стола в кают-компании лампу, он проследовал в сопровождении своего приятеля в его каюту и, затворив дверь, повернул ключ в замке. Удостоверившись, что никто не может им помешать, командир шхуны, верный долгу службы и поэтому не способный отнестись пренебрежительно к рангу Гриффита, предложил ему единственный стул, а сам, поставив лампу на стол, небрежно уселся на рундук и начал разговор:

— Ну и ночь выдалась нам! Мне раз двадцать казалось, что под вами разверзлось море, и я уже считал вас погибшими, или, еще хуже, прибитыми к берегу, где власти запрятали бы вас в плавучие тюрьмы. Но внезапно в ответ на мой пушечный выстрел я увидел ваши огни. Если у злодея отнять его совесть, то и ему, наверное, не станет так легко, как мне, когда я увидел свечной огарок в вашем фонаре. Однако, Гриффит, я должен рассказать вам совсем о другом…

— О том, как вы спали, когда очутились в открытом море, и о том, как ваша команда пыталась даже превзойти своего командира в умении спать, наконец о том, как это ей удалось в такой мере, что наш старик только головой качал, — перебил его Гриффит. — Ей-богу, Дик, вы скоро совсем забудете мореходство на вашей скорлупе, где матросы укладываются спать вместе с курами!

— Что вы, Нед, дела наши далеко не так плохи! — смеясь, возразил Барнстейбл. — У меня дисциплина не слабее, чем на флагмане. Конечно, сорок человек не такой внушительный экипаж, как триста или четыреста, но, если придется поставить или убрать паруса, я, пожалуй, выполню этот маневр быстрее вас.

— Еще бы, ведь носовой платок легче развернуть и сложить, чем скатерть! Но я считаю, что плох тот моряк, кто оставляет корабль без присмотра и не следит даже, куда он идет: к северу или югу, к востоку или западу.

— И кого же вы обвиняете в таком недостойном поведении?

— У нас, знаете ли, говорят, что при сильном ветре вы ставите к румпелю вашего Длинного Тома, приказываете ему держать курс прямо, а остальных отправляете спать, и команда остается на койках, пока вас не разбудит храп рулевого.

— Бесстыдная ложь! — закричал Барнстейбл с негодованием, которое он тщетно пытался скрыть. — Кто позволяет себе распускать такие сплетни, мистер Гриффит?

— Я слышал это от командира морской пехоты, — ответил лейтенант, теряя охоту дразнить приятеля и напуская на себя рассеянный вид человека, которому все безразлично. — Но я сам мало этому верю. Не сомневаюсь, что прошлой ночью вы все не смыкали глаз, а вот что вы делали утром, этого я не знаю.

— Утром? Да, сегодня я малость зазевался! Но я был занят, Гриффит, изучением носового свода сигналов, который для меня в тысячу раз интереснее, чем все ваши флаги, развешанные на мачтах сверху донизу!

— Что? Неужели вы узнали тайные сигналы англичан?

— Нет-нет, — ответил Барнстейбл, хватая за руку своего приятеля. — Вчера вечером на тех утесах я встретил девушку, которая еще раз доказала, что я не ошибся в ней и не напрасно полюбил ее, такую сообразительную и смелую.

— О ком вы говорите?

— О Кэтрин…

Услышав это имя, Гриффит невольно вскочил со стула. Лицо его сначала покрылось мертвенной бледностью, а затем вспыхнуло, словно к нему стремительно прихлынула кровь из глубин сердца. Стараясь побороть волнение, которое он, по-видимому, стыдился обнаружить даже перед самым близким другом, молодой человек сел и, несколько овладев собой, с трепетом спросил:

— Она была одна?

— Да, но она передала мне это письмо и вот эту чудесную книгу, которая стоит целой библиотеки.

Гриффит кинул рассеянный взгляд на книгу, так высоко ценимую его приятелем, но нетерпеливо схватил распечатанное письмо, которое было положено на стол для его просмотра. Читатель уже догадался, что письмо это, написанное женской рукой, было то самое, которое Барнстейбл получил от своей нареченной во время их встречи на прибрежных скалах. Вот его содержание:

«Веря, что провидение доставит мне случай свидеться с вами или переслать вам это письмо, я приготовила краткий рассказ о том, в каком положении находимся мы с Сесилией Говард. Я сделала это, однако, не для того, чтобы толкнуть вас и Гриффита на какой-нибудь опрометчивый, безрассудный поступок. Я лишь хочу, чтобы вы могли вместе подумать и решить, что можно сделать для нашего освобождения.

Сто лет назад, когда Говарды еще жили в Англии, их земли находились в Нортумберлендском графстве. Поэтому сюда и привез нас полковник, когда политические события и страх оказаться дядей мятежника вынудили его покинуть Америку, как он говорит, навсегда. Уже три месяца, как мы здесь. Два месяца мы жили более или менее спокойно и привольно, но недавно газеты сообщили о прибытии во Францию вашего фрегата и шхуны, и с этой минуты за нами начали так строго следить, словно мы замышляем повторить Каролинский побег. По прибытии сюда полковник нанял старинное здание, которое можно почесть и за дом, и за аббатство, а может быть, и за замок, но больше всего за тюрьму. Как говорят, его прельстило то, что дом этот когда-то принадлежал одному из его предков. В этом восхитительном жилище есть много клеток, из которых не вырвутся и более беспокойные птички, чем мы. Недели две назад в соседней деревне, расположенной на побережье, подняли тревогу из-за того, что у берега появились два американских судна. По описанию они похожи на ваши. А так как у нас в округе все только и думают, что о страшном Поле Джонсе, то теперь начали говорить, будто он находится на борту одного из этих судов. Мне кажется, что полковник Говард все точно знает, ибо в своих расспросах, насколько мне известно, он интересуется самыми мелкими подробностями. Он завел в доме нечто вроде гарнизона, под предлогом защиты нашего жилья от мародеров, подобных тем, какие, рассказывают, ограбили на приличную сумму денег леди Селкерк.