#Охотник на волков - Ли Виксен

Зная все это, я с особой печалью следил за Фавикой в ее зеленом платьице и был поражен, что она может улыбаться и мило беседовать с каждым гостем за столом. Ее аккуратные косы и щелка между передними зубами придавали ей простой и нежный вид и никак не вязались с тем ужасом, через который, скорее всего, она прошла. К сожалению, мое внимание к своей персоне Фавика истолковала превратно: ее щеки заалели, а ресницы затрепетали. Мне хватило пары ее томных взглядов, чтобы догадаться, что стало тому причиной. И помня свое последнее путешествие в Тиль, где чуть не стал узником брака с дочкой местного генерала, я решил досрочно ретироваться из столовой.

Удалившись в свою комнату на первом этаже, я стал готовиться ко сну, однако не прошло и получаса, как в коридоре около моей двери послышались женские рыдания. Вначале я подумал, что плачет госпожа Тарнак – кому же еще быть в доме из женщин, кроме хозяйки? Однако вскоре уловил девичий голос и отвечавший ему мужской и понял, что слышу разговор Фавики с отцом. Искренне печалясь, что стал причиной столь бурного горя, и не имея в виду ничего дурного, я решил прислушаться.

К моему большому облегчению (хотя можно ли так говорить о женских слезах), речь шла не обо мне. Как я понял из обрывочных фраз, Фавика плохо справлялась со своими обязанностями. Не то чтобы она дурно служила, но и успехов на своем поприще не делала. Казалось бы, как бы ни был плох военный, ему всегда накроют стол. Однако девушке пригрозили высылкой на границы с Элдтаром, а там сейчас шли войны. Отец утешал Фавику как мог, но получалось плохо. Дело было и в заговоре, о котором у нас шла речь за предыдущим ужином. Похоже, девушка служила в комитете, который разыскивал заговорщиков. Но трудился он впустую: до сих пор поймать никого не смогли.

Разговор отца с дочерью закончился, а я с тяжелым сердцем ложусь спать. Храните боги эту несчастную девочку.

Это невероятно! Я все еще не могу поверить, что видел это своими глазами, но Войя меня побери… я должен взять себя в руки и описать все по порядку.

Итак, сегодня с утра я решил посетить сапожника Дедера и поддержать его, стараясь не обмолвиться, что стал невольным свидетелем вчерашних слез его дочери. Однако когда я приблизился к его дому, то обнаружил, что вокруг него плотным кольцом стоят солдаты. Сам же сапожник, сильно побитый, лежал на мостовой под ногой какого-то мерзавца в парадной броне Кармака. Дедер сквозь выбитые зубы, плюясь кровью, сознавался в ужасных делах! Я не поверил своим ушам: законопослушный ремесленник говорил, что состоял в связи с заговорщиками, переправлял секретные послания, шпионил.

Я уже собирался подойти и сказать солдатам, что дочь этого достойного человека – офицер и что, возможно, возникло недопонимание. Но как только я сделал пару шагов, человек в броне с отличительным знаком капитана рывком поставил сапожника на ноги и подтолкнул его к крытой телеге. Благодаря тому, что забрало было поднято, я увидел лицо Фавики! Без единой кровинки с сурово сжатыми губами. Я все еще не могу поверить, что дочь тащила родного отца в тюрьму Кармака. Но вот, кажется, вернулась госпожа Тарнак, я обязан ей рассказать.

В голове такой сумбур, совершенно не укладывается то, что случилось за последние два дня. Госпожа Тарнак, обладая кое-какими связями в городе, разузнала о судьбе Дедера, но я все еще не могу поверить в случившееся.

В комитет Фавики пришла анонимная кляуза на сапожника, а когда офицер явилась на порог к родному отцу, тот сознался в таких грехах, что сам Войя заплакал бы от зависти. По словам Дедера, он разве что подметки не менял заговорщикам: им были названы какие-то имена – но настоящие ли? Госпожа Тарнак мельком видела сапожника, и она дрожащим голосом проговорила, что пыточных дел мастера уже над ним поработали. Не исключено, что и сама Фавика приложила к этому руку. Я просто не могу постигнуть, как дочь могла такое сотворить с родителем? Они, конечно, мало видались за ее жизнь, но, даже судя по тому короткому разговору за моей дверью, я мог сказать с уверенностью: сердце Дедера полнилось любовью и заботой к Фавике.

Единственным разумным объяснением случившемуся мне виделось то, что сапожник оклеветал себя намеренно. Желая помочь дочери, он послал анонимный навет и сейчас оговаривал самого себя в худших тонах. Возможно, поимка такого сверхзаговорщика и вправду помогла бы карьере Фавики – но наказанием за подобные преступления могла быть только казнь! Неужели любовь Дедера настолько велика? Страшнее всего, что Фавика может сейчас поверить чудовищной лжи родного отца. Я должен что-то сделать, чтобы докопаться до правды и открыть дочери глаза на эту жертву во имя любви.

