Киж - Олег Хафизов

– Мы предлагаем частным лицам бесплатное сотрудничество на добровольной основе, но никогда не навязываем его, – подытожил

Петров-Плещеев. – К чему все эти байки о заказных убийствах и слухи о провокациях, в которые перестали верить даже их изобретатели? Мы стали такой же открытой гуманитарной организацией, как Христианская армия спасения или тимуровская команда, только методы и дисциплина у нас немного жестче, правда, лейтенант?

Соколова мелко закивала.

– И слово “нет” в лексиконе контрразведчика практически отсутствует, только “так точно”. Правильно я говорю, капитан?

– Так точно!

– А коли так, притараньте-ка нам бутылочку ОСОБОГО, того, что на посошок.

Мгновенно, как из рукава, откуда-то явилась расписная бутылка иноземного вина, откупоренная самим Петровым-Плещеевым с ловкостью профессионального официанта.

– За процветание независимой прессы под невидимым крылом дружественной разведки! – Осушив бокал до дна и убедившись, что все последовали его примеру, Петров-Плещеев достал из коробочки крошечные желтые пилюльки, проглотил одну сам и раздал подчиненным.

– Хорошо пошла! – Закусив вино пилюлей, Иванов-Мясищев неожиданно развеселился, что при его постоянной угрюмости выглядело почти угрожающе.

– А это у вас что? – поинтересовался Глеб Филин, указывая на коробочку с пилюлями. Он страшно опасался всевозможных снадобий после неудачных опытов с наркотиками.

– А это у нас пилюли, – с нескрываемой наглостью ответил

Петров-Плещеев.

– Пилюли против слова “нет”, – молвила лейтенант Соколова человеческим голосом.

– А нам-то по таблеточке! – В отличие от Филина фармацевтически опытный Бедин мгновенно раскусил смысл происходящего и потянулся за противоядием.

– Нет-нет, я не принимаю незнакомых лекарств, – пролепетал отплывающий голос Филина, а ширина стола, отделяющая Бедина от майора, капитана и лейтенанта, разверзлась непреодолимой ширью, целым Гибралтаром, на другом его берегу бесовски кривлялись, дрожали и таяли зыбкие шпионы.

– Да я тебе! – Бедин попытался поразить майора кулаком сквозь меркнущий разлив дурноты, но действия его катастрофически затормозились, словно завязли в густеющей смоле.

– Так точно! – одновременно отдали ему честь с того берега три марио нетки. – Ты – нам!

Бедин усилием воли попытался удержать ускользающие крупицы рассудка, и эти крошечные волевые молекулы приказали ему сунуть пальцы в рот. И вдруг вместо рвоты из его чрева неудержимо полезли внутренности: все его тело вывернулось наизнанку через рот, как резиновая перчатка.

– Меня вывернуло наизнанку, – догадался Бедин.

Все это было бы только забавно, если бы половые органы также не вывернулись и не глядели теперь наружу розовой дыркой. Пол сменился на противоположный!

Бедин хихикнул и стал изучать непривычное новое качество своего тела, вернее – антитела, представляющего собой подобие географической карты с реками и дельтами вен, ручейками кровеносных сосудов, перевалами мышц и долинами связок. Это зрелище оказалось настолько увлекательным, что Бедин не мог от него оторваться и взгляд его разума стал обшаривать квадрат за квадратом, участок за участком, словно под микроскопом.

“Это ваш внутренний мир”, – лекторским тоном пояснил отчужденный буквалист в его мозгу.

Откуда-то сбоку Феликс почувствовал слабую, но неприятную болевую пульсацию. У него болела голова! Стало быть, у него была голова, а не только упоительно свободный, всепроникающий ум. А вслед за пульсирующей головой к нему неохотно вернулись руки, ноги, туловище и в последнюю очередь стесненное, ноющее сердце. “Я где-то лежу. Я был без сознания. Я не умер”, – с сожалением подумал Бедин.

При подъеме его тело жестоко швырнуло в сторону, и, пытаясь удержаться на ногах, он пробежал несколько шагов, пока не повис на кстати подвернувшемся дереве. Улегшаяся было боль от этого резкого движения расплескалась и хлынула на мозг, так что Феликс со свистом втянул воздух ноздрями.

– Мать честная! – произнес он вслух и огляделся сквозь густую пелену одури, не отпуская при этом своей опоры, как ребенок не отпускает штанину отца, не совсем еще полагаясь на свои валкие ножки. – Где я?

Понемногу припоминая предшествующие события, Феликс не узнал вокруг ничего. То место, куда забросило его сейчас, определенно, не напоминало ни одного из известных ему мест. Был ли это город Бездна, который они покинули некоторое время назад? Нет, это не был город

Бездна с деревенскими домишками, домом культуры, стеклобетонным магазином и падающей водокачкой. Это вообще был не город, не поселок, не деревня или другой населенный пункт, потому что этот пункт не был населен.

Нет, этот пункт был не населен, и дерево, которое поддерживало ослабевшее тело Бедина, было вовсе не дерево, а гнутый деревянный столб в отставке, давно скончавшийся в качестве одушевленного электричеством столба, но зато вернувшийся в свое прежнее, древесное качество, ибо он покрылся многочисленными свежими побегами и чернел сквозь буйную зелень, как ворчливый древний дед, окруженный толпой беспокойных внуков.

Вокруг расстилалось то, что когда-то было площадью, а теперь стало огромным одичавшим полем, сплошь вспученным травяными кочками, проросшими сквозь треснувший асфальт. На краю поля виднелись красные кирпичные строения, а возле железного заржавленного короба, когда-то служившего автобусной остановкой, радостно дрогнувший Бедин увидел свою машину.

По мере приближения к автобусу Бедина охватывало смутное беспокойство. Да, это был их родной автобус, но он стоял возле крашенного в синее короба остановки как-то кургузо и неприлично, наперекосяк. Сердце его так и ухнуло – словно ведро оборвалось с привязи и полетело на дно колодца. Автобус стоял так низко, потому что под ним не было колес!

Но это было еще не все. Все до единого стекла были выбиты с каким-то педантичным остервенением, крыша и борта во многих местах промяты ударами лома, валявшегося тут же, рука неведомого злодея не пощадила ни одной фары, а на капоте выцарапала огромное матерное слово из трех букв. Порыв ветра качнул вывернутую боковую дверцу автобуса, кое-как висевшую на одной петле, она со скрежетом отворилась, и взору Бедина предстал сидящий на вспоротом диванчике

Глеб Филин. Подперев подбородок ладонями, Глеб вперился в сиденье диванчика, изрезанное вдоль и поперек и выпотрошенное.

Друзья молча посмотрели друг на друга, и Глеб кисло улыбнулся.

– Доброе утро!

Бедин рванулся рукой к карману – естественно, денег, ключей и документов не было.

– Да, теперь мы никто, – смачно прокомментировал Филин с каким-то здорадным удовлетворением. – Теперь мы пилигримы, дервиши, странствующие тени на обратной стороне Луны.

– Вылезай из этого драного автобуса! – вспылил Бедин. – Сидит здесь и медитирует на фекалии, пока я несу на себе бремя белого человека! Надо действовать! Надо покарать виновных! Надо всколыхнуть общественное мнение!

Неожиданная мысль заставила Феликса развеселиться и перейти от бессильного буйства к нервическому веселью.

– Ну и поднасрал нам майор Плещеев! – выдавил он, наливаясь свекольным соком натуги, и после этих слов смех ударил из него неудержимым брызгливым фонтаном, лишившим его последних сил. Лицо

Филина также исказилось плаксивой гримасой смеха, и он зашелся тонкими визгливыми охами ушибленной бабы.

Смех угомонил обозревателей, а заодно и освежил мозги. Только после этого они заметили отсутствие своей спутницы.

– А где… – в один голос сказали они и стали усиленно вспоминать имя артистки. Вспомнить имя артистки не удалось.

Друзья повесили головы. Их думы блуждали вокруг чего-то смутного, тревожного. Казалось, вот-вот с языка сорвется нечто важное, но каждый раз это нечто откатывало, как граница света и тени.

– Как ты думаешь, это рассвет или закат? – спросил наконец Глеб

Филин, чтобы разрушить чары безмолвия, и кивнул на низкий оранжевый зрачок солнца над бетонными стенами.

– Если сейчас начнется день, значит – рассвет, если ночь – закат.

Если солнце останется на месте… Не знаю, как на том свете, а на этом солнце всегда поднимается или опускается, – ответил Бедин.

Как бы то ни было, новое состояние было обозревателям вовсе не в тягость. Если после смерти человек чувствует себя так же легко и вольно, значит, мистики не напрасно учили нас презрению к смерти, если же такая легкость возможна при жизни – мы тем более получаем приятный сюрприз. В результате возникало состояние блаженного равновесия, когда любой исход одинаково желателен, поскольку не имеет значения.

– Сейчас, пока тебя не было, я видел город Киж, – задумчиво произнес Глеб Филин. – Теперь я точно знаю, что он есть.

Бедин ахнул от изумления: слова товарища предвосхитили его собственные.