Я долго не мог сесть писать. Во мне будто что-то умерло. Хотя сейчас я должен спешно укладывать вещи, чтобы еще до полуночи покинуть Кармак, – несмотря на это, мне кажется, что надо перенести всю правду на бумагу, пока мысли свежи.

Итак, я отправился в комитет, желая повидать Фавику и рассказать ей ту «правду», до какой додумался, сидя в своей комнате. Естественно, меня, человека в городе нового, хоть и с брошью охотника, не пустили даже на порог управы, но дежурный обещал передать мою просьбу о встрече своему офицеру. Пока я мерз на промозглом ветру, на крыльцо вышел покурить старый служака. Он скрутил невероятно вонючую сигаретку, а я был вынужден дышать этим дымом, боясь отойти от крыльца слишком далеко.

Увидев во мне собеседника, старик решил похвастать делами своего ведомства: видать, такой крупный улов случался нечасто. Теперь дела всех служащих комитета должны были пойти в гору. Он хвастал и тем, что ходил на «лов заговорщика», то есть в дом сапожника Дедера. Решив попытать счастья, я обратился к служивому:

– Почему же никто не удивляется, что отец вашей начальницы, капитана Фавики, оказался предателем? Неужели ни у кого не возникло и мысли, что этот человек оклеветал себя, чтобы помочь дочери, не поймавшей до этого ни одного заговорщика?

Старик хрипло рассмеялся:

– Да я ведь, добрый господин, сопровождал нашего офицера, когда мы вошли в дом. Заговорщик отпирался, еще как! Если бы хотел дочери помочь, стал бы он так упорно отрицать свои преступления? Нет! Вы бы слышали, уважаемый, сколько крику было! Он метался, точно зверь, крича, что невиновен и не знает ничего о заговорах. Хитрый лжец притворялся удивленным и растерянным.

Меня ошарашили слова служаки. Дедер не походил на лгуна, но, когда я увидел его на мостовой, тот, несомненно, уже клялся в своей вине.

– Что же заставило его сознаться? – спросил я.

– А вот что. – Старик описал своим кулаком широкую дугу в воздухе. – Наша офицер ударила в висок сапожника, а когда тот рухнул, она схватила его за грудки, глянула ему прямо в глаза и сказала, что, хоть он ей и отец, отпираться смысла нет. И мерзкий заговорщик сразу понял, что его уловки не пройдут. Увидел это в глазах своей дочери! Так-то.

Эти слова сковали мое сердце холодом. Что бы ни увидел Дедер в глазах дочери, это было его приговором. Сапожник не оклеветал себя сам. Юная Фавика решила использовать любовь отца для своей карьеры. Возможно, она надеялась ударом в висок сломить его дух, чтобы сапожник сознался в любых преступлениях. И это ей удалось.

Внезапно на крыльцо вышла сама дочь сапожника. В своей зеленой суконной форме она выглядела выше и строже. На лацкане ее казенного сюртука виднелись две еще свежие капли крови, и мне подумалось: не кровь ли это ее родного отца, который утратил веру в семью? Заметив мой взгляд, который был, вероятно, более открытым, чем книга, Фавика залилась ярким румянцем. Не тем нежным румянцем, каким покрылись ее щечки, когда она кокетничала со мной за ужином у госпожи Тарнак, о нет. Это была алая краска стыда человека, уличенного в преступлении. Как ни старался я согнать с лица презрение и негодование, у меня это выходило плохо. Прогнав с крыльца старика, Фавика выразила желание пообщаться со мной внутри ведомства и приоткрыла дверь в полумрак.

Мне оставалось лишь отказаться, сказав, что я не рассчитал время и должен торопиться домой. Фавика пожелала мне удачной дороги, а потом добавила, что мне следует поторопиться с отъездом из города, так как надвигается буря и движение в ближайшие дни может быть затруднительно, а то и совсем невозможно. О, какая тонкая ирония. Однако Фавика давала мне шанс сбежать и промолчать о преступлении.

Я почти собрался в дорогу и все еще продолжаю задаваться вопросом: а мог ли я сделать что-то для Дедера? Сейчас он сознался в стольких преступлениях, что обелить его имя уже невозможно. В городе, переполненном военными, где все подчинено диктату офицерства, будет ли слово охотника на волков чего-нибудь стоить против слова капитана Фавики? Беда в том, что я вряд ли бы дожил даже до суда за клевету: скорее всего, меня запытали бы в стенах тюрьмы Кармака